Всё это было так необычно в России: никем не собранная многотысячная толпа, свободная трибуна, и полная воля говорить что хочешь, в любую сторону.
Но больше того: здесь, сейчас, к людям вернулась привычка февральских дней: незнакомые легко разговаривали, как самые знакомые, горячо друг ко другу, и понимая же как друг друга:
– Свободу слова они поняли как свободу натравливания!
– Какая-то злая духовная эпидемия! Самодовольные фанатики бросают в массу ядовитые семена – а ведь это пахнет междуусобицей!
– Возгласили и дали свободу каждому, и каждый упивается – и возникло равнодушие к судьбе Целого, к родине!
– Ах, господа, это всё идёт ещё от Александра Третьего, это он виновник всех наших несчастий. Он всегда всему давал задний ход, и так пошло на 35 лет. Нам никогда не давали организовать народ, и поэтому как только рухнула полиция – мы стоим перед анархией.
А между тем солнце, полого забирая к северу, закатывалось, кончался и долгий северный вечер, хоть весенний, но прохладный. Ветер стихал.
А министров не могли ни увидеть, ни дозваться, – где же они? Дружелюбная толпа ждала объединения, возглавления – и не было его.
Тут показалась новая манифестация, мимо Исаакия и сюда. Приблизилась, на плакатах разобрали: против Временного правительства, и мир без аннексий, и даже „через Циммервальд к социализму”, – и Мариинская площадь встретила их враждебными возгласами.
Это оказались василеостровские рабочие – Симменс-Гальске, Шукерт и Кабельный. Они всё же нашли место, остановились, не опуская своих плакатов. Но с трибунки неслось:
– … хотят омрачить нашу новорожденную свободу безумным своеволием! Это стыд наш и позор – „братание”! С кем братаются? С теми, кто в концентрационных лагерях морит голодом наших солдат? Кто душит нас ядовитыми газами? Кто отрёкся от демократических идеалов? Ну пусть братаются, но помнят, что есть и суд истории!
Поняв, что это всё им не по нюху, вожаки василеостровцев повели своих по Морской к Невскому.
И снова – вся разливистая площадь была заодно! Чудо какое!
– Довольно мы праздновали, господа, довольно славословили! Два месяца! А теперь нужен переход к власти!
– И к суровой работе!
– В такие моменты достаточно одного мгновения нерешительности, чтобы власть была утеряна навсегда! И лучше – наделать ошибок в действиях, чем воздерживаться от действия!
Да, но – где же, где же были наши министры?? Вот уже и день кончился, сумерки, зажигались фонари – а правительства за весь день так и не было никого во дворце. В этом тоже рисовался грустный символ.
Но нет! – настроение толпы было: не расходиться! Шёл слух, что в 9 часов во дворце будет важное совещание: съедется всё правительство и головка Совета. И так наросло не разряженное за полдня напряженье толпы – теперь хотели дождаться министров! – и выразить им горячую поддержку!
– Если б нашу революцию побеждала бы контрреволюция – это было бы даже не так обидно: ну, не хватило сил, наше несчастье – но не позор! А вот – революция позорно погибает от собственного внутреннего разложения!
– Железную непреклонность проявляют только эти крайние левые. А мы – мы только красиво говорим об идеалах.
– В каждой стране есть граждане и есть обыватели. Но у нас вторых слишком много.
– Простите, что за ироническое отношение к обывателю как quantite negligeable? Обыватель – это учитель, врач, служащий, бухгалтер, лавочник, да и крестьянин. Это – весь народ.
За дворцом, по ту сторону Мойки, выползала луна, близкая к полной.
Пока – потянулась струя к итальянскому посольству, по соседству, приветствовать союзника. Там – посол вышел на балкон, раскланивался, благодарил. Туда подоспел и открытый автомобиль, из которого оратор объявил, что он – Скобелев, убеждал не травить Ленина и разойтись. Его приняли за большевика, не давали говорить. Он оправдывался, что и сам против Ленина, тогда ему устроили овацию.
А на площади толпа – всё росла. И уже так была вся за правительство, что едва кто высказывался против – от взрыва возмущения вблизи замолкал – и убирался вон. К ночи и солдат становилось меньше, а рабочих – просто ни одного. Толпился, волновался и господствовал тут – центральный коренной Петербург. Вся площадь, и дальше николаевского памятника, была в головах, в головах – если не 25 тысяч, то 20.
А на фасаде дворца всё висит, от 1 мая, огромное: „Да здравствует Интернационал!”
Вот – бескрайняя площадь, и всё это – мы, и мы все заодно. И в этом, как будто бесплодном, стоянии час за часом, час за часом, наше тревожное сознание словно ещё проясняется: неповторимый вечер! Это, может быть, поворотный пункт революции! Или власть будет признана – или начнётся анархия по России. Может, эти часы нашего тут стояния – часы великой патриотической драмы. В ком бьётся любовь к России – не уходите! Дождёмся! Повлияем!
Ну, вот они! Вот, наконец! Подъезжают в автомобилях, по охотно освобождаемым проходам, и сами министры! Первый – Владимир Львов! Речь! Хотим речь! Взошёл на ступеньки дворца, дюжий, чернобородый:
– Заверяю вас, что члены Временного правительства, вышедшие из Государственной Думы, будут стойко исполнять волю народа.
Толпа уже накалена, ей только Искорку! Хоть и здорового детину – подхватили Львова на руки и с криками „ура” внесли в вестибюль дворца.
Новый рожок через толпу – а это кто? Мотор взъезжает на пандус – из дверцы выскакивает быстрый Некрасов (у него появились приёмы Керенского) – и властно, на много рядов слышно:
– Мы пережили сегодня тяжёлый день. Мы слышали призывы к миру „во что бы то ни стало”, и это нас больно поразило. Заветная цель Временного правительства именно дать стране мир. Но мир – после победы, а не какой иной. Позвольте нам надеяться, что страна поймёт и поддержит нас. – (Ну конечно! Ну для этого же мы и здесь. „Ура-а-а!”) – Временное правительство будет свято исполнять свои обязанности до конца и передаст власть лишь в руки тех, кто будет выражать волю всего народа.
Намекнул! Намекнул, что Совету – не уступят! Ах, молодец!
– Ура-а-а-а! – И его тоже подхватили на руки с подъезда в вестибюль.
И тут едва не пропустили на ступеньках Шингарёва, перешедшего через толпу пешком от своего министерства. Потребовали речи и от него. Он выглядел совсем не вдохновлённо, и голос его не был слышен далеко:
– Мы клялись сохранить власть, лишь доведя страну до Учредительного Собрания. Мы присягали охранить народ от внутренних и внешних врагов, – и мы не желаем хоть на один час дольше сохранять власть, чем этого хочет народ.
А в этом – уже не было ли ноты слабости? Неужели они могут уступить?
– Граждане! Если вы поддержите Временное правительство – оно исполнит свой долг до конца.
Браво! Мы конечно поддержим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274