Они не возражали, а Арнак спросил:
- На необитаемом острове? Здесь, на нашем?
- Нет, - ответил я, - тот остров прежде был необитаемым, а потом на
нем обосновались английские и испанские поселенцы... Попавшего в
кораблекрушение англичанина звали Робинзон Крузо...
И, стараясь подбирать наиболее простые и понятные слова, я поведал им
историю Робинзона Крузо, как она запомнилась мне самому по книге.
Юноши слушали меня с большим интересом: история была занимательной
сама по себе, происходила где-то здесь, неподалеку от их родины, героем
был их земляк, похожий на них самих и возрастом и родом. Арнак, как
обычно, сидел с непроницаемым лицом и спокойным взглядом, однако в глазах
его мерцала искра, которой прежде не было.
- Занятная история, правда? - прервал я затянувшееся молчание,
которое воцарилось вокруг костра после того, как я кончил рассказ.
Кивками они выразили свое согласие.
- Этому Пятнице, - продолжал я, - посчастливилось изведать в жизни
подлинное блаженство оттого, что он имел возможность до самозабвения
служить своему господину. Для него дни проносились словно в сказке. Многие
люди хотели бы оказаться на его месте и завидовали бы счастью, какое
выпало на его долю...
Юноши молчали, устремив неподвижные взгляды в огонь костра. На лицах
у них было какое-то неопределенное выражение.
- Разве вы не разделяете моего мнения? - спросил я удивленно.
Помолчав, Арнак едва слышно проговорил:
- Нет, господин.
- Нет?!
- Нет, - повторил Арнак и бросил на меня испуганный взгляд.
- Ты, вероятно, не понял моего рассказа.
- Нет, я понял.
- И ты не думаешь, что Пятница был счастлив?
- Не думаю, господин...
Он хотел добавить что-то еще, но не решился и замолчал, опасаясь
моего гнева.
- Говори все, что думаешь, не бойся, - подбодрил я его
доброжелательно.
- Пятница... Пятница был рабом господина Робинзона, - выпалил Арнак.
Признаться, в первое мгновение я опешил.
- Рабом?
- Да, господин. Жалким рабом.
Мне становился понятным ход мыслей Арнака. Я неплохо знал жизнь,
обычаи и психологию североамериканских индейцев, и теперь мне это помогло
легче проникнуть в мир представлений моих товарищей.
Первобытные, полудикие индейские племена, в том числе, безусловно, и
араваки, являли собой слабо связанные сообщества взаимонезависимых людей,
выполнявших лишь простейшие функции, необходимые для поддержания жизни, и
не знакомых с теми сложными формами труда и зависимости одних от других,
какие характерны для нашего цивилизованного общества. На войне индейцы
захватывали пленников - да, конечно, - не затем лишь, чтобы допустить их в
свое племя на правах равных с равными либо убить для отправления каких-то
своих темных религиозных обрядов. Рабства - во всяком случае, в таких
формах, как у нас, - насколько мне известно, у них не существовало. Его
впервые утвердили в Америке европейцы, и притом жесточайшими методами, на
своих плантациях и шахтах. Не существовало у индейцев и никаких форм
прислуживания одних другим, будь то добровольное или принудительное.
Именно поэтому Арнаку и Вагуре отношение преданного душой и телом
Пятницы-слуги к Робинзону представлялось чем-то совершенно непонятным и
абсурдным. Если Пятница всю жизнь работал на Робинзона, значит - в
примитивном представлении моих юных товарищей - он был рабом белого
господина, а если при том еще и радовался, значит, и вовсе был не в своем
уме.
Я понял, что в стремлении достичь цели и обратить юных индейцев на
путь Пятницы мне предстоит преодолеть упорное сопротивление, но это меня
не смутило. Напротив, это только разожгло мое нетерпение. Вероятно, и тут
давала себя знать гордыня достойного сына своих вирджинских предков. Я
превосходил юнцов и по уму, и по опыту, по возрасту и по крепости своих
кулаков, не говоря уже о подавляющей силе моей воли. Так отчего бы мне и
не приспособить их для своих нужд?
Я еще раз обрисовал им в самых привлекательных красках жизнь Пятницы,
растолковав в наиболее доступной форме всю разницу между свободным слугой
и рабом. Парни слушали рассеянно, погруженные в унылое молчание. Всячески
расхвалив завидные качества преданного Пятницы, я обратился к Арнаку:
- Как и Робинзон Крузо, я тоже дам тебе новое имя. Теперь ты будешь
Пятница.
- Я - Арнак, господин, - тихо ответил юноша, чуть заметно оживившись.
- Арнак - не Пятница!
- Пятница! - произнес я настойчиво. - Сегодня Арнак умер, родился
Пятница.
Он взглянул на меня внимательно, словно пытаясь проникнуть в суть
моих замыслов. Минуту спустя с очень серьезным выражением лица он заверил
меня:
- Нет, господин, Арнак не умер!
- Неправда! - возразил я, повышая голос. - Арнака больше нет. Ты
Пятница, и конец!
Юноша решительно, но очень спокойно произнес:
- А-р-н-а-к, господин!
Его невозмутимое упорство начало меня раздражать. Он открывался для
меня с какой-то новой стороны, несвойственной его обычному поведению.
Откуда бралось у этого краснокожего мальчишки такое упорство?
Я решил провести пробу сил, пусть бы мне даже пришлось при этом
отхлестать его за непослушание.
- Пятница! - обратился я к Арнаку в тоне приказа. - Подай мне вон ту
тыкву с водой!
Тыква лежала в нескольких шагах от костра.
Парень понял, что это вызов. Он замер, в нем вспыхнуло чувство
протеста. Взгляд его, обращенный прямо на меня, был тверд. Однако
написанное на моем лице выражение твердой решимости, видимо, удержало его
от готовой разразиться вспышки. Он сник. Потом встал, медленно отошел от
костра и принес мне тыкву с водой.
Я дружелюбно улыбнулся ему. Отпил глоток воды.
- Спасибо тебе, друг Пятница!
Парень сел на прежнее место у костра. Нервно пригладил волосы и,
глядя в огонь, пояснил мне вежливо, но твердо:
- Арнак принес тебе воду, господин!
"Вот упрямый бес!" - подумал я с удивлением, хотя меня так и
разбирала злость.

Пора дождей подходила к концу, ливни иссякали. Солнце, еще недавно
стоявшее в дневные часы на севере, постепенно возвращалось в зенит. Зной с
каждым днем становился все нестерпимее. Тяжелые работы мы старались теперь
выполнять только по утрам, на рассвете, и вечерами, пока не стемнеет.
Возделанное поле, предмет моей гордости, доставляло не только
радости, но и огорчения. Дело в том, что кукуруза взошла буйно и дружно,
зато ячмень совсем зачах. С ним происходило что-то непонятное. Мало того,
что он очень медленно прорастал, но и, поднявшись с трудом, на
какой-нибудь вершок, словно испуганный своей дерзостью, начинал
скручиваться, хиреть, сохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179