Что же до реакции черногорцев, то здесь вы глубоко заблуждаетесь, Игнаций. Если Бог поможет нам победить, то жители нашей страны предпочтут молодого внебрачного сына моего любимого Сигизмонда, чем старого призрака, чье имя связано только с позором.
Вне себя от ярости, Игнаций воскликнул:
– Вы сошли с ума на старости лет, Гертруда! Ваши капризы могут дорого обойтись нашей стране.
Не имея больше сил сдерживаться, Эдуар не постучав, открыл дверь и предстал перед взъерошенной парочкой.
Игнаций бросил на него косой взгляд.
– Князь подслушивает под дверью и входит, не постучав, – усмехнулся старик. – Жаль, что он унаследовал манеры служанки, а не своего отца!
Эдуар подошел к бабушке.
– Мадам, – сказал он, – вы ведь говорили мне, что этот дом – мой дом?
– Именно так, мой милый мальчик, – тепло ответила Гертруда.
– Спасибо.
Эдуар повернулся к Игнацию.
– Месье, ваше присутствие здесь становится обременительным, наши люди готовы отвезти вас туда, куда вы пожелаете.
Бланвену казалось, что он слышит чей-то чужой голос. Кто вдохновлял его в это мгновение? Оттон или Сигизмонд?
– Жалкий конюх! – заорал Игнаций. – Лакей! Эдуар схватил его за лацканы пиджака.
– Заткнись, старый мудак, или я расквашу тебе харю!
Игнацию удалось вырвать свой пиджак из рук Эдуара.
– Поздравляю вас, монсеньор, – четко выговорил он и вышел из кабинета.
После этой вспышки Эдуар не осмеливался посмотреть на бабушку, когда же наконец решился взглянуть, то увидел, что она смеется, хохочет во все горло, у нее даже слезы на глазах выступили, и этот смех изменял ее до неузнаваемости.
– Я прошу у вас прощения, матушка, – прошептал Бланвен, – мне никак не удается сочетать ярость и княжеское достоинство.
– Все меняется, – успокоила его Гертруда, – и язык князей должен равняться на язык народа, если князья хотят быть понятыми народом.
– Все же я слишком погорячился, – признал Эдуар.
– Я не поняла, что вы прокричали ему, но нашла это весьма забавным. Не могли бы вы повторить?
– Это не совсем пристойно, матушка, и я никогда не осмелюсь. Такие слова приходят на ум, когда человеком овладевает ярость.
– Вы сказали, что размажете ему харю?
В устах княгини и с ее легким акцентом эти слова зазвучали неожиданно забавно.
– Не «размажу», а «расквашу харю», матушка, это тоже самое, что и «попортить портрет».
Гертруда залилась безудержным смехом, смех молодил ее, она становилась похожей на невинную девочку-подростка.
– И вы обращались к нему на «ты»!
– Это все от ярости. Бьюсь об заклад, что к человеку, которого называешь «старым мудаком», нельзя обращаться на «вы».
– А что значит «старый мудак», Эдуар? «Представить только, – подумал князь, – что еще существуют настолько невинные души, которые не знают этого заезженного ругательства!»
– Будьте великодушны, матушка, не заставляйте меня объяснять вам эти отвратительные выражения. В тот момент перед вами был не князь, а взбешенный автомеханик, его-то я и должен выдавить из себя, если хочу быть достойным вас.
В какой уже раз Бланвен пришел в изумление от собственных цветистых фраз; он и не подозревал, что обладает таким богатым словарным запасом; всякий раз у него возникало ощущение, что эти фразы кто-то нашептывает ему на ухо.
– Что меня огорчает, – продолжал Эдуар, – так это то, что я поссорил вас – и, без сомнения, навсегда – с князем Игнацием.
– Мой милый мальчик, ты только осуществил мечту, которую я гнала от себя. Мне всегда был неприятен этот педант, этот гуляка, этот жалкий трус, покинувший родную страну задолго до того, как там стало опасно. После гибели твоего несчастного отца он считал себя наследником короны – нужно признать, что, не будь тебя, он бы и стал им. Его неприязнь по отношению к тебе только укрепила меня в моих планах. Я плохо представляю себе Черногорию, вновь ставшую монархией, во главе которой стоит старый прожигатель жизни, подобный князю Игнацию; нельзя научиться управлять страной в казино или в альковах легкодоступных женщин. Меня наполняет радостью тот факт, что из этого дома – местопребывания старого режима – его выгнал законный претендент на престол.
– Вы ожидали такого поведения с его стороны?
– По правде говоря, да. Я плохо представляла себе, что Игнаций склонится перед наследником, свалившимся с небес.
– То, что он сказал вслух, другие думают про себя, а третьи скажут это, – заметил Эдуар. – Я всего лишь внебрачный ребенок.
