Про господ вот... Ведь, как сказать, слух у нас
в деревне есть, что ты на гульбу охотлива. Дак по крайности гуляла бы с
умом, достаток бы наживала. Вот и пожила бы в господском житье. Вот из
Романовки Мотька так-то в город подалась, в хорошем заведении живет, дак
у ей платья шелковые, кольцо золотое. Приезжала на роздых, хвасталась.
Да и здешние-то, которые около инженеров кормятся, погляди. Что тебе
обувка, что одежа, - завидки берут глядеть... А ты... Посмотришь, и пря-
мо жалко. Ей-пра, жалко. Все одно, коль на то дело пошла, дак по край-
ности с пользой бы. Господа-то к тебе как льнут.
- А ты что же со своим астрийцем без пользы спишь? Тоже взяла бы да
наживала на этом деле.
- Ат сравняла! У меня дом, хозяйство не порушены, и на улке петь пою
и плясать пляшу, и на гумно лежать с разными не хожу. Астриец, что ж?
Грех мой один. А так, я венчанная мужу жена, детям мать и дому хозяйка.
И всяк скажет: пакостлива бабенка, а шлюхой не назовет.
- Зовут. Я слышала, да ты и сама слыхала.
- Дак то со зла когда, а все одно мир меня за мужнину жену почитает,
кличет по мужу, и я вровень с другими бабами иду. Не то есть грех, не то
нет, - еще бабушка на-двое гадала. Никто меня за ноги не держал. А если
я тебе сама что болтала, дак, может, так, для веселости задуривала. По-
ди-ка докажи! А твое дело другое: все напоказ. И с Васькой, и с инжене-
ром с этим, и теперь. Не хочешь, да видишь. Одна такая во всей деревне,
как бельмо на глазу. А на славу на такую шла, на страм перед людьми, дак
уж за чего-нибудь, а не дарма. А деньги да одежу да домашность заведешь,
дак и при твоей жизни другим глазом мы на тебя глянем. За спиной скажем
б..., а в глаза: Авимовна. Нет! Нет, Вирка, зря ты на меня косоротишься.
Я тебе для твоего же добра советы даю. Другая так с тобой говорить не
будет, а у меня сердце ласковое. Я никому зла не желаю.
- Ну, а у меня, Анисья, на эдакую ласку сердце неохотливое. Не жалей
и не советуй. Иди-ка, баба, домой, гуляй себе по-своему, а меня не за-
май.
- Нет, не будет тебе доли. Ох, не будет. Больно уж занозиста. Высоко
себя несешь, а все в дерьме хлюпаешься. Стой, стой!.. Еще на словечко
одно.
- Еще не все выболтала. Много их у тебя. Такой же дешевый товар, как
и ласка твоя. Чего тебе надо?
- Чего ты от господ шибко отбиваешься? Вот я никак не смекну. Желан-
ного одного и середь мужиков у тебя нет. Ай по Ваське мозглявому после
время сохнуть зачала, ай тот барин чем шибко изобидел, а?
Вирка скривила губы, глянула в любопытные Анисьины глаза и крикнула
злым высоким голосом:
- Уходи, трепалка долгоязыкая! Не тебе на духу буду выкладывать, кого
жалею, с чего пропадаю. Ну, повертывайся! И дорогу ко мне забудь. Был
час, когда и ты мне мила была, а сейчас никто не мил. Сдохли бы вы всей
Акгыровкой, я бы возрадовалась. Чорт меня привязал к вам!
Круто повернулась и быстро в барак ушла. Целый день в углу своем на
тряпье ничком пролежала. Баба-беженка, по бараку сожительница, долго на
нее глядела. Потом спросила удивленно:
- Когда же ты, красавица, напиться-то успела? Я и не видела, а?
