Черты его были одушевлены жизнью и выразительно говорили о твердости и решимости, с одной стороны, и пылкости и предприимчивости — с другой, о способности мыслить и быстроте соображения.
Оба этих джентльмена сидели рядом на скамейках почти в одинаковых позах. Каждый был погружен в собственные мысли, безмолвно глядя на противоположную стену. По взгляду старшего было понятно, что он видел перед собой стену, увешанную плащами, оленьими рогами, щитами, старинным оружием, алебардами и тому подобными предметами, обычными для утвари того времени; во взгляде младшего джентльмена отражалась игра фантазии. Он предавался своим мечтам, и казалось, что пустое пространство между ним и стеной было сценой театра, на которой его воображение расположило своих dramatis personae note 74 и рисовало ему картины, весьма далекие от того, что ему могло представляться сейчас в действительности.
При входе Тресилиана оба вскочили со своих мест и приветствовали его радостно и сердечно — особенно младший.
— Добро пожаловать, Тресилиан! — воскликнул юноша. — Твоя философия оторвала тебя от нас, когда в этом доме можно было надеяться удовлетворить свое честолюбие. Но эта философия благородная, ибо она возвращает нам тебя, когда здесь можно встретить только всякие беды.
— Разве милорд так серьезно болен? — спросил Тресилиан.
— Мы опасаемся самого худшего, — ответил старший джентльмен, — и считаем, что тут действуют самые подлые средства.
— Ну, что вы, — возразил Тресилиан. — Лорд Лестер — человек честный.
— Зачем же ему такие прислужники, какими он себя окружил? — спросил младший кавалер. — Тот, кто вызывает из ада дьявола, может сам быть честным, но он все-таки отвечает за пакости, учиняемые лукавым.
— И вы только одни здесь, друзья мои, — поинтересовался Тресилиан, — когда милорду пришлось так худо?
— Нет, нет, — возразил старший. — Здесь и Трейси, и Маркем, да и еще кое-кто. Но мы несем дежурство только по двое. Некоторые очень устали и спят на верхнем балконе.
— А другие, — подхватил младший, — отправились на пристань в Дептфорде присмотреть себе кораблик, чтобы сложиться и купить его на остатки своих деньжат. Как только все будет кончено, мы положим нашего благородного лорда в зеленую могилку, расправимся, если подвернется случай, с теми, кто ускорил его кончину, а затем отплывем в Индию с тяжелыми сердцами и легковесными кошельками.
— Может быть, и я поступлю так же, — сказал Тресилиан, — как только покончу тут с одним делом при дворе.
— У тебя дела при дворе! — воскликнули оба в один голос. — И ты отправишься в Индию!
— Послушай, Тресилиан, — продолжал юноша. — Разве ты не обручен и не избавлен от ударов судьбы, которые гонят людей в море, когда их ладья охотно бы устремилась в гавань? А что сталось с прелестной Индамирой, равной по верности и красоте моей Аморете?
— Не говори о ней! — вздохнул Тресилиан, отвернувшись.
— Ах, вот как обстоит дело! — сказал юноша, дружески беря его за руку. — Ну, не бойся, я не буду касаться свежей раны. Но это новость неожиданная и печальная. Неужели никто из наших славных и веселых друзей не избегнет кораблекрушения в этой внезапной буре, утратив и удачу и счастье? Я надеялся, что по крайней мере ты, дорогой Эдмунд, достиг пристани. Впрочем, правильно говорит другой мой любезный друг, твой тезка:
Кто колесо фортуны созерцает,
Царящее над смертных всех судьбой.
Тот совершенно ясно понимает:
Изменчивость тут тешится игрой
И к гибели влечет людей порой.
Старший джентльмен поднялся со скамьи и, пока младший с пафосом произносил эти строки, нетерпеливо шагал взад и вперед по комнате. Когда тот закончил, он закутался в плащ, снова разлегся на скамье и проворчал:
— Меня, право, удивляет, Тресилиан, что ты потакаешь глупым выходкам этого юнца. Если бы небесная кара обрушилась на добродетельный и почтенный дом милорда, провались я на месте, если не сочту, что это — наказание за дурацкие, хныкающие, детские стишки, занесенные к нам мистером Уолтером Острословом и его друзьями. Они так и сяк коверкают самым неуклюжим и бессмысленным образом наш честный, простой английский язык, который господь бог дал нам для выражения наших мыслей!
— Блант вообразил себе, — со смехом подхватил его приятель, — что дьявол соблазнял Еву стихами и что мистическое значение древа познания относится единственно лишь к искусству отбивать рифмы и скандировать гекзаметры.
