Инспектор улыбнулся в ответ, и они, рыдая, упали друг другу в объятия.
— Когда ты понял, что любишь ее, Алессандро?
— Сегодня ночью… Я никак не мог уснуть… Злился на вас, на нее, на целый свет… и прокручивал в голове все гадости, которых наговорю вам, Стелле и ее брату, а потом в мертвой тишине комнаты вдруг словно наяву услышал ее нежный и доверчивый голосок… Тогда-то до меня и дошло, что я больше не смогу жить счастливо, не слыша его… Но только, понимаете… тут еще вмешалось самолюбие… Не мог же я допустить, чтобы вы без меня меня женили?.. Ну и хитрец же вы, синьор комиссар!..
— Нет… Всего-навсего — вечный влюбленный и таковым останусь до конца своих дней… Я чувствую настоящую любовь, где бы она ни таилась и как бы тщательно ее ни пытались скрыть… Это истинный дар, Алессандро! Отныне я считаю тебя своим сыном и готов стать крестным твоего первенца, но только ты должен назвать его Ромео. Обещаешь?
— А если родится девочка, пусть будет Джульеттой? Клянусь!
Мужчины снова сели в кресла.
— С божьей помощью, — заметил Тарчинини, — похоже, в семье скоро будет три Джульетты: моя жена, дочь и крестница — твоя дочка, Алессандро!
— Вы и впрямь думаете, что она станет моей?
— Пусть только кто-нибудь при мне посмеет усомниться в твоем отцовстве! Как только мы арестуем убийцу берсальера, я позвоню жене и вызову ее сюда — пусть познакомится с вами обоими!
Они помолчали, восстанавливая душевное равновесие, ибо всего несколько минут назад едва не разругались насмерть, а теперь, после примирения, Тарчинини сообразил, что чуть ли не силком, в сущности, женил помощника, несмотря на глубокое отвращение последнего к брачным узам. Так что обоим было с чего перевести дух! И теперь подобно двум противникам, неожиданно для себя самих уступившим не свойственному им порыву, они в полной растерянности глядели друг на друга, не зная, что еще сказать. Наконец Дзамполь нарушил затянувшееся молчание:
— Кстати, насчет мэтра Серантони… Мы проверили его рассказ. Все верно. Синьорина Грампа без особого нажима призналась, что работает сообща с громилами из «Желтой бабочки» и все они извлекают немалую выгоду, облегчая кошельки неосторожных буржуа, решивших поразвлечься на стороне. Молодую особу арестовали вместе с сообщниками, а заведение прикрыли. Коллеги обещали мне не упоминать на суде имя нотариуса. Впрочем, думаю, вся компания отделается легким испугом, ибо огласка в таком деле весьма нежелательна. Вы меня понимаете?
— Конечно… и синьорина Грампа не замедлит наложить лапу на мэтра Серантони… ибо он по-прежнему питает иллюзии, что на склоне лет обрел сокровище, которого дотоле никак не мог найти, в отличие от нас с вами, Алессандро…
И теперь, когда смущение окончательно рассеялось, мужчины заговорщически подмигнули друг другу. Оба чувствовали себя вполне счастливыми.
Стелла Дани провела мучительную ночь. После стремительного бегства инспектора Анджело совершенно озверел, обвиняя сестру в преднамеренном обмане и ругая последними словами. Еще долго он на весь квартал выкрикивал имена всех, кого твердо намерен отправить к праотцам, причем совершенно забыв, что самый красивый из берсальеров уже может не опасаться возмездия, добавил и его к числу тех, кого приговорил к смерти, дабы восстановить поруганную честь семейства. «Бедной тете» Пии пришлось вмешаться и попробовать восстановить спокойствие в доме, словно охваченном бушеванием свирепого циклона, а поскольку в тот момент к ней снова вернулся рассудок, старуха принялась с жаром отчитывать племянника:
— Ma que! Да за кого ты себя принимаешь, Анджело? За Аттилу, Тамерлана или, может, за Чингисхана? А то и за Гитлера вкупе с Муссолини? Немедленно сбавь тон, малыш! Тебе бы следовало постыдиться так разговаривать с той, кого доверили тебе родители! Хорошенькую же помощь ты оказываешь сестре! С девочкой стряслась беда, а вместо утешения ты осыпаешь ее оскорблениями? У тебя что же, совсем нет сердца?
Но Анджело пребывал в таком бешенстве, что не мог сразу успокоиться. Он подошел к тетке.
— Выслушайте меня, zia, и попытайтесь хоть на сей раз понять!
— Grazie tante! Я отлично знаю, что порой не в себе, но это не значит, будто я окончательно рехнулась! И постарайся зарубить себе это на носу, иначе схлопочешь оплеуху, ясно?