Не дождалась ответа, сплюнула и из барака ушла. Все разбрелись, одна
Вирка осталась, да трое ребят. Назябшись на улице, на печку забрались,
там шумели. Когда Вирка поднялась, старшая из троих, восьмилетняя
Грунька, спросила:
- Отрезвела, тетенька? Гулять сейчас пойдешь? Мамка сказывала - куз-
нец около барака вьется, все тебя нюхает. А мне чудно! Чего же это он
нюхает? Ходит, да нюхает!
И засмеялась звонким детским смехом.
Вирка вздохнула и сказала устало в растяжку слова:
- Ты не слушай, Грунька, чего большие бабы болтают. Не пересказывай
мне. Мала еще, чтоб ихними пакостными словами мараться. Ну-к, под-
виньтесь, я с вами на печке посижу, погреюсь. Понастроили нашему брату
хоромы, со всех щелей дует, а от солнышка в земь запрятали.
Грунька подперла щеку рукой и сказала по-взрослому, по-бабьи подхва-
ченные сегодня налету слова:
- А на улке-то тепло, солнышко нынче уж на весну, веселое...
И другим живым своим голосом спросила:
- А чего ты нынче не гуляешь? Ох, и чудно ты песни прошлый праздник
играла. Пья-а-ная!..
Опять хохотом веселым залилась. И оба мальчишки поменьше вместе с
ней. У Вирки тоска по лицу темным облаком, а глаза большие стали и неж-
ные. Погладила осторожно пегую девчонкину голову. Самый маленький
мальчишка в дреме детской, внезапно сморившей, к плечу ее привалился,
передохнул и ровно задышал. Вирка, боясь шевельнуть плечом, чтоб не
стряхнуть доверчиво припавшего к ней ребенка, тихо сказала:
- Грунь, про "Золотую зыбочку" сказку слыхала?
- Ну-к, Вирка, тетенька... Ну-к, скажи...
И мальчишка постарше поближе придвинулся. У Вирки от горькой нежности
сердце захолонуло. Ласкала детей несытым любовным взглядом и певучим хо-
рошим голосом сказку сказывала:
- ...и скучно ей стало, и запечалилась, тишком слезу лила, тишком тую
слезу рукавом смахивала, и вот спрашивает ее...
В этот праздник Вирка гулять на улицу совсем не вышла. Трезвая и сум-
рачная рано спать легла. Но долго на тряпье своем ворочалась.
VIII.
Еще холодом бело и твердо дышали в степи снега. И в деревне, и в ба-
раках за деревней еще глухи были навалы сугробов перед окнами.
Но дольше и горячей солнце в землю вглядывалось. И с теплой стороны
ветер жаждущий стал налетать. Пил снега. Еще не опали, но раздрябли они.
Веселей засуматошились воробьи. Меньше лежала, нетерпеливо двигалась в
стойлах и слышней свой голос давала скотина. Охотней на волю из жилья
выходил человек. Глаза человечьи к небу чаще тянулись. В набухшей облач-
ной серости искали легкую синь.
В праздник сретенья тепел и весел день на землю сошел. Даже отдыхать
после раннего обеда мало кто залег. Все на улицу выбрались. Но еще до
полдня прокатила по Акгыровке пара тощих от частого разгона земских ло-
шадей. Колокольчик прозвякал. Около сборни замолк. Народ на улице затре-
вожился. Староста, кряхтя, с завалинки поднялся.
- Не то начальник, не то из земства рассказчик. Сгонять, поди, опять
в сборню народ надо. Эх, ты, зачастили, прямо роздыху не дают.
И, сердито стряхнув с тулупа налипший снег, неохотно к сборне пошел.
А через малое время мальчишки под окнами забегали. Весело в стекла пос-
тукивали и звонко выкликали:
- Дядя Силантий, на сходку-у!..
- Тетка Матрена, посылай мужиков в школу на сход. И сама иди! Баб то-
же оповестить наказывали!
- На схо-од, в школу-у...
- Айдате в школу! Из городу начальник высказывать буде-ет!..