В эту минуту вошел камердинер графа и сообщил Тресилиану, что милорд требует его к себе.
Тресилиан увидел, что лорд Сассекс лежит на постели одетый, но очень ослабевший, и был поражен тем, как болезнь изменила его. Граф принял его весьма дружественно и сердечно и спросил, как дела с его сватовством. Тресилиану удалось пока уклониться от расспросов и перевести разговор на здоровье графа, причем он с удивлением заметил, что признаки болезни во всех подробностях совпадают с предсказаниями Уэйленда. Он не преминул поэтому сразу же поведать Сассексу всю историю своего приближенного и добавил, что есть надежда вылечить его болезнь. Граф слушал, с недоверчивым видом, пока не было упомянуто имя Деметрия. Тогда он вдруг позвал своего секретаря и велел подать ему шкатулку с важными бумагами.
— Достаньте отсюда, — сказал он, — запись допроса этого мерзавца повара и внимательно проверьте, не упоминается ли там имя Деметрия.
Секретарь сразу же нашел нужное место и прочел: «И допрошенный показал, что помнит, как приготовлял соус к вышеуказанному осетру, отведав коего, благородный лорд заболел. Он положил туда обычные приправы и пряности, а именно…»
— Пропустите всю эту чушь, — перебил его граф, — и посмотрите, не покупал ли он припасов у знахаря по имени Деметрий?
— Так оно и есть, — ответил секретарь. — «И он добавил, что с тех пор не видел помянутого Деметрия».
— Это согласуется с рассказом твоего молодца, Тресилиан, — сказал граф. — Зовите его сюда.
Представ перед графом, Уэйленд с твердостью и ясностью повторил свой рассказ.
— Возможно, — сказал граф, — что ты подослан теми, кто начал это дело, чтобы его завершить. Но помни: если твое искусство мне повредит, тебе придется худо.
— Это было бы суровой карой, — ответил Уэйленд, — ведь и действие лекарств и человеческая жизнь — все зависит от бога. Но я готов рискнуть. Я не так уж долго прожил под землей, чтобы страшиться могилы.
— Ну, раз ты так уверен в себе, — возразил Сассекс, — я тоже попробую пойти на риск. Ученые светила уже не могут мне помочь. Расскажи, как принимать это лекарство.
— Сейчас, — отозвался Уэйленд. — Но я хочу выговорить себе одно условие. Раз я беру на себя всю ответственность за лечение, пусть никакому другому врачу не будет позволено в него вмешиваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Оба этих джентльмена сидели рядом на скамейках почти в одинаковых позах. Каждый был погружен в собственные мысли, безмолвно глядя на противоположную стену. По взгляду старшего было понятно, что он видел перед собой стену, увешанную плащами, оленьими рогами, щитами, старинным оружием, алебардами и тому подобными предметами, обычными для утвари того времени; во взгляде младшего джентльмена отражалась игра фантазии. Он предавался своим мечтам, и казалось, что пустое пространство между ним и стеной было сценой театра, на которой его воображение расположило своих dramatis personae note 74 и рисовало ему картины, весьма далекие от того, что ему могло представляться сейчас в действительности.
При входе Тресилиана оба вскочили со своих мест и приветствовали его радостно и сердечно — особенно младший.
— Добро пожаловать, Тресилиан! — воскликнул юноша. — Твоя философия оторвала тебя от нас, когда в этом доме можно было надеяться удовлетворить свое честолюбие. Но эта философия благородная, ибо она возвращает нам тебя, когда здесь можно встретить только всякие беды.
— Разве милорд так серьезно болен? — спросил Тресилиан.
— Мы опасаемся самого худшего, — ответил старший джентльмен, — и считаем, что тут действуют самые подлые средства.
— Ну, что вы, — возразил Тресилиан. — Лорд Лестер — человек честный.
— Зачем же ему такие прислужники, какими он себя окружил? — спросил младший кавалер. — Тот, кто вызывает из ада дьявола, может сам быть честным, но он все-таки отвечает за пакости, учиняемые лукавым.
— И вы только одни здесь, друзья мои, — поинтересовался Тресилиан, — когда милорду пришлось так худо?
— Нет, нет, — возразил старший. — Здесь и Трейси, и Маркем, да и еще кое-кто. Но мы несем дежурство только по двое. Некоторые очень устали и спят на верхнем балконе.
— А другие, — подхватил младший, — отправились на пристань в Дептфорде присмотреть себе кораблик, чтобы сложиться и купить его на остатки своих деньжат. Как только все будет кончено, мы положим нашего благородного лорда в зеленую могилку, расправимся, если подвернется случай, с теми, кто ускорил его кончину, а затем отплывем в Индию с тяжелыми сердцами и легковесными кошельками.
