– Какой оборонительной войны?
В гайдуцком пристанище разом воцарилось молчание. Глаза всех присутствующих впились в Корсара с немым вопросом: «Ты что, действительно не знаешь? Или издеваешься?» «Ну вот, опять ляпнул. Да что со мной такое?» – с запоздалым раскаянием осознал уже не вполне хорошо соображающий Корсар.
Лишь тот, о ком шла речь и кто, по идее, должен был более всех задет такими словами, остался спокоен и даже безразличен. Не отрывая взгляда от огня, парень в солдатской форме достал из очага пламенеющий малиновый уголек, не спеша, словно не чувствуя жара, прикурил от него сигарету и с видимым удовольствием затянулся.
– Вы что, ничего не слышали о нашей славной оборонительной войне?! – наконец воскликнул апостол, и в его круглых глазах удивление опасно граничило с бешенством.
– Ах, ну да, – Корсар хотел промолчать, но ракия уже здорово развязала ему язык. – Я еще тогда сидел у вас на базе в Любимце. И сматывался оттуда, чтобы янки не наступили мне на хвост с этой вашей обороной. За сколько они Болгарию к общему знаменателю-то привели, дня за два или за три?
– За четыре! – взвился апостол. – А некоторые части сражались и целую неделю!
– А некоторые сдались без боя, – подытожил Корсар, вспомнив одну из «политинформаций» Малошана.
– У них был приказ из Софии! Не каждый командир способен перешагнуть устав! Но те, что сражались, не жалели ни себя, ни врагов! – апостол рубил воздух, отчаянно и резко жестикулируя. – Тысячи патриотов взялись в те дни за оружие, положив начало национально-освободительному движению! Я сам был среди них, я знаю! Сливен может подтвердить!
– Некоча другия пыт, апостол, – устало произнес Сливен. – В други раз…
Бывший рядовой болгарской армии Сливен Сливов продолжал глядеть на пламя. Языки огня плясали в очаге, как плясали они на броне боевых машин, и тела погибших становились черными и рассыпались в прах – в тот день, когда с неба приходила неуязвимая смерть…
Горькая доля – погибнуть в бою, а на долю его полка выпала доля еще горше – погибнуть в ожидании боя, так и не успев вступить в схватку с врагом. Этот враг был слишком силен и слишком труслив, чтобы встретиться с болгарской армией лицом к лицу. Он убивал из-за горизонта и с неба, а из софийских штабов генералы и полковники, мечтавшие сохранить свои теплые места и выполнявшие директивы марионеточного «нового правительства», слали приказы «не открывать огня», «беспрепятственно пропускать в интересах совместных действий…».
Незадолго до ухода в отставку Кенчева их ротный Маждаров говорил:
– На помощь сербам мы выступим непременно, но правительство не хочет провоцировать Штаты. Пока, ребята, совершенствуйте боевую готовность, ждите приказа…
Приказ опоздал. Кто-то в генштабе на свой страх и риск объявил «готовность номер один», когда морская пехота США уже высаживалась на пляжи Золотых Песков, когда первые десантные подразделения уже сыпались с неба, а усиленная бронетанковыми подразделениями легкая пехота переходила болгаро-греческую границу.
Все было решено в первые часы и закончилось в считанные дни. С теми частями, командиры которых отказались выполнять распоряжения Ихванова и пытались занять рубежи обороны, американцы не вступали в непосредственное соприкосновение, обходясь штурмовой авиацией и системами залпового огня. В те черные для «четвертого Болгарского царства» дни именно так и был перемолот Разлогский полк, всего за несколько минут гибелью своей он доказал верность присяге, так и не сделав ни одного выстрела по недосягаемому врагу…
Только через несколько дней чудом уцелевший и едва не обезумевший рядовой Сливен Сливов, пробродив без цели и мысли по горам, увидел первых американцев. Эти мускулистые, веселые парни в камуфляже остановили свои джипы на изрытом воронками шоссе, чтобы посмотреть на выгоревшие БМП и обугленные трупы болгарских солдат. Натренированные, вышколенные убийцы, не воины. Их силу нельзя было не признать, но уважать было не за что. И было за что убивать.
– Воины нашей страны до конца исполнили свой долг! – уже откровенно кричал апостол. – Тысячи наших патриотов пали в те дни за Родину! Да как вы могли оскорбить их память?!