Даже к Мокеихе востроглазый, развеселый в рваной мамкиной кофте заг-
лянул:
- Баушка-а! Не спишь? Айда на сход, я всякую бабу зову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
в деревне есть, что ты на гульбу охотлива. Дак по крайности гуляла бы с
умом, достаток бы наживала. Вот и пожила бы в господском житье. Вот из
Романовки Мотька так-то в город подалась, в хорошем заведении живет, дак
у ей платья шелковые, кольцо золотое. Приезжала на роздых, хвасталась.
Да и здешние-то, которые около инженеров кормятся, погляди. Что тебе
обувка, что одежа, - завидки берут глядеть... А ты... Посмотришь, и пря-
мо жалко. Ей-пра, жалко. Все одно, коль на то дело пошла, дак по край-
ности с пользой бы. Господа-то к тебе как льнут.
- А ты что же со своим астрийцем без пользы спишь? Тоже взяла бы да
наживала на этом деле.
- Ат сравняла! У меня дом, хозяйство не порушены, и на улке петь пою
и плясать пляшу, и на гумно лежать с разными не хожу. Астриец, что ж?
Грех мой один. А так, я венчанная мужу жена, детям мать и дому хозяйка.
И всяк скажет: пакостлива бабенка, а шлюхой не назовет.
- Зовут. Я слышала, да ты и сама слыхала.
- Дак то со зла когда, а все одно мир меня за мужнину жену почитает,
кличет по мужу, и я вровень с другими бабами иду. Не то есть грех, не то
нет, - еще бабушка на-двое гадала. Никто меня за ноги не держал. А если
я тебе сама что болтала, дак, может, так, для веселости задуривала. По-
ди-ка докажи! А твое дело другое: все напоказ. И с Васькой, и с инжене-
ром с этим, и теперь. Не хочешь, да видишь. Одна такая во всей деревне,
как бельмо на глазу. А на славу на такую шла, на страм перед людьми, дак
уж за чего-нибудь, а не дарма. А деньги да одежу да домашность заведешь,
дак и при твоей жизни другим глазом мы на тебя глянем. За спиной скажем
б..., а в глаза: Авимовна. Нет! Нет, Вирка, зря ты на меня косоротишься.
Я тебе для твоего же добра советы даю. Другая так с тобой говорить не
будет, а у меня сердце ласковое. Я никому зла не желаю.
- Ну, а у меня, Анисья, на эдакую ласку сердце неохотливое. Не жалей
и не советуй. Иди-ка, баба, домой, гуляй себе по-своему, а меня не за-
май.
- Нет, не будет тебе доли. Ох, не будет. Больно уж занозиста. Высоко
себя несешь, а все в дерьме хлюпаешься. Стой, стой!.. Еще на словечко
одно.
- Еще не все выболтала. Много их у тебя. Такой же дешевый товар, как
и ласка твоя. Чего тебе надо?
- Чего ты от господ шибко отбиваешься? Вот я никак не смекну. Желан-
ного одного и середь мужиков у тебя нет. Ай по Ваське мозглявому после
время сохнуть зачала, ай тот барин чем шибко изобидел, а?
Вирка скривила губы, глянула в любопытные Анисьины глаза и крикнула
злым высоким голосом:
- Уходи, трепалка долгоязыкая! Не тебе на духу буду выкладывать, кого
жалею, с чего пропадаю. Ну, повертывайся! И дорогу ко мне забудь. Был
час, когда и ты мне мила была, а сейчас никто не мил. Сдохли бы вы всей
Акгыровкой, я бы возрадовалась. Чорт меня привязал к вам!
Круто повернулась и быстро в барак ушла. Целый день в углу своем на
тряпье ничком пролежала. Баба-беженка, по бараку сожительница, долго на
нее глядела. Потом спросила удивленно:
- Когда же ты, красавица, напиться-то успела? Я и не видела, а?
Не дождалась ответа, сплюнула и из барака ушла. Все разбрелись, одна
Вирка осталась, да трое ребят. Назябшись на улице, на печку забрались,
там шумели. Когда Вирка поднялась, старшая из троих, восьмилетняя
Грунька, спросила:
- Отрезвела, тетенька? Гулять сейчас пойдешь? Мамка сказывала - куз-
нец около барака вьется, все тебя нюхает. А мне чудно! Чего же это он
нюхает? Ходит, да нюхает!