— Может быть, и я поступлю так же, — сказал Тресилиан, — как только покончу тут с одним делом при дворе.
— У тебя дела при дворе! — воскликнули оба в один голос. — И ты отправишься в Индию!
— Послушай, Тресилиан, — продолжал юноша. — Разве ты не обручен и не избавлен от ударов судьбы, которые гонят людей в море, когда их ладья охотно бы устремилась в гавань? А что сталось с прелестной Индамирой, равной по верности и красоте моей Аморете?
— Не говори о ней! — вздохнул Тресилиан, отвернувшись.
— Ах, вот как обстоит дело! — сказал юноша, дружески беря его за руку. — Ну, не бойся, я не буду касаться свежей раны. Но это новость неожиданная и печальная. Неужели никто из наших славных и веселых друзей не избегнет кораблекрушения в этой внезапной буре, утратив и удачу и счастье? Я надеялся, что по крайней мере ты, дорогой Эдмунд, достиг пристани. Впрочем, правильно говорит другой мой любезный друг, твой тезка:
Кто колесо фортуны созерцает,
Царящее над смертных всех судьбой.
Тот совершенно ясно понимает:
Изменчивость тут тешится игрой
И к гибели влечет людей порой.
Старший джентльмен поднялся со скамьи и, пока младший с пафосом произносил эти строки, нетерпеливо шагал взад и вперед по комнате. Когда тот закончил, он закутался в плащ, снова разлегся на скамье и проворчал:
— Меня, право, удивляет, Тресилиан, что ты потакаешь глупым выходкам этого юнца. Если бы небесная кара обрушилась на добродетельный и почтенный дом милорда, провались я на месте, если не сочту, что это — наказание за дурацкие, хныкающие, детские стишки, занесенные к нам мистером Уолтером Острословом и его друзьями. Они так и сяк коверкают самым неуклюжим и бессмысленным образом наш честный, простой английский язык, который господь бог дал нам для выражения наших мыслей!
— Блант вообразил себе, — со смехом подхватил его приятель, — что дьявол соблазнял Еву стихами и что мистическое значение древа познания относится единственно лишь к искусству отбивать рифмы и скандировать гекзаметры.
В эту минуту вошел камердинер графа и сообщил Тресилиану, что милорд требует его к себе.
Тресилиан увидел, что лорд Сассекс лежит на постели одетый, но очень ослабевший, и был поражен тем, как болезнь изменила его. Граф принял его весьма дружественно и сердечно и спросил, как дела с его сватовством. Тресилиану удалось пока уклониться от расспросов и перевести разговор на здоровье графа, причем он с удивлением заметил, что признаки болезни во всех подробностях совпадают с предсказаниями Уэйленда. Он не преминул поэтому сразу же поведать Сассексу всю историю своего приближенного и добавил, что есть надежда вылечить его болезнь. Граф слушал, с недоверчивым видом, пока не было упомянуто имя Деметрия. Тогда он вдруг позвал своего секретаря и велел подать ему шкатулку с важными бумагами.
— Достаньте отсюда, — сказал он, — запись допроса этого мерзавца повара и внимательно проверьте, не упоминается ли там имя Деметрия.
Секретарь сразу же нашел нужное место и прочел: «И допрошенный показал, что помнит, как приготовлял соус к вышеуказанному осетру, отведав коего, благородный лорд заболел. Он положил туда обычные приправы и пряности, а именно…»
— Пропустите всю эту чушь, — перебил его граф, — и посмотрите, не покупал ли он припасов у знахаря по имени Деметрий?
— Так оно и есть, — ответил секретарь. — «И он добавил, что с тех пор не видел помянутого Деметрия».
— Это согласуется с рассказом твоего молодца, Тресилиан, — сказал граф. — Зовите его сюда.
Представ перед графом, Уэйленд с твердостью и ясностью повторил свой рассказ.
— Возможно, — сказал граф, — что ты подослан теми, кто начал это дело, чтобы его завершить. Но помни: если твое искусство мне повредит, тебе придется худо.
— Это было бы суровой карой, — ответил Уэйленд, — ведь и действие лекарств и человеческая жизнь — все зависит от бога. Но я готов рискнуть. Я не так уж долго прожил под землей, чтобы страшиться могилы.
— Ну, раз ты так уверен в себе, — возразил Сассекс, — я тоже попробую пойти на риск. Ученые светила уже не могут мне помочь. Расскажи, как принимать это лекарство.
— Сейчас, — отозвался Уэйленд. — Но я хочу выговорить себе одно условие. Раз я беру на себя всю ответственность за лечение, пусть никакому другому врачу не будет позволено в него вмешиваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161