– Когда после необходимой юридической процедуры ты обретешь свое настоящее имя, ты больше не будешь внебрачным ребенком.
– Сын субретки! – усмехнулся Эдуар.
– И по этому поводу у меня есть план. Когда закончится праздник, отправляйся за своей матерью!
Бланвен пришел в возбуждение от подобной решимости и уверенности. Черт побери, эта маленькая старушка выполнит свой замысел несмотря ни на что, несмотря ни на кого.
* * *
Как и было предусмотрено программой, в субботу утром прибыли остальные десять гостей: бывший командующий Черногорской армией генерал Абелиус Фандор со своей дочерью, угрюмой и высохшей пятидесятилетней девицей, лицо было усеяно черными точками; поговаривали, будто она находится в противоестественной связи с собственным отцом, с давних пор вдовцом, и никогда не расстается с ним; отец Устрих, монах в изгнании, который должен отслужить мессу; граф и графиня Раменофф, оба – со спичку толщиной, свою бриллиантовую свадьбу они, должно быть, отпраздновали лет сто назад, он был глух, а его благоверная слепа; Станислас Хейнси с дочерью и сыном (он был последним премьер-министром при князе Оттоне); княгиня Лодова, младшая сестра того же самого Оттона, крепкая разбитная бабенка, увлекающаяся живописью, но при этом пьющая как сапожник и курящая сигару, как Жорж Санд; и, наконец, граф Владимир Чеко, бывший глава консервативной партии.
Княгиня, герцог и герцогиня Гролофф принимали весь этот обветшавший бомонд в парадном зале, украшенном по такому случаю цветами. В широких ведерках, наполненных льдом, лежали бутылки шампанского, а на десертных тарелках высились тосты с черной икрой и гусиным паштетом. Вальтер, в своем старом костюме метрдотеля суетился, помогая устраиваться самым пожилым из гостей.
Когда гости расселись полукругом, Гертруда подошла к ним поближе. Она по-прежнему была в трауре, но прицепила к платью брошку, а на шею надела жемчужную нитку. После трагической гибели Сигизмонда она никогда не носила драгоценностей. В этот день старая княгиня впервые после долгого перерыва изменила своим правилам.
– Милые мои верные друзья, – начала старушка, – сегодняшний национальный праздник, который мы отмечаем, для меня праздник вдвойне. Как я уже писала вам, Господь ниспослал мне моего внука, единственного и чудесного отпрыска моего дорогого Сигизмонда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Вне себя от ярости, Игнаций воскликнул:
– Вы сошли с ума на старости лет, Гертруда! Ваши капризы могут дорого обойтись нашей стране.
Не имея больше сил сдерживаться, Эдуар не постучав, открыл дверь и предстал перед взъерошенной парочкой.
Игнаций бросил на него косой взгляд.
– Князь подслушивает под дверью и входит, не постучав, – усмехнулся старик. – Жаль, что он унаследовал манеры служанки, а не своего отца!
Эдуар подошел к бабушке.
– Мадам, – сказал он, – вы ведь говорили мне, что этот дом – мой дом?
– Именно так, мой милый мальчик, – тепло ответила Гертруда.
– Спасибо.
Эдуар повернулся к Игнацию.
– Месье, ваше присутствие здесь становится обременительным, наши люди готовы отвезти вас туда, куда вы пожелаете.
Бланвену казалось, что он слышит чей-то чужой голос. Кто вдохновлял его в это мгновение? Оттон или Сигизмонд?
– Жалкий конюх! – заорал Игнаций. – Лакей! Эдуар схватил его за лацканы пиджака.
– Заткнись, старый мудак, или я расквашу тебе харю!
Игнацию удалось вырвать свой пиджак из рук Эдуара.
– Поздравляю вас, монсеньор, – четко выговорил он и вышел из кабинета.
После этой вспышки Эдуар не осмеливался посмотреть на бабушку, когда же наконец решился взглянуть, то увидел, что она смеется, хохочет во все горло, у нее даже слезы на глазах выступили, и этот смех изменял ее до неузнаваемости.
– Я прошу у вас прощения, матушка, – прошептал Бланвен, – мне никак не удается сочетать ярость и княжеское достоинство.
– Все меняется, – успокоила его Гертруда, – и язык князей должен равняться на язык народа, если князья хотят быть понятыми народом.
– Все же я слишком погорячился, – признал Эдуар.
– Я не поняла, что вы прокричали ему, но нашла это весьма забавным. Не могли бы вы повторить?
– Это не совсем пристойно, матушка, и я никогда не осмелюсь. Такие слова приходят на ум, когда человеком овладевает ярость.
– Вы сказали, что размажете ему харю?
