Лицо Адама раскрывалось и светлело, точно наконец он выплыл на поверхность. А малыш потянулся к поднятому отцовскому пальцу и, промахнувшись, чуть не упал с колен.
— Тпру! — сказал Адам. — Полегче. Падать не годится.
— Будет ошибкой назвать их по тем свойствам, что мы в них, как нам кажется, приметили, — сказал Самюэл. Можно и ошибиться, крепко ошибиться. Пожалуй, лучше дать им имя как высокую цель жизни — имя, которое им надо оправдать. Сам я назван в честь человека, кого позвал по имени сам Господь Бог, и я всю жизнь жду зова. И раза два послышалось мне, будто кличут, но смутно, неясно послышалось.
Придерживая сына за плечико, Адам дотянулся до бутылки, налил в оба стакана.
— Спасибо тебе, Самюэл, что приехал, — сказал он. И даже за ученье кулаком, хоть и непривычно за это благодарить.
— А мне было непривычно учить таким путем. Лиза ни за что не поверит, и я ей не скажу. Непризнанная правда способна человеку повредить хуже всякой лжи. Нужна большая храбрость, чтобы отстаивать правду, какую время наше не приемлет. За это карают, и карой обычно бывает распятие. А я не настолько храбр.
— Я не раз удивлялся, что человек твоих познаний копается на тощей пустоши.
— А потому что нету во мне храбрости, — ответил Самюэл. — Никогда я не решался брать всю великую ответственность. Пусть Господь не воззвал ко мне, но я сам мог бы воззвать к Нему, а не решился. Вот в этом разница между величием и заурядностью. Немощь моя обычна средь людей. И человеку заурядному приятно знать, что ничего, пожалуй, нет на свете сиротливей величия.
— Наверно, разные бывают степени величия, — проговорил Адам.
— Не думаю. Маленького величия не бывает. Нет уж. По-моему, перед лицом жизненной ответственности ты один наедине с этой громадой и выбор у тебя таков: либо тепло и дружество и ласковое пониманье, либо же холод и одинокость величия. Вот и выбираешь. Я рад, что выбрал заурядность, но откуда мне знать, какую награду принесло бы величие? И никому из моих детей оно не грозит, разве только Тому. Он как раз теперь мучается над выбором. Мне больно на него смотреть. И где-то во мне есть желание, чтобы он сказал «да». Не странно ли? Отец — и хочет, чтобы сын был обречен величию. Какой себялюбивый отец!
— А давать имя, оказывается, непросто, — сказал Адам со смешком.
— А ты думал, просто?
— Я не думал, что это будет так приятно, — сказал Адам.
Ли принес из кухни поднос с жареной курятиной на блюде, с дымящейся картошкой в миске, с маринованной свеклой в глубокой тарелке.
— Не знаю, вкусно ль получилось, — сказал Ли. Куры староваты. А молоденьких у нас в этом году нет. Цыплят ласки поели.
— Садись же, — сказал Самюэл.
— Сейчас, принесу мою уцзяпи.
Ли ушел.
Адам сказал:
— Странно — раньше у него другой был говор, ломаный.
— Теперь он тебе начал доверять, — сказал Самюэл. У него природный дар жертвенной верности, не ожидающей себе награды. Возможно, оба мы ему как человеку в подметки не годимся.
Вернулся Ли, сел с краю.
— Вы бы опустили мальчиков на землю, — сказал он.
Снятые с колен, те было захныкали. Ли сказал им что то строго по-китайски, и они притихли.
Ели молча, как едят сельчане. Неожиданно Ли встал и скорым шагом ушел в дом. Воротился с кувшином красного вина.
— Я и забыл о нем, — оказал Ли. — Наткнулся на этот кувшин в доме.
Адам засмеялся.
— Помню, я пил здесь вино перед покупкой усадьбы, оказал он. — Из-за этого вина, может, и купил. А курятина вкусная, Ли. Давно уже не чувствовал я вкуса еды.
— Опять обретаешь здоровье, — сказал Самюэл. Есть больные, что выздоровление считают оскорбленьем для своей благородной болезни. Но время такой целитель, которому чихать на это благородство. Надо только терпеливо ждать — и выздоровеешь.
4
Ли убрал со стола, дал малышам по куриному бедрышку, очищенному от мяса. Важно держа этот свой скользкий жезл, они то оглядывали его, то совали себе в рот. Вино и стаканы Ли оставил на столе.
— Не будем мешкать с выбором имен, — сказал Самюэл. — Я уже чувствую, как Лиза подергивает вожжи, тянет меня домой.
— Ума не приложу, как их назвать, — сказал Адам, — Нет у тебя на примете семейных имен — скажем, поймать богатого родича, чтобы заботился о тезке, или воскресить того, кем гордитесь?
— Да хотелось бы дать им свежее имя, насколько возможно.
Самюэл стукнул себя по лбу костяшками пальцев. — Какая жалость, — сказал он. — Как жаль, что нельзя их назвать именами, которые как раз больше всего и подходят.
— Какими это?
— Вот ты сказал — свежее имя. Мне вчера вечером пришло в голову… — Он помолчал. — Ты в свое собственное имя вдумывался?
— В мое собственное?
— Ты ведь Адам. А первенцы Адамовы были Каин и Авель.
— Ну нет, — сказал Адам. — Так назвать нельзя. — Знаю, что нельзя. Это значило бы дразнить нечто, именуемое судьбой. Но разве не чудно, что Каин самое, возможно, известное имя на свете, а насколько знаю, носил его лишь один-единственный человек?
— Может, потому оно и сохранило всю свою изначальную значимость, — произнес Ли.
— Ты произнес его — меня дернуло ознобом, — сказал Адам, глядя на густо-красное вино в стакане.
— Два предания не дают нам покоя неотступно с начала времен, — сказал Самюэл. — Влекутся за нами невидимым хвостом — повесть о первородном грехе и повесть о Каине и Авеле. А не понимаю я ни первой, ни второй. Умом не понимаю, однако сердцем чувствую. Лиза сердится. Говорит, что нечего мне и пытаться понять их. Божью истину, мол, уяснять незачем. Может, она и права может быть, и права. Она считает тебя, Ли, христианином, пресвитерианином. Тебе-то понятны сад Эдемский и Каин с Авелем?
— Она считает, меня надо отнести к какому-либо вероисповеданию, а я когда-то ходил в пресвитерианскую воскресную школу в Сан-Франциско. Люди любят размещать всех по полочкам, особенно класть на свою.
— Он спросил, понятно ли тебе, — сказал Адам.
— Мне кажется, грехопадение я понимаю. Я в себе самом могу это ощутить, пожалуй. Но братоубийство — нет, не понимаю. Возможно, я призабыл подробности.
— Большинство не вдумывается в подробности. А они то меня и поражают. У Авеля не было детей! — сказал Самюэл и поглядел на небо. — Господи, как быстро день проходит. Как наша жизнь — летит, когда не замечаем, и нестерпимо медленно тащится, когда следим за ее ходом… Нет, я жизни радуюсь. И обещал себе, что радость жизни никогда не сочту грехом. Мне радостно уяснять мир. Ни разу не прошел я мимо камня, не поглядев, что там под ним. И черная досада для меня, что так и не увижу обратную сторону Луны.
— У меня нет Библии, — сказал Адам. — Наша фамильная осталась в Коннектикуте.
— У меня есть, — сказал Ли. — Пойду принесу.
— Не надо, — сказал Самюэл. Лиза дала мне Библию своей матери. — Он вынул ее из кармана, освободил от бумажной обертки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189