И засмеялась звонким детским смехом.
Вирка вздохнула и сказала устало в растяжку слова:
- Ты не слушай, Грунька, чего большие бабы болтают. Не пересказывай
мне. Мала еще, чтоб ихними пакостными словами мараться. Ну-к, под-
виньтесь, я с вами на печке посижу, погреюсь. Понастроили нашему брату
хоромы, со всех щелей дует, а от солнышка в земь запрятали.
Грунька подперла щеку рукой и сказала по-взрослому, по-бабьи подхва-
ченные сегодня налету слова:
- А на улке-то тепло, солнышко нынче уж на весну, веселое...
И другим живым своим голосом спросила:
- А чего ты нынче не гуляешь? Ох, и чудно ты песни прошлый праздник
играла. Пья-а-ная!..
Опять хохотом веселым залилась. И оба мальчишки поменьше вместе с
ней. У Вирки тоска по лицу темным облаком, а глаза большие стали и неж-
ные. Погладила осторожно пегую девчонкину голову. Самый маленький
мальчишка в дреме детской, внезапно сморившей, к плечу ее привалился,
передохнул и ровно задышал. Вирка, боясь шевельнуть плечом, чтоб не
стряхнуть доверчиво припавшего к ней ребенка, тихо сказала:
- Грунь, про "Золотую зыбочку" сказку слыхала?
- Ну-к, Вирка, тетенька... Ну-к, скажи...
И мальчишка постарше поближе придвинулся. У Вирки от горькой нежности
сердце захолонуло. Ласкала детей несытым любовным взглядом и певучим хо-
рошим голосом сказку сказывала:
- ...и скучно ей стало, и запечалилась, тишком слезу лила, тишком тую
слезу рукавом смахивала, и вот спрашивает ее...
В этот праздник Вирка гулять на улицу совсем не вышла. Трезвая и сум-
рачная рано спать легла. Но долго на тряпье своем ворочалась.
VIII.
Еще холодом бело и твердо дышали в степи снега. И в деревне, и в ба-
раках за деревней еще глухи были навалы сугробов перед окнами.
Но дольше и горячей солнце в землю вглядывалось. И с теплой стороны
ветер жаждущий стал налетать. Пил снега. Еще не опали, но раздрябли они.
Веселей засуматошились воробьи. Меньше лежала, нетерпеливо двигалась в
стойлах и слышней свой голос давала скотина. Охотней на волю из жилья
выходил человек. Глаза человечьи к небу чаще тянулись. В набухшей облач-
ной серости искали легкую синь.
В праздник сретенья тепел и весел день на землю сошел. Даже отдыхать
после раннего обеда мало кто залег. Все на улицу выбрались. Но еще до
полдня прокатила по Акгыровке пара тощих от частого разгона земских ло-
шадей. Колокольчик прозвякал. Около сборни замолк. Народ на улице затре-
вожился. Староста, кряхтя, с завалинки поднялся.
- Не то начальник, не то из земства рассказчик. Сгонять, поди, опять
в сборню народ надо. Эх, ты, зачастили, прямо роздыху не дают.
И, сердито стряхнув с тулупа налипший снег, неохотно к сборне пошел.
А через малое время мальчишки под окнами забегали. Весело в стекла пос-
тукивали и звонко выкликали:
- Дядя Силантий, на сходку-у!..
- Тетка Матрена, посылай мужиков в школу на сход. И сама иди! Баб то-
же оповестить наказывали!
- На схо-од, в школу-у...
- Айдате в школу! Из городу начальник высказывать буде-ет!..
Даже к Мокеихе востроглазый, развеселый в рваной мамкиной кофте заг-
лянул:
- Баушка-а! Не спишь? Айда на сход, я всякую бабу зову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27