В устах княгини и с ее легким акцентом эти слова зазвучали неожиданно забавно.
– Не «размажу», а «расквашу харю», матушка, это тоже самое, что и «попортить портрет».
Гертруда залилась безудержным смехом, смех молодил ее, она становилась похожей на невинную девочку-подростка.
– И вы обращались к нему на «ты»!
– Это все от ярости. Бьюсь об заклад, что к человеку, которого называешь «старым мудаком», нельзя обращаться на «вы».
– А что значит «старый мудак», Эдуар? «Представить только, – подумал князь, – что еще существуют настолько невинные души, которые не знают этого заезженного ругательства!»
– Будьте великодушны, матушка, не заставляйте меня объяснять вам эти отвратительные выражения. В тот момент перед вами был не князь, а взбешенный автомеханик, его-то я и должен выдавить из себя, если хочу быть достойным вас.
В какой уже раз Бланвен пришел в изумление от собственных цветистых фраз; он и не подозревал, что обладает таким богатым словарным запасом; всякий раз у него возникало ощущение, что эти фразы кто-то нашептывает ему на ухо.
– Что меня огорчает, – продолжал Эдуар, – так это то, что я поссорил вас – и, без сомнения, навсегда – с князем Игнацием.
– Мой милый мальчик, ты только осуществил мечту, которую я гнала от себя. Мне всегда был неприятен этот педант, этот гуляка, этот жалкий трус, покинувший родную страну задолго до того, как там стало опасно. После гибели твоего несчастного отца он считал себя наследником короны – нужно признать, что, не будь тебя, он бы и стал им. Его неприязнь по отношению к тебе только укрепила меня в моих планах. Я плохо представляю себе Черногорию, вновь ставшую монархией, во главе которой стоит старый прожигатель жизни, подобный князю Игнацию; нельзя научиться управлять страной в казино или в альковах легкодоступных женщин. Меня наполняет радостью тот факт, что из этого дома – местопребывания старого режима – его выгнал законный претендент на престол.
– Вы ожидали такого поведения с его стороны?
– По правде говоря, да. Я плохо представляла себе, что Игнаций склонится перед наследником, свалившимся с небес.
– То, что он сказал вслух, другие думают про себя, а третьи скажут это, – заметил Эдуар. – Я всего лишь внебрачный ребенок.
– Когда после необходимой юридической процедуры ты обретешь свое настоящее имя, ты больше не будешь внебрачным ребенком.
– Сын субретки! – усмехнулся Эдуар.
– И по этому поводу у меня есть план. Когда закончится праздник, отправляйся за своей матерью!
Бланвен пришел в возбуждение от подобной решимости и уверенности. Черт побери, эта маленькая старушка выполнит свой замысел несмотря ни на что, несмотря ни на кого.
* * *
Как и было предусмотрено программой, в субботу утром прибыли остальные десять гостей: бывший командующий Черногорской армией генерал Абелиус Фандор со своей дочерью, угрюмой и высохшей пятидесятилетней девицей, лицо было усеяно черными точками; поговаривали, будто она находится в противоестественной связи с собственным отцом, с давних пор вдовцом, и никогда не расстается с ним; отец Устрих, монах в изгнании, который должен отслужить мессу; граф и графиня Раменофф, оба – со спичку толщиной, свою бриллиантовую свадьбу они, должно быть, отпраздновали лет сто назад, он был глух, а его благоверная слепа; Станислас Хейнси с дочерью и сыном (он был последним премьер-министром при князе Оттоне); княгиня Лодова, младшая сестра того же самого Оттона, крепкая разбитная бабенка, увлекающаяся живописью, но при этом пьющая как сапожник и курящая сигару, как Жорж Санд; и, наконец, граф Владимир Чеко, бывший глава консервативной партии.
Княгиня, герцог и герцогиня Гролофф принимали весь этот обветшавший бомонд в парадном зале, украшенном по такому случаю цветами. В широких ведерках, наполненных льдом, лежали бутылки шампанского, а на десертных тарелках высились тосты с черной икрой и гусиным паштетом. Вальтер, в своем старом костюме метрдотеля суетился, помогая устраиваться самым пожилым из гостей.
Когда гости расселись полукругом, Гертруда подошла к ним поближе. Она по-прежнему была в трауре, но прицепила к платью брошку, а на шею надела жемчужную нитку. После трагической гибели Сигизмонда она никогда не носила драгоценностей. В этот день старая княгиня впервые после долгого перерыва изменила своим правилам.
– Милые мои верные друзья, – начала старушка, – сегодняшний национальный праздник, который мы отмечаем, для меня праздник вдвойне. Как я уже писала вам, Господь ниспослал мне моего внука, единственного и чудесного отпрыска моего дорогого Сигизмонда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97