Корсар холодно и медленно постарался ответить:
– Я память павших не оскорбляю. Но одно дело – память и честь, а другое – громкие слова! Ты кричишь так, будто ваша оборонительная война была чуть ли не победоносной! Да признайся хоть сам себе, что ни к черту ваша оборона не годилась! С ваших аэродромов летают штатовские штурмовики – это ли не оскорбление погибших? Славою потом сочтемся. А пока… давай не чокаясь: «Чтоб товарищам Сливена Сливова спать в свободной земле!» Апостол осекся, и Корсар, глядя на его лицо, вдруг понял, что его наполеоновские замашки, его трескучие речи – всего лишь потуги глубоко мирного и мягкого человека приспособиться к новой, чуждой ему жизни.
– В памят на падпалите герои на отбранителна война – слава! – тихо и печально произнес апостол, вставая.
– Слава! – тоже негромко, но как-то удивительно слаженно и сильно отозвались остальные и со звоном сдвинули стаканы и кружки.
– Старый гайдуцкий обычай, – пояснил апостол. – Поборники… бойцы всегда пьют за мертвых как за живых, которые сегодня не здесь. Ведь каждый из нас может встретиться с ними в любую минуту. Мы не должны это забывать, и бояться тоже не должны.
Корсар промолчал.
* * *
Утром следующего дня Драган Македонов бодро сообщил только-только проснувшемуся летчику, что нашел для него дело по профессии.
Корсар, умывавшийся холодной водой, которую лил из котелка ему на руки Лавдрин, распрямился:
– Ворону, что ли, подстрелить? Других дел по профессии тут мне пока что не видится.
Подвоевода хмыкнул, но продолжил серьезно:
– Коло Разлога есть летишце на малая авиация. К нам ночью парень пришел, говорит, там есть авион, который может улететь. Мы с апостолом подумали – если он поднимется, ты сможешь добраться до своей базы. И снова воевать… За деньги, да?
Корсар чуть было не обиделся, но вспомнил вчерашнее и уловил в голосе Драгана веселые нотки.
– Ну спасибо! – в тон ему ответил Корсар. – А то я тут исстрадался весь, кто же за меня мои бабки получает? Но кроме шуток, этот парень что, в самолетах разбирается?
– Говорит, сам летал. Ладно, ты намылся? Пойдем до апостола, и ты, Лавдрин, тоже давай с нами.
Сборы были недолгими и спешными. Молодой черноусый парень, имени которого никто Корсару не потрудился назвать, что-то все время говорил, ему отвечали, и лишь когда цепочка партизан тронулась вниз по склону, апостол прояснил ситуацию:
– Аэродром сельскохозяйственной авиации, там остался один самолет модели АН-2, знаете такой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
В гайдуцком пристанище разом воцарилось молчание. Глаза всех присутствующих впились в Корсара с немым вопросом: «Ты что, действительно не знаешь? Или издеваешься?» «Ну вот, опять ляпнул. Да что со мной такое?» – с запоздалым раскаянием осознал уже не вполне хорошо соображающий Корсар.
Лишь тот, о ком шла речь и кто, по идее, должен был более всех задет такими словами, остался спокоен и даже безразличен. Не отрывая взгляда от огня, парень в солдатской форме достал из очага пламенеющий малиновый уголек, не спеша, словно не чувствуя жара, прикурил от него сигарету и с видимым удовольствием затянулся.
– Вы что, ничего не слышали о нашей славной оборонительной войне?! – наконец воскликнул апостол, и в его круглых глазах удивление опасно граничило с бешенством.
– Ах, ну да, – Корсар хотел промолчать, но ракия уже здорово развязала ему язык. – Я еще тогда сидел у вас на базе в Любимце. И сматывался оттуда, чтобы янки не наступили мне на хвост с этой вашей обороной. За сколько они Болгарию к общему знаменателю-то привели, дня за два или за три?
– За четыре! – взвился апостол. – А некоторые части сражались и целую неделю!
– А некоторые сдались без боя, – подытожил Корсар, вспомнив одну из «политинформаций» Малошана.
– У них был приказ из Софии! Не каждый командир способен перешагнуть устав! Но те, что сражались, не жалели ни себя, ни врагов! – апостол рубил воздух, отчаянно и резко жестикулируя. – Тысячи патриотов взялись в те дни за оружие, положив начало национально-освободительному движению! Я сам был среди них, я знаю! Сливен может подтвердить!
– Некоча другия пыт, апостол, – устало произнес Сливен. – В други раз…
Бывший рядовой болгарской армии Сливен Сливов продолжал глядеть на пламя. Языки огня плясали в очаге, как плясали они на броне боевых машин, и тела погибших становились черными и рассыпались в прах – в тот день, когда с неба приходила неуязвимая смерть…
Горькая доля – погибнуть в бою, а на долю его полка выпала доля еще горше – погибнуть в ожидании боя, так и не успев вступить в схватку с врагом. Этот враг был слишком силен и слишком труслив, чтобы встретиться с болгарской армией лицом к лицу. Он убивал из-за горизонта и с неба, а из софийских штабов генералы и полковники, мечтавшие сохранить свои теплые места и выполнявшие директивы марионеточного «нового правительства», слали приказы «не открывать огня», «беспрепятственно пропускать в интересах совместных действий…».
