– Оставьте себе, милый мальчик. Оставьте себе, если вы не против.
– А теперь на выход, дорогие, мне надо выбраться из этой одежды. Кто умеет делать коктейли с мятными сливками? Фэлкон, спуститесь вниз и выпейте коктейль.
– Миледи, мне и так тяжко сознавать, что я отправляюсь кататься на лодке в одежде, предназначенной для игорных столов. Я считаю, что пить мятные сливки в светло-голубом галстуке будет предательством всего, за что я ратую.
– А за что вы ратуете? – спросил Мун.
Девятый граф повернул голову и склонил ее так надменно, что мозг Муна просигналил «аристократ», и он понял, что это, возможно, первый прямой вопрос, который он задал графу о самом графе.
– За стиль, милый мальчик, – ответил девятый граф. – За стиль. Больше ничего не существует.
Джейн села.
– Дорогой, а что же вы можете пить в светло-голубом галстуке?
– Что-нибудь рыжеватое – быть может, желтое, возможно, темно-красное, – но уж никак не зеленое.
– Ну, цветов у нас много, так что спускайтесь вниз и смешайте тот, что вам по душе. И мне тоже смешайте. Я надену шелковый красно-черный костюм для катания на лодке.
– Джин, джин с тоником, водка, водка с тоником или чистый тоник. Красно-черный невозможно переплюнуть, а тягаться с ним вульгарно.
«Стиль?»
Мун сел на кровать и сгорбился, держа платок в одной руке и сигарету в другой, их ароматы легонько щекотали ему ноздри. Порезанная рука зудела, но кровь засохла. Свой платок он потерял неизвестно где.
«Все остальное существует. Реальность. Я ратую за реальность».
Это была совершенная неправда, он даже не знал, что это значит. Он ратовал за душевное спокойствие. За чистоту. За контроль, управление, порядок; за пропорциональность, превыше всего он ратовал за пропорциональность. Величины – объем и количество – должны быть пропорционально связаны с константой человеческого масштаба. Величины силы, пространства и предметов. Он напряг свой разум, подсознательно пытаясь перейти от абстрактного к конкретному, но наткнулся на нечто среднее, которым не смог пренебречь. Он мог только подпрыгивать по воле одного из многих неврозов – так чуть разболтавшееся в раме стекло в окне поезда тихонько дребезжит о сталь, пока Мун часами сидит рядом, сдерживаясь и ожидая, когда же оно разлетится вокруг него.
– Дорогой, поторопись, уже почти девять.
Мун увидел, что лорд Малквист и Воскресший Христос ушли.
– В чем дело?
– Я хочу раздеться, – сказала Джейн.
– Ну так валяй.
– Ты сказал, что нальешь мне ванну.
– Так в чем дело?
– Ни в чем.
– Давай я тебя раздену, – предложил он.
– Не глупи.
– Зубами.
– Какая необычная мысль!
– Держа руки за спиной, клянусь честью.
– Нет.
– Тогда ты раздень меня зубами.
– Что на тебя нашло?
– Я снедаем, – сказал Мун, – похотью.
– Ты отвратителен. Убирайся.
– Нет, – отказался Мун. – Я пришел заявить свои супружеские права. Я наконец пришел. Приготовься. – Он оскалил зубы.
Джейн взвизгнула и метнула в него пузырек духов, затем еще один, затем щетку для волос, пару пузырьков поменьше, несколько туфель и, наконец, золоченое зеркало восемнадцатого века, которое яростно разлетелось о его голову, словно стекло, вылетающее из окна поезда. Мун выдохнул, как будто все его тело было одним большим легким. Пружина распрямилась, пропорции восстановились. Он слепо покачивался в великом покое, рот открыт, ноги исчезли. Он понял, что именно положит миру конец.

III

Воскресший Христос ждал его в коридоре.
– Ваша честь.
Левая бровь Муна была влажной на ощупь. Когда он провел по ней тыльной стороной руки, она окрасилась кровью из пореза над глазом.
– Ваша честь, я вас чем-то подвел, а?
– Пожалуйста, не вини себя… Я хочу невозможного.
– Не на того напоролись? – спросил Воскресший Христос.
Мун изучил его лицо в поисках какого-нибудь пророческого намека, но грубые черты невинно выглядывали из волосяных зарослей.
– Думаю, да.
Он было двинулся дальше, но Воскресший Христос ухватил его за рукав:
– Сэр, у вас лицо порезано.
– Ничего страшного.
– Я бы не стал подниматься наверх в таком виде.
– Не стоит об этом.
– Понимаете, я собирался предложить вам работу.
– Работу?
– Конечно, и вы будете записывать интересные вещи – я воскрес и пришел в город, – разве это не важно записать?
– Сейчас я полностью загружен.
– Вы сможете стать пятым евангелистом, это как пить дать.
– Извини, – сказал Мун.
– Ну как хотите. Многие почтут это за честь.
– Надеюсь.
Мун посмотрел на пятно крови на бороде Воскресшего Христа, и его охватила жалость.
– Прости, что я тебя ударил, это вышло случайно.
– Совершенно верно, ваша честь, – с огромной благодарностью подхватил Воскресший Христос.
– Я хочу сказать, ты случайно заставил меня сорваться. Я злился вовсе не на тебя.
– А на кого?
– Не знаю, – признался Мун. – У меня есть список.
Воскресший Христос кивнул.
– На кого-то незнакомого, – сказал Мун. – Даже на неизвестного.
Он умолк и быстро прошел в ванную, закрыв дверь. Сломанный замок болтался на расщепленном дереве.
Оказавшись в безопасности, он дернул выключатель, и его тут же пронзил блестящий фаянс. Бок ванны обрушивался на него глыбой света. Унитаз, раковина и биде с китайскими улыбками склоняли плешивые головы. Мун рассмеялся над ними. Он открыл все краны и спустил унитаз. Вода хлынула и забурлила вокруг него, разбрызгиваясь из хромированной розы душа.
Силком затолкав их обратно в неодушевленные формы, он закрыл все краны, кроме горячего над ванной, и удовлетворенно опустился на закрытую крышку унитаза.
«Пятый евангелист, как пить дать. Мун, Матфей, Марк, Лука и Иоанн отправились спать на скрипучий диван. Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Мун отправились спать в Рождества канун. Мун, Иоанн, Матфей, Лука и Марк отправились спать в общественный парк. (Воскресный хор детей, взывающий к мнемонике, которая сохранит живым мое имя в больших голых классах с приколотыми к стенам акварельными рисунками.) Матфей, Мун, Иоанн, Марк, Лука отправились спать в дом старика. (Очерченные крошеным мелом солнечные лучи, канонада крышек от парт, домой к ленчу и захват в свои руки штурвала, управляющего миром.) Если есть хлеб с маслом и пить чай в одно и то же время, вкусишь от детства. Ты помнишь, как безопасно было быть ребенком».
Туалетная бумага упала на пол и размоталась через комнату плоской лентой. Мун закрыл глаза, но безрукая-безногая груда в зимнем пальто ожила в его разуме и поползла через улицу, словно распоследнее насекомое. Окурок обжег ему пальцы и упал на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42