.. В минуты бессонницы я оттачивал ножичек, и он уже резал бумагу на лету.
Наконец наступил вторник. Я чуть не лопнул от нетерпения, пока его дожидался. Проснувшись, утром, я почувствовал, что наступает решающий момент моего существования. Однако был на удивление спокоен — как как некоторые боксеры в день
финального поединка.
Я выполнил свои обычные обязанности: поднял старика с постели и побрил. С того самого дня он сделался совсем деревянным, и это меня немного огорчало. Если его начнут допрашивать сыщики, он, чего доброго, настучит им про то, что я делал в саду с хозяйкой, и полицейские мигом смекнут, что вдовой она стала не случайно...
Я спросил у Эммы:
— Скажи мне по секрету, кто такой этот старик?
— Его сын работал с Бауманном. Сын умер, и мы стали заботиться об отце, который, в общем-то, любил моего мужа.
— Почему "любил"? Уже разлюбил, что ли?
— Думаю, нет... С чего бы ему?.. Ведь мы к нему очень хорошо относимся.
— Может, дед подписал какую-нибудь бумагу насчет своего наследства, прежде чем прикатил сюда? А?
Она улыбнулась.
— Ты действительно неплохо соображаешь.
— Значит, я угадал? Вот оно что! Бауманн уговорил деда составить завещание в его пользу, а потом забрал к себе, чтобы тот не передумал? Верно?
— Почти.
— Да, похоже, твой Бауманн — большой затейник.
— Давай не будем сейчас о нем говорить.
— А когда же еще, если не сейчас?
Она поняла намек и отвела глаза. Мы с ней сидели в столовой и только что увидели из окна, как в ворота входит нагруженный продуктами Робби.
— Ты не забыла насчет снотворного?
— Не забыла. Я попросила его купить бутылку мартини; он его любит. Мой тебе сонет: не надумай пить из этой бутылки.
— Понял.
Потом мы с ней расстались почти на весь день. Но вечером, часов в пять, она позвала меня.
Робби спал без задних ног в своей комнате и так храпел, что казалось — мы попали в аэропорт Бурже в день праздника воздухоплавания.
— ...Так: вот тебе шляпа и очки. Деньги у тебя есть?
— Нет...
— Держи. Здесь двадцать тысяч франков. Выходи пораньше, потому что в этом квартале тебе лучше не садиться в такси или на автобус:. Дойдешь лесом до метро "Майо"— тебе полезно размять ноги. Ночью, на обратном пу-, ти, сменишь два-три такси и выйдешь на площади де ля Рен.
— Ясно.
— Старайся по возможности прятать лицо, но не превращайся в сыщика из любительского спектакля.
— Ты меня за идиота принимаешь?
— Нет, что ты!
Она подставила мне губы, и я влепил ей самый удачный в моей жизни поцелуй.
— Но старик-то ведь почувствует, что меня в доме нет, — сказал я.
— Нет: я буду с тобой разговаривать, как будто ты здесь,— ответила она.— Этот вопрос я уже обдумала.
Она обдумала заодно и все остальные. У этой киски были удивительные организаторские способности. С ней можно было не тратить время на бесплодные размышления: она думала за двоих! О таких в семье обычно говорят: "Золотая голова!"
Я хорошенько вдохнул добрый запах лета — и отправился на встречу с судьбой.
На такое свидание всегда ходят в одиночку.
Я слово в слово выполнил предписания Эммы: то есть долгое время шел пешком, прежде чем сесть на метро.
С наступлением ночи квартал опустел, и никто не видел, как я выходил из дома. Я прошагал по мосту Сен-Клу и выбрался через лес к станции "Майо".
Свобода будоражила меня. Я испытывал что-то вроде головокружения, поскольку давно уже не оказывался
предоставленным самому себе. В какой-то момент, проходя по тихой лесной аллее, я даже поду мал:, а не изменить ли мне программу? Ничто ведь не мешало поехать вместо вокзала Сен-Лазар на Лионский и на первом попавшемся пыхтуне махнуть в Ниццу. Там у меня имелся дружок — владелец бара; он запросто помог бы мне пересечь итальянскую границу. Я довольно живо представлял себя у мандолинщиков-макаронников. Я поехал бы н Неаполь, ведь это один из тех городов земли, где, похоже, никогда не пропадешь. План выглядел отлично, да и выполнить его было нетрудно: ведь я еще не успел превратиться в грозу и бич полицейского мира.
Одним словом, глупо было заигрывать с гильотиной ради какой-то бабы. Ведь ничто не доказывало, что все пройдет так гладко, как говорила Эмма. Многие парни покруче меня погорели на таких делах, сыграв однажды в рулетку со смертью,
Я знал, что если меня сцапают, то без малейших сомнений установят факт предумышленного убийства и мигом отхватят башку. Для моего возраста перспектива представлялась не слишком воодушевляющей...
