- Страсть добер! Васька-то опять пластом лежать будет: застудился.
Инженер рассердился:
- Ну, это уж не моя вина. Всего хорошего. Спасибо.
Быстро из избы вышел. Подумал про Виринею:
- Видавшая виды... Корыстная...
Но ночью приснилась. Таким жаром проняла, что сон прошел. Вышел на
крыльцо и до зари слушал тревожный вешний гул. Был деловит и строг к се-
бе. Гимнастику делал неустанно, жизнь размеренную вел. С женщинами мало
возился. По необходимости. В городе связь разумная и чистоплотная была.
Здесь, здоровье оберегая, охотливых солдаток опасался. Отпуска ждал.
Страстность же делу отдавал. Честолюбие считал возбудителем благородным,
и хорошо карьеру начал. Только вторая постройка, а он начальник дистан-
ции. Теперь скоро достроят эту дорогу. Война отняла рабочие руки и
средства. Но теперь уж к концу. Но торопиться теперь в город нечего. На
войну возьмут. Любовные безрассудства за нечистоплотную распущенность
почитал. И раньше случались внезапные вспышки при виде женщин желанного
облика. Но глушил их быстро. Лишь теперь в эту уже тридцать первую весну
свою, еще до встречи с Виринеей, мечту о женщине своей и неиспытанно же-
ланной узнал. Последнее письмо к той, что в большом городе, даже необыч-
но чувствительным вышло. Одиночество и обстановка действовали. В охвате
впервые тревожимых взрывами холмов лежала незаезженная мощно плодородная
степь. Изначально полным томленьем дышала веснами ожидавшая зачатья зем-
ля. И скот, и люди, - все живое жило здесь в мудрой верности исконному
закону бытия: родиться и жить, чтобы родить. Дать плод земле и роду сво-
ему. Оттого, в молодом и здоровом, не по хилому неизбежному блуду го-
родскому затомилась кровь. Встревожилась властным желаньем целостной, в
одно соединившей душу и тело, страсти. Той, что творит жизнь. Чутьем, от
зверя в человеке сохраненным, учуял томленье по такой страсти и у Вири-
неи. Хоть не думал об этом словами и не знал, что чует. Просто: скорей
надо видеть ее, надо дышать близко около нее. Сорвался с крыльца и по-
шел. Долго кружил около избы Виринеиной. Был уже поздний предрассветный
час. И даже парнишки молодые, рано в войну гулять начавшие, ушли с ули-
цы, скрылись. Только лай собачий тревожил глухой этот час. Белесый, хо-
лодный рассвет будничной трезвостью хмелевое ночное прогн
тро к себе в дом возвращался. А ночью немного опоздал. Увидал бы у плетня Виринею. Она с вечера медлительно укладывалась. Долго поправляла изголовье, вставала, всматривалась в окна, темнотой весенней ночи завешанные, по избе ходила, точно металась.
Старуха на печке злобно охнула. Глухо заворчала:
- Чего ты по избе крутишься? На грешную душу и сну нет! Васькин сон
тревожишь. Отмахай-ка, поди, по вешним-то по логам. Да и об моих об ста-
рых костях другая бы совесливая подумала. Покою хочут! А тут только глаз
заведу, стук-стук, хлоп-хлоп! Уж как уродилась шалая, дак во всем не
по-людски. Аль на гулянку, на улицу тянешься? Ну, и уходи. Известно:
венцом не покрытая, всем охочим молодцам открытая.
Виринея негромко ответила:
- Не буркоти, баушка! Проберешь до нутра, не возрадуешься. Не то на
гулянку - совсем убегу.
- Ых, застращала! Ровно сватами выхоженная, сношенька желанная. Сама
чисто сучка под ворота подбегла. Сперва, может, по другим подворотням
натрепалась...
Виринея смолчала. Тишком затаилась на кровати. Но старуха думами рас-
палилась. Кержачка эта непутевая в дом ни богатства, ни почета не при-
несла. Один грех и обиды. Антип и посейчас не забыл, как ему ворота дег-
тем за племянницу вымазали. Вредил Ваське и заработок от него отшибал.
Васька и столяр, и маляр, и печник, да незадачливый. Один сын из всех
роженых у бога отмолен. Троих чуть не в одночасье горловой болью себе
убил. Четвертого свинье дозволил слопать, когда мать на жаркой работе
замедлила. А вот этого от цепучей от смерти отходила, от боговой от лю-
тости отвела. Оттого в сердце материнском как веред живет. Никому, и се-
бе самой, не дозволяла тронуть небережно. Что крестьянством своим при-
родным не занялся, в город, как вырос, ушел, простила ему без жалобы.
Что в городе, кроме щиблет городских, жилетки, да цепочки от часов позо-
лоченной ничего не нажил, - не похаяла. Одна в хлипкой избенке бедовала
до первого его прихода из города. Радостью, что жив моленый, хоженный,
глаза свои завесила. Не корила его хилым обличьем. На слабосильный зара-
боток не пеняла. Об его куске сама в повитухах, да для покойников чужих
умелым провожаньем, да заговором зубной боли старалась. Жили, пропитанье
находили. И слава тебе, господи, владыко милостивый! А вот Вирка к парню
припаялась, не стало часу для сердца легкого. В грех незамолимый Вирка
старуху ввела. Сразу-то не сказала, что без божьего закону три года с
Василием путаются. Иконой, как честную, венцом покрытую, на радости от
прихода сына благословила. Теперь обида сердце свербит. Кума по всей по
деревне рассказала:
- Мокеиха-то повитуха сынову... иконой сустрела. Смеху-то над ей! Не
откстить теперь!
Да уж в такой в срамоте хоть бы тихая, покорливая была, а то никак
никому не сдаст. Ваську-то она извела. От эдакой от лихости двужильный
изведется. И бога гневит, на их семью гнев его притягивает. Лба сроду не
перекрестит. Старуха уж пеняла и стращала. А она с усмешкой, будто про
веселое дело:
- У вас бог православный, креста моего староверского не примет.
Прислушалась к трудному и во сне дыханию сына, представила себе рядом
лежащую здоровую Виринею, - ненависть варом обдала сердце. Неправильная
баба! Сразу видно, что гулена. Здорова, а спокойной полноты бабьей расп-
лывчатой нет. На безмужнюю похожа подтянутым телом и не смякшим лицом.
Завозилась сильней старуха. Скрипучим от злобы голосом опять завела:
- Поганому-то брюху и плода бог не дает. Четвертый год с Васькой...
Допрежь с кем сколь, не знаю, а с этим четвертый год, и дите не родила,
и по-сейчас порожняя.
Виринея прыжком с кровати. Васька завозился, застонал:
- Куды ты, Вирка? Что тебя спокой не бере-ет! Спи!
В кашле скрючился.
А она неожиданно звонко для обычно затаенного голоса своего вскрикну-
ла:
- Помолчи, старая! Уж лучше не носить детей, чем такого, как твой,
выродить! Тошно мне маяться с Васькой-то твоим! Дых из роту из его ню-
хать смрадный, да как руками склизкими ночью лапает - терпеть... Днем
вспомню, кусок глотать не охота!
Васька кашлем, будто подавился. Простонал:
- Ви-ирка!
И смолк. Виринея с большой тоской и страстью говорила, быстро нанизы-
вая слова:
- Ты, баушка, несладкое-то бабье пойло уж дохлебываешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27