Незадолго до ухода в отставку Кенчева их ротный Маждаров говорил:
– На помощь сербам мы выступим непременно, но правительство не хочет провоцировать Штаты. Пока, ребята, совершенствуйте боевую готовность, ждите приказа…
Приказ опоздал. Кто-то в генштабе на свой страх и риск объявил «готовность номер один», когда морская пехота США уже высаживалась на пляжи Золотых Песков, когда первые десантные подразделения уже сыпались с неба, а усиленная бронетанковыми подразделениями легкая пехота переходила болгаро-греческую границу.
Все было решено в первые часы и закончилось в считанные дни. С теми частями, командиры которых отказались выполнять распоряжения Ихванова и пытались занять рубежи обороны, американцы не вступали в непосредственное соприкосновение, обходясь штурмовой авиацией и системами залпового огня. В те черные для «четвертого Болгарского царства» дни именно так и был перемолот Разлогский полк, всего за несколько минут гибелью своей он доказал верность присяге, так и не сделав ни одного выстрела по недосягаемому врагу…
Только через несколько дней чудом уцелевший и едва не обезумевший рядовой Сливен Сливов, пробродив без цели и мысли по горам, увидел первых американцев. Эти мускулистые, веселые парни в камуфляже остановили свои джипы на изрытом воронками шоссе, чтобы посмотреть на выгоревшие БМП и обугленные трупы болгарских солдат. Натренированные, вышколенные убийцы, не воины. Их силу нельзя было не признать, но уважать было не за что. И было за что убивать.
– Воины нашей страны до конца исполнили свой долг! – уже откровенно кричал апостол. – Тысячи наших патриотов пали в те дни за Родину! Да как вы могли оскорбить их память?!
Корсар холодно и медленно постарался ответить:
– Я память павших не оскорбляю. Но одно дело – память и честь, а другое – громкие слова! Ты кричишь так, будто ваша оборонительная война была чуть ли не победоносной! Да признайся хоть сам себе, что ни к черту ваша оборона не годилась! С ваших аэродромов летают штатовские штурмовики – это ли не оскорбление погибших? Славою потом сочтемся. А пока… давай не чокаясь: «Чтоб товарищам Сливена Сливова спать в свободной земле!» Апостол осекся, и Корсар, глядя на его лицо, вдруг понял, что его наполеоновские замашки, его трескучие речи – всего лишь потуги глубоко мирного и мягкого человека приспособиться к новой, чуждой ему жизни.
– В памят на падпалите герои на отбранителна война – слава! – тихо и печально произнес апостол, вставая.
– Слава! – тоже негромко, но как-то удивительно слаженно и сильно отозвались остальные и со звоном сдвинули стаканы и кружки.
– Старый гайдуцкий обычай, – пояснил апостол. – Поборники… бойцы всегда пьют за мертвых как за живых, которые сегодня не здесь. Ведь каждый из нас может встретиться с ними в любую минуту. Мы не должны это забывать, и бояться тоже не должны.
Корсар промолчал.
* * *
Утром следующего дня Драган Македонов бодро сообщил только-только проснувшемуся летчику, что нашел для него дело по профессии.
Корсар, умывавшийся холодной водой, которую лил из котелка ему на руки Лавдрин, распрямился:
– Ворону, что ли, подстрелить? Других дел по профессии тут мне пока что не видится.
Подвоевода хмыкнул, но продолжил серьезно:
– Коло Разлога есть летишце на малая авиация. К нам ночью парень пришел, говорит, там есть авион, который может улететь. Мы с апостолом подумали – если он поднимется, ты сможешь добраться до своей базы. И снова воевать… За деньги, да?
Корсар чуть было не обиделся, но вспомнил вчерашнее и уловил в голосе Драгана веселые нотки.
– Ну спасибо! – в тон ему ответил Корсар. – А то я тут исстрадался весь, кто же за меня мои бабки получает? Но кроме шуток, этот парень что, в самолетах разбирается?
– Говорит, сам летал. Ладно, ты намылся? Пойдем до апостола, и ты, Лавдрин, тоже давай с нами.
Сборы были недолгими и спешными. Молодой черноусый парень, имени которого никто Корсару не потрудился назвать, что-то все время говорил, ему отвечали, и лишь когда цепочка партизан тронулась вниз по склону, апостол прояснил ситуацию:
– Аэродром сельскохозяйственной авиации, там остался один самолет модели АН-2, знаете такой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124