Да, на минуту мне захотелось все похерить и смыться куда-нибудь подальше, пустив в ход мое липовое удостоверение и две бумажки по десять тысяч, выданные мне на расходы. А поднатужившись, я даже мог оказаться на следующий вечер в Генуе.
Да вот только не влекла меня такая нехитрая авантюра. И еще: слишком уж я желал Эмму. Даже не желал, а нуждался в ней! Эта потребность будто сдирала с меня шкуру громадным безжалостным рубанком... Мне нужно, нужно было снова соединиться с ней, сжать ее в объятиях, до отвала надышаться ее нежным запахом — запахом влюбленной самки... Я весь дрожал, вспоминая ее жаркие губы, точеные ноги, длинные умелые пальцы...
Я дрожал, вспоминая странный взгляд ее серо-голубых глаз, которые заставляли меня моргать, как от света яркой лампы. Я дрожал, припоминая ее теплый, низкий, выразительный голос. Ради такой женщины стоило поставить на карту все без остатка. Если нет, то зачем тогда вообще жить?
Во-первых, она могла подарить нам обоим свободу, а во-вторых, на такое дело стоило замахнуться ради нее самой. Жизнь превращается в дерьмо, когда не можешь определить, в чем ее смысл. Для меня этим смыслом сделалась Эмма: лучшего себе применения я придумать не мог.
Ворочая в голове эти довольно беспорядочные мыс ли, я незаметно дотопал до станции метро — и будто захмелел, оказавшись среди неоновых огней и городской суматохи.
Я зашел в самое большое кафе на левой стороне проспекта (если стоять лицом к площади Этуаль): не смог удержаться, да и времени еще хватало. И наказал пива. Кстати, с пивом у меня сложилась дурацкая ситуация: в тюрьме я по нему смертельно соскучился, но, поселившись у Бауманна, ни разу не попросил Робби купить мне пивка, потому что бутылочное всегда казалось мне каким-то ненастоящим.
— Кружку разливного! — крикнул я и стал с умилением смотреть, как бармен с закатанными рукавами берет чистую стеклянную кружку и держит ее под никелированным краном, потом сгоняет деревянной лопаточкой лишнюю пену... Эх, красота! Все вокруг было потрясающе красивым и немного нереальным — будто я впервые вышел на улицу после долгой болезни.
Дальше я повел себя совсем уж как пацан. Знаете, что сделал? Опустил монетку в разноцветный музыкальный ящик — просто так, даже не выбирая мелодии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Наконец наступил вторник. Я чуть не лопнул от нетерпения, пока его дожидался. Проснувшись, утром, я почувствовал, что наступает решающий момент моего существования. Однако был на удивление спокоен — как как некоторые боксеры в день
финального поединка.
Я выполнил свои обычные обязанности: поднял старика с постели и побрил. С того самого дня он сделался совсем деревянным, и это меня немного огорчало. Если его начнут допрашивать сыщики, он, чего доброго, настучит им про то, что я делал в саду с хозяйкой, и полицейские мигом смекнут, что вдовой она стала не случайно...
Я спросил у Эммы:
— Скажи мне по секрету, кто такой этот старик?
— Его сын работал с Бауманном. Сын умер, и мы стали заботиться об отце, который, в общем-то, любил моего мужа.
— Почему "любил"? Уже разлюбил, что ли?
— Думаю, нет... С чего бы ему?.. Ведь мы к нему очень хорошо относимся.
— Может, дед подписал какую-нибудь бумагу насчет своего наследства, прежде чем прикатил сюда? А?
Она улыбнулась.
— Ты действительно неплохо соображаешь.
— Значит, я угадал? Вот оно что! Бауманн уговорил деда составить завещание в его пользу, а потом забрал к себе, чтобы тот не передумал? Верно?
— Почти.
— Да, похоже, твой Бауманн — большой затейник.
— Давай не будем сейчас о нем говорить.
— А когда же еще, если не сейчас?
Она поняла намек и отвела глаза. Мы с ней сидели в столовой и только что увидели из окна, как в ворота входит нагруженный продуктами Робби.
— Ты не забыла насчет снотворного?
— Не забыла. Я попросила его купить бутылку мартини; он его любит. Мой тебе сонет: не надумай пить из этой бутылки.
— Понял.
Потом мы с ней расстались почти на весь день. Но вечером, часов в пять, она позвала меня.
Робби спал без задних ног в своей комнате и так храпел, что казалось — мы попали в аэропорт Бурже в день праздника воздухоплавания.
— ...Так: вот тебе шляпа и очки. Деньги у тебя есть?
— Нет...
— Держи. Здесь двадцать тысяч франков. Выходи пораньше, потому что в этом квартале тебе лучше не садиться в такси или на автобус:. Дойдешь лесом до метро "Майо"— тебе полезно размять ноги. Ночью, на обратном пу-, ти, сменишь два-три такси и выйдешь на площади де ля Рен.
— Ясно.
— Старайся по возможности прятать лицо, но не превращайся в сыщика из любительского спектакля.
— Ты меня за идиота принимаешь?
— Нет, что ты!
Она подставила мне губы, и я влепил ей самый удачный в моей жизни поцелуй.
— Но старик-то ведь почувствует, что меня в доме нет, — сказал я.
— Нет: я буду с тобой разговаривать, как будто ты здесь,— ответила она.— Этот вопрос я уже обдумала.
Она обдумала заодно и все остальные. У этой киски были удивительные организаторские способности. С ней можно было не тратить время на бесплодные размышления: она думала за двоих! О таких в семье обычно говорят: "Золотая голова!"
Я хорошенько вдохнул добрый запах лета — и отправился на встречу с судьбой.
На такое свидание всегда ходят в одиночку.
Я слово в слово выполнил предписания Эммы: то есть долгое время шел пешком, прежде чем сесть на метро.
С наступлением ночи квартал опустел, и никто не видел, как я выходил из дома. Я прошагал по мосту Сен-Клу и выбрался через лес к станции "Майо".
Свобода будоражила меня. Я испытывал что-то вроде головокружения, поскольку давно уже не оказывался
предоставленным самому себе. В какой-то момент, проходя по тихой лесной аллее, я даже поду мал:, а не изменить ли мне программу? Ничто ведь не мешало поехать вместо вокзала Сен-Лазар на Лионский и на первом попавшемся пыхтуне махнуть в Ниццу. Там у меня имелся дружок — владелец бара; он запросто помог бы мне пересечь итальянскую границу. Я довольно живо представлял себя у мандолинщиков-макаронников. Я поехал бы н Неаполь, ведь это один из тех городов земли, где, похоже, никогда не пропадешь. План выглядел отлично, да и выполнить его было нетрудно: ведь я еще не успел превратиться в грозу и бич полицейского мира.
Одним словом, глупо было заигрывать с гильотиной ради какой-то бабы. Ведь ничто не доказывало, что все пройдет так гладко, как говорила Эмма. Многие парни покруче меня погорели на таких делах, сыграв однажды в рулетку со смертью,
Я знал, что если меня сцапают, то без малейших сомнений установят факт предумышленного убийства и мигом отхватят башку. Для моего возраста перспектива представлялась не слишком воодушевляющей...
Да, на минуту мне захотелось все похерить и смыться куда-нибудь подальше, пустив в ход мое липовое удостоверение и две бумажки по десять тысяч, выданные мне на расходы. А поднатужившись, я даже мог оказаться на следующий вечер в Генуе.
Да вот только не влекла меня такая нехитрая авантюра. И еще: слишком уж я желал Эмму. Даже не желал, а нуждался в ней! Эта потребность будто сдирала с меня шкуру громадным безжалостным рубанком... Мне нужно, нужно было снова соединиться с ней, сжать ее в объятиях, до отвала надышаться ее нежным запахом — запахом влюбленной самки... Я весь дрожал, вспоминая ее жаркие губы, точеные ноги, длинные умелые пальцы...
Я дрожал, вспоминая странный взгляд ее серо-голубых глаз, которые заставляли меня моргать, как от света яркой лампы. Я дрожал, припоминая ее теплый, низкий, выразительный голос. Ради такой женщины стоило поставить на карту все без остатка. Если нет, то зачем тогда вообще жить?
Во-первых, она могла подарить нам обоим свободу, а во-вторых, на такое дело стоило замахнуться ради нее самой. Жизнь превращается в дерьмо, когда не можешь определить, в чем ее смысл. Для меня этим смыслом сделалась Эмма: лучшего себе применения я придумать не мог.
Ворочая в голове эти довольно беспорядочные мыс ли, я незаметно дотопал до станции метро — и будто захмелел, оказавшись среди неоновых огней и городской суматохи.
Я зашел в самое большое кафе на левой стороне проспекта (если стоять лицом к площади Этуаль): не смог удержаться, да и времени еще хватало. И наказал пива. Кстати, с пивом у меня сложилась дурацкая ситуация: в тюрьме я по нему смертельно соскучился, но, поселившись у Бауманна, ни разу не попросил Робби купить мне пивка, потому что бутылочное всегда казалось мне каким-то ненастоящим.
— Кружку разливного! — крикнул я и стал с умилением смотреть, как бармен с закатанными рукавами берет чистую стеклянную кружку и держит ее под никелированным краном, потом сгоняет деревянной лопаточкой лишнюю пену... Эх, красота! Все вокруг было потрясающе красивым и немного нереальным — будто я впервые вышел на улицу после долгой болезни.
Дальше я повел себя совсем уж как пацан. Знаете, что сделал? Опустил монетку в разноцветный музыкальный ящик — просто так, даже не выбирая мелодии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113