А только когда до костра уже оставалось никак не более двух десятков шагов, Аса внезапно остановилась и, легонько встряхнув свою ношу, спросила:
— А ты больше не будешь, глупый? Не станешь себя обижать?
Жежень клятвенно заверил, что не станет и не будет, за что и получил наконец возможность коснуться ногами земли. Чуть отодвинувшись от скандийки, он попытался отжать мокрое одеяние и проговорил, дробно постукивая зубами:
— Вишь, чего ты натворила! Был бы я мертвый, так оно бы и нипочем, что сухой нитки на мне нет… А теперь ведь все равно по-моему выйдет: застужусь же да и помру!
— Не помру… мрешь… Об этом мечтать потеряй! — Аса торопливо снимала с себя полушубок (тоже изрядно подмоченный, однако по сравнению с Жеженевым вполне бы сошедший за сухой). — Распрягайся.
— Что?! — выпучил глаза парень.
— Распр… Ох, не так! Разодевайся, вот. Взгрею.
Жежень, мгновенно позабыв клацать зубами, так и приклеился взглядом к Асиным прелестям, оценить которые ничуть не мешала тонкая да еще и тесноватая рубаха.
— «Взгрею» — это ты про… Ну, в общем, по-нашему такое зовется иначе. — Чарусин закуп вдруг начал суетливо обдирать с себя липнущую к телу одежу. — Только не при этих же всех… Или… — Он судорожно сглотнул, следя, как рубашечная холстина при каждом вдохе урманки плотно обтягивает крепкие невислые груди. Обтягиваемое, кстати, виделось Жеженю превосходно, поскольку находилось на уровне его глаз. Что ж, давеча златокузнеческому подручному уже думалось, будто хорошего чем больше, тем лучше. А больше — это ведь не только когда две вместо одной. Из такой вот урманки, к примеру, запросто можно трех Векш выкроить — еще и на Мысь останется. И ведь тут много не чего-нибудь вообще — тут много весьма и весьма хорошего!
— Или… — парень вновь трудно сглотнул набегающую слюну. — Да пес с ними — пускай себе пялятся да завидуют!
— Зави-дуют? Нэй. Дуть не надо. Пялиться тоже нету зачем. — Аса набросила свой полушубок на плечи потянувшегося было к ней парня, отобрала у него мокрое одеяние и направилась к костру. — Вспяленный… Вспа-ленный огонь очень сожжет все. Хватит, как есть.
Мысь хихикнула. Урманка нарочито непонимающе глянула на нее и вдруг подмигнула:
— Прыткий через чурка, йо? «Слюбится» — это когда буду жена. А пока ему только «слупится». Так говорю?
— Так! — всхрюкнула Мысь, изо всех сил пытаясь не расхохотаться.
Аса принялась устраивать Жеженев полушубок близ огня для просушки. Чарусин закуп мрачно глянул ей в спину:
— Сама же застудишься!
— Нэй. — Урманка даже не обернулась. — Я умею жить, когда студень.
Жежень чуть помолчал, помялся, затем вновь подал голос:
— Слышь… Я же тебя покуда не могу взять. Я же еще в закупах. Чаруса не позволит, хвост ему… Скажет: ты и сам-то жрешь за троих, так еще и бабу волочешь ко мне в захребетье? Вот точнехонько так он и скажет — уж я-то его вражью повадку знаю!
По-прежнему не отрываясь от своего занятия, Аса принялась спокойно да обстоятельно втолковывать, что вот пускай лишь только выпадет времечко посвободнее, и она непременно побеседует с Чарусой: скольким-де Жежень Меньшой означенному Чарусе был обязан, которую долю той обязанности уже отработал за время своего закупства и не успела ли помянутая обязанность за помянутое время вывернуться оборотного стороной. «И вот будешь узрячим: таким разговором твое закупа… ние… ство… у Ча-ру-сы покончит его».
— Кого покончит-то? Закупство аль Чарусу? И кто покончит? — мрачно спросил Жежень, а урманка спокойно ответствовала в том смысле, что она не провидица и всякие такие тонкости наперед угадывать не умеет.
Мысь с видимым удовольствием участвовала в этой беседе, перетолковывая некоторые Асины слова во что-нибудь более или менее внятное, но когда речь пошла о закупстве да о долговой обязанности, девчонка вдруг ни с того ни с сего принялась хлюпать носом. Перепугавшиеся Аса и Жежень (который изо всех сил делал вид, будто ему в общем-то все равно) лишь ценою немалых усилий смогли вытормошить из Мыси причину этих внезапных слез.
А причина была такая: до Векшиного подобия вдруг дошло, что Жеженя сделало закупом именно Векшино подобие, сработанное из злата немца-заказчика и этому самому заказчику не отданное. А теперь как получается? Коли окажется, будто Жежень от Чарусы уже выкупился, то, значит, изделье, послужившее всему виною, принадлежит Жеженю; а если парень еще не выкупился, то сработанный для немца истуканчик богини-водяницы Чаруса вполне может счесть своим достоянием. «А истуканчик-то кто?! Истуканчик-то я! И как же я теперь бу-у-ду-у-у-у…»
В конце концов Аса исхитрилась уверить рыдающую Мысь, что Чаруса вместо бывшей златой вещицы «поможет… ох, нэй — может… может уполучить только вот это» (урманкиного жеста девчонка не поняла, однако основной его смысл угадала и потому несколько успокоилась); что же до Жеженя, то он свое совместное с Борисветовыми колдунами изделье дарит Кудеславу.
— Конечно! Нужна ты мне, как вороне копыта! — презрительно сказал Жежень… и вздохнул украдкой, покосившись на предплечье скандийки — мышцы на том предплечье круглились под тонкой холстиной немногим менее явственно, чем Асина грудь.
Мечник все эти разговоры пропустил мимо ушей: его вниманье неотрывно и целиком было приковано к Векше.
Подлинная Горютина дочь тишком отодвинулась от Кудеслава и теперь сидела поодаль — одеревенев и лицом выполотнев едва ли не до прозрачности. Жестоко закушенные губы, взгляд из-под полуприкрытых век — необычайно глубокий, острый, а только смотреть ТАК можно лишь на то, чего вовсе нельзя увидеть… Мелкие капли испарины на лбу… Дыханье, похожее на медленные спокойные стоны… Да что же это?!
Попыток трогать ее, тормошить, окликать Векша просто не замечала, и в Кудеславовой голове закопошились уж вовсе жуткие подозрения. Не желают ли боги (или кто там еще способен на такое?) оборотить наузницу-чаровницу безжизненным изваянием — в наказание мужу, который готов соблазниться оживленным вопреки естеству кумиром-истуканчиком? Не похоже ли творящееся с Векшей на виданное когда-то Мечником в урманской земле начало припадка необъяснимой и страшной хвори, которую сами урманы зовут то боевым вдохновеньем, то безумием?.. Обуянные подобной напастью теряют все человеческие навыки, умения и желанья, кроме одного — убивать, причем перестают отличать своих от чужих и даже, кажется, перестают быть смертными… Неужели Борисветовы решили наслать такое на Векшу, чтобы извести тех, кто с ней?..
А потом все эти домыслы забылись, потому что вятич каким-то невероятным образом сумел догадаться об истинной причине творящегося.
Это была битва; страшная битва меж Корочуном и ржавыми колдунами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— А ты больше не будешь, глупый? Не станешь себя обижать?
Жежень клятвенно заверил, что не станет и не будет, за что и получил наконец возможность коснуться ногами земли. Чуть отодвинувшись от скандийки, он попытался отжать мокрое одеяние и проговорил, дробно постукивая зубами:
— Вишь, чего ты натворила! Был бы я мертвый, так оно бы и нипочем, что сухой нитки на мне нет… А теперь ведь все равно по-моему выйдет: застужусь же да и помру!
— Не помру… мрешь… Об этом мечтать потеряй! — Аса торопливо снимала с себя полушубок (тоже изрядно подмоченный, однако по сравнению с Жеженевым вполне бы сошедший за сухой). — Распрягайся.
— Что?! — выпучил глаза парень.
— Распр… Ох, не так! Разодевайся, вот. Взгрею.
Жежень, мгновенно позабыв клацать зубами, так и приклеился взглядом к Асиным прелестям, оценить которые ничуть не мешала тонкая да еще и тесноватая рубаха.
— «Взгрею» — это ты про… Ну, в общем, по-нашему такое зовется иначе. — Чарусин закуп вдруг начал суетливо обдирать с себя липнущую к телу одежу. — Только не при этих же всех… Или… — Он судорожно сглотнул, следя, как рубашечная холстина при каждом вдохе урманки плотно обтягивает крепкие невислые груди. Обтягиваемое, кстати, виделось Жеженю превосходно, поскольку находилось на уровне его глаз. Что ж, давеча златокузнеческому подручному уже думалось, будто хорошего чем больше, тем лучше. А больше — это ведь не только когда две вместо одной. Из такой вот урманки, к примеру, запросто можно трех Векш выкроить — еще и на Мысь останется. И ведь тут много не чего-нибудь вообще — тут много весьма и весьма хорошего!
— Или… — парень вновь трудно сглотнул набегающую слюну. — Да пес с ними — пускай себе пялятся да завидуют!
— Зави-дуют? Нэй. Дуть не надо. Пялиться тоже нету зачем. — Аса набросила свой полушубок на плечи потянувшегося было к ней парня, отобрала у него мокрое одеяние и направилась к костру. — Вспяленный… Вспа-ленный огонь очень сожжет все. Хватит, как есть.
Мысь хихикнула. Урманка нарочито непонимающе глянула на нее и вдруг подмигнула:
— Прыткий через чурка, йо? «Слюбится» — это когда буду жена. А пока ему только «слупится». Так говорю?
— Так! — всхрюкнула Мысь, изо всех сил пытаясь не расхохотаться.
Аса принялась устраивать Жеженев полушубок близ огня для просушки. Чарусин закуп мрачно глянул ей в спину:
— Сама же застудишься!
— Нэй. — Урманка даже не обернулась. — Я умею жить, когда студень.
Жежень чуть помолчал, помялся, затем вновь подал голос:
— Слышь… Я же тебя покуда не могу взять. Я же еще в закупах. Чаруса не позволит, хвост ему… Скажет: ты и сам-то жрешь за троих, так еще и бабу волочешь ко мне в захребетье? Вот точнехонько так он и скажет — уж я-то его вражью повадку знаю!
По-прежнему не отрываясь от своего занятия, Аса принялась спокойно да обстоятельно втолковывать, что вот пускай лишь только выпадет времечко посвободнее, и она непременно побеседует с Чарусой: скольким-де Жежень Меньшой означенному Чарусе был обязан, которую долю той обязанности уже отработал за время своего закупства и не успела ли помянутая обязанность за помянутое время вывернуться оборотного стороной. «И вот будешь узрячим: таким разговором твое закупа… ние… ство… у Ча-ру-сы покончит его».
— Кого покончит-то? Закупство аль Чарусу? И кто покончит? — мрачно спросил Жежень, а урманка спокойно ответствовала в том смысле, что она не провидица и всякие такие тонкости наперед угадывать не умеет.
Мысь с видимым удовольствием участвовала в этой беседе, перетолковывая некоторые Асины слова во что-нибудь более или менее внятное, но когда речь пошла о закупстве да о долговой обязанности, девчонка вдруг ни с того ни с сего принялась хлюпать носом. Перепугавшиеся Аса и Жежень (который изо всех сил делал вид, будто ему в общем-то все равно) лишь ценою немалых усилий смогли вытормошить из Мыси причину этих внезапных слез.
А причина была такая: до Векшиного подобия вдруг дошло, что Жеженя сделало закупом именно Векшино подобие, сработанное из злата немца-заказчика и этому самому заказчику не отданное. А теперь как получается? Коли окажется, будто Жежень от Чарусы уже выкупился, то, значит, изделье, послужившее всему виною, принадлежит Жеженю; а если парень еще не выкупился, то сработанный для немца истуканчик богини-водяницы Чаруса вполне может счесть своим достоянием. «А истуканчик-то кто?! Истуканчик-то я! И как же я теперь бу-у-ду-у-у-у…»
В конце концов Аса исхитрилась уверить рыдающую Мысь, что Чаруса вместо бывшей златой вещицы «поможет… ох, нэй — может… может уполучить только вот это» (урманкиного жеста девчонка не поняла, однако основной его смысл угадала и потому несколько успокоилась); что же до Жеженя, то он свое совместное с Борисветовыми колдунами изделье дарит Кудеславу.
— Конечно! Нужна ты мне, как вороне копыта! — презрительно сказал Жежень… и вздохнул украдкой, покосившись на предплечье скандийки — мышцы на том предплечье круглились под тонкой холстиной немногим менее явственно, чем Асина грудь.
Мечник все эти разговоры пропустил мимо ушей: его вниманье неотрывно и целиком было приковано к Векше.
Подлинная Горютина дочь тишком отодвинулась от Кудеслава и теперь сидела поодаль — одеревенев и лицом выполотнев едва ли не до прозрачности. Жестоко закушенные губы, взгляд из-под полуприкрытых век — необычайно глубокий, острый, а только смотреть ТАК можно лишь на то, чего вовсе нельзя увидеть… Мелкие капли испарины на лбу… Дыханье, похожее на медленные спокойные стоны… Да что же это?!
Попыток трогать ее, тормошить, окликать Векша просто не замечала, и в Кудеславовой голове закопошились уж вовсе жуткие подозрения. Не желают ли боги (или кто там еще способен на такое?) оборотить наузницу-чаровницу безжизненным изваянием — в наказание мужу, который готов соблазниться оживленным вопреки естеству кумиром-истуканчиком? Не похоже ли творящееся с Векшей на виданное когда-то Мечником в урманской земле начало припадка необъяснимой и страшной хвори, которую сами урманы зовут то боевым вдохновеньем, то безумием?.. Обуянные подобной напастью теряют все человеческие навыки, умения и желанья, кроме одного — убивать, причем перестают отличать своих от чужих и даже, кажется, перестают быть смертными… Неужели Борисветовы решили наслать такое на Векшу, чтобы извести тех, кто с ней?..
А потом все эти домыслы забылись, потому что вятич каким-то невероятным образом сумел догадаться об истинной причине творящегося.
Это была битва; страшная битва меж Корочуном и ржавыми колдунами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113