Дак огородом-то...
Огородом к реке.
И нырнула в темноту. Вирка взяла ребенка из зыбки:
- Баушка, баушка!.. Нако-сь.
- Ну, чего ты взгомозилась? На печку его, ко мне? Ну, давай.
Сильно вздрогнула, будто от тела оторвала теплый живой сверток и по-
дала старухе. С лицом настороженным, без слез, без вздохов, быстро наки-
нула платок и полушубок и выбежала из избы.
- Вирка-а! Вирка, ты куда? Что это, осподи, попритчилось что, ли, с
ней что?..
Поняла только, когда в дверь, оставленную после Вирки без запора,
ввалились казаки и мужики. Поняла, поглядела спокойно и стала унимать
заплакавшего мальчишку:
- Ну-у, ну-у, распелся на ночь глядя. Ш-ш-ш!
- Ты, старая хрычовка, где баба?
- Убегла куда-то. Я не спрашивала, мне на што? Думала, скоро вернет-
ся. Мне чего? За ей не побегу, не молодая.
Рыжеусый казак шашкой погрозил:
- Сказывай, а то не удержишь башку на плечах.
- Она и то плохо держится. А чего я скажу? Убегла, слова не сказала.
Хуть кишки выпусти, - чего я скажу боле? Не налезай на дите-то, злыдень.
Задавишь неповинную душеньку.
Анисим Кожемятов сказал чернявому офицеру:
- Ничего теперь, ваше благородие, не добьешься. Она правды старухе-то
не скажет. Следить за избой надо.
А седой, худощавый и строгий, похожий на святителя с иконы старого
письма, Антип-кержак сказал:
- Пущай ребенок с бабкой тут остаются. Сама придет. Молоко ее к дитю
приведет.
На том и порешили. Караульщики во дворе в хлевушках запрятались. Днем
искали, не нашли. Три ночи караулили. На четвертую, уж за полночь, в са-
мый глухой и темный час, насторожился под навесом рыжеусый кержак и шею
вытянул. С огорода темная женская фигура двигалась. Дыханье, как охот-
ник, видя зверя, затаил. И Вирка шла легкой сторожкой поступью зверя.
Как волчица к волченку своему пробиралась. Будто след нюхала, выгнув шею
и влекомая своим запахом, - запахом крови, из ее жил взятым, - шла кор-
мить или выручать детеныша своего.
У самой двери в сенцы была, когда крикнул резко рыжеусый другим, ук-
рывшимся темнотой:
- Имай! Держи ее! А-а, поймал! Беги, Сычев, зови его благородье.
Вирка закричала пронзительным, долгим криком и забилась в дюжих руках
приземистого казака.
- Стой... Стой! увертливая какая! А, ты кусаться, стерьва! Стой!..
Вирка рванулась, высвободила руку и с большой силой ударила казака в
переносицу. Выгнулась всем телом, ударила ногой его в пах. Казак взвыл
от боли и выпустил ее. Но подоспел рыжеусый, скрутил ей руки за спиной.
Она билась, качала казака во все стороны. Он неловко повернулся, засту-
пил ногой за ступеньку крыльца и упал. Падая, увлек за собой Вирку. Она
закричала еще раз резко, пронзительно и смолкла. Затылком ударилась об
острую железную скобку для отскребанья грязи, вбитую на доске около
крыльца. И тогда же из избы донесся живой и требовательный плач ребенка.
Виркины глаза встрепенулись в последнем трепетаньи и погасли...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Огородом к реке.
И нырнула в темноту. Вирка взяла ребенка из зыбки:
- Баушка, баушка!.. Нако-сь.
- Ну, чего ты взгомозилась? На печку его, ко мне? Ну, давай.
Сильно вздрогнула, будто от тела оторвала теплый живой сверток и по-
дала старухе. С лицом настороженным, без слез, без вздохов, быстро наки-
нула платок и полушубок и выбежала из избы.
- Вирка-а! Вирка, ты куда? Что это, осподи, попритчилось что, ли, с
ней что?..
Поняла только, когда в дверь, оставленную после Вирки без запора,
ввалились казаки и мужики. Поняла, поглядела спокойно и стала унимать
заплакавшего мальчишку:
- Ну-у, ну-у, распелся на ночь глядя. Ш-ш-ш!
- Ты, старая хрычовка, где баба?
- Убегла куда-то. Я не спрашивала, мне на што? Думала, скоро вернет-
ся. Мне чего? За ей не побегу, не молодая.
Рыжеусый казак шашкой погрозил:
- Сказывай, а то не удержишь башку на плечах.
- Она и то плохо держится. А чего я скажу? Убегла, слова не сказала.
Хуть кишки выпусти, - чего я скажу боле? Не налезай на дите-то, злыдень.
Задавишь неповинную душеньку.
Анисим Кожемятов сказал чернявому офицеру:
- Ничего теперь, ваше благородие, не добьешься. Она правды старухе-то
не скажет. Следить за избой надо.
А седой, худощавый и строгий, похожий на святителя с иконы старого
письма, Антип-кержак сказал:
- Пущай ребенок с бабкой тут остаются. Сама придет. Молоко ее к дитю
приведет.
На том и порешили. Караульщики во дворе в хлевушках запрятались. Днем
искали, не нашли. Три ночи караулили. На четвертую, уж за полночь, в са-
мый глухой и темный час, насторожился под навесом рыжеусый кержак и шею
вытянул. С огорода темная женская фигура двигалась. Дыханье, как охот-
ник, видя зверя, затаил. И Вирка шла легкой сторожкой поступью зверя.
Как волчица к волченку своему пробиралась. Будто след нюхала, выгнув шею
и влекомая своим запахом, - запахом крови, из ее жил взятым, - шла кор-
мить или выручать детеныша своего.
У самой двери в сенцы была, когда крикнул резко рыжеусый другим, ук-
рывшимся темнотой:
- Имай! Держи ее! А-а, поймал! Беги, Сычев, зови его благородье.
Вирка закричала пронзительным, долгим криком и забилась в дюжих руках
приземистого казака.
- Стой... Стой! увертливая какая! А, ты кусаться, стерьва! Стой!..
Вирка рванулась, высвободила руку и с большой силой ударила казака в
переносицу. Выгнулась всем телом, ударила ногой его в пах. Казак взвыл
от боли и выпустил ее. Но подоспел рыжеусый, скрутил ей руки за спиной.
Она билась, качала казака во все стороны. Он неловко повернулся, засту-
пил ногой за ступеньку крыльца и упал. Падая, увлек за собой Вирку. Она
закричала еще раз резко, пронзительно и смолкла. Затылком ударилась об
острую железную скобку для отскребанья грязи, вбитую на доске около
крыльца. И тогда же из избы донесся живой и требовательный плач ребенка.
Виркины глаза встрепенулись в последнем трепетаньи и погасли...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27