Анджело огромным усилием воли попытался взять себя в руки.
— Вот что, zia, я вас очень люблю и уважаю, несмотря на все ваши странности, но лучше не вмешивайтесь в то, что касается Стеллы, тут вы все равно ничего не в силах понять!
— Зато ты, надо думать, понимаешь очень много! Прямо-таки специалист! Ну так я тебя спрашиваю: откуда такие познания, знаток? Ты хоть раз влюбился в девушку? Или, может, собирался жениться? Думал ты когда-нибудь о собственном семейном очаге?
— Иисусе Христе! По-вашему, мне мало нашего? Хватит того, что Стелла нас обесчестила!
— Ты рассуждаешь совсем как твой дед! И знаешь, что я тебе скажу, Анджело: я вовсе не считаю, что ошибка нашей дорогой Стеллы лишила меня доброго имени! Да, ее обманули, но что с того? Многих других морочат уже после свадьбы, а с ней, бедняжкой, несчастье случилось раньше… Ты ведь не станешь упрекать всех обманутых жен, скажи?
— А что вы будете делать, когда Стелла родит ребенка без мужа?
— Что делать? Помогу ей воспитать малыша, разумеется!
— Я ненавижу его заранее, прежде чем он появился на свет!
— Que vergogna! Ну что ж, тогда мы уйдем из дому все втроем и докажем, что вполне способны обойтись без твоей помощи!
— Могли бы доказать мне это и раньше!
— Ты упрекаешь меня за кусок хлеба? Va bene! Ты ужасный человек, Анджело! И если хочешь знать, меня нисколько не удивит, если в конце концов окажется, что ты и убил этого берсальера!
И «бедная тетя» удалилась в комнату Стеллы, оставив племянника в полной прострации.
Наутро Анджело ушел из дому, даже не позавтракав, дабы показать, что больше не желает иметь ничего общего с женщинами, вдруг превратившимися в его врагов. По правде говоря, ни он, ни Стелла, ни Пия не придавали особого значения собственным словам, однако делали вид, будто не сомневаются в их истинности, что позволяло каждому упиваться своим горем.
Ромео, полагая, что совершил один из лучших поступков за всю свою сознательную жизнь, пребывал в полной эйфории и тут же попросил у инспектора разрешения оповестить о событии жену. Дзамполь не стал возражать, а, более того, с восторгом согласился. И Джульетта, в который раз оторвавшись от домашних хлопот, узнала от супруга, что им предстоит стать крестными будущего ребенка инспектора, причем, несомненно, самого выдающегося младенца в Турине, ибо его папа — достойнейший человек во всей Италии. Джульетта немедленно отнеслась к новости с подозрением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Когда ты понял, что любишь ее, Алессандро?
— Сегодня ночью… Я никак не мог уснуть… Злился на вас, на нее, на целый свет… и прокручивал в голове все гадости, которых наговорю вам, Стелле и ее брату, а потом в мертвой тишине комнаты вдруг словно наяву услышал ее нежный и доверчивый голосок… Тогда-то до меня и дошло, что я больше не смогу жить счастливо, не слыша его… Но только, понимаете… тут еще вмешалось самолюбие… Не мог же я допустить, чтобы вы без меня меня женили?.. Ну и хитрец же вы, синьор комиссар!..
— Нет… Всего-навсего — вечный влюбленный и таковым останусь до конца своих дней… Я чувствую настоящую любовь, где бы она ни таилась и как бы тщательно ее ни пытались скрыть… Это истинный дар, Алессандро! Отныне я считаю тебя своим сыном и готов стать крестным твоего первенца, но только ты должен назвать его Ромео. Обещаешь?
— А если родится девочка, пусть будет Джульеттой? Клянусь!
Мужчины снова сели в кресла.
— С божьей помощью, — заметил Тарчинини, — похоже, в семье скоро будет три Джульетты: моя жена, дочь и крестница — твоя дочка, Алессандро!
— Вы и впрямь думаете, что она станет моей?
— Пусть только кто-нибудь при мне посмеет усомниться в твоем отцовстве! Как только мы арестуем убийцу берсальера, я позвоню жене и вызову ее сюда — пусть познакомится с вами обоими!
Они помолчали, восстанавливая душевное равновесие, ибо всего несколько минут назад едва не разругались насмерть, а теперь, после примирения, Тарчинини сообразил, что чуть ли не силком, в сущности, женил помощника, несмотря на глубокое отвращение последнего к брачным узам. Так что обоим было с чего перевести дух! И теперь подобно двум противникам, неожиданно для себя самих уступившим не свойственному им порыву, они в полной растерянности глядели друг на друга, не зная, что еще сказать. Наконец Дзамполь нарушил затянувшееся молчание:
— Кстати, насчет мэтра Серантони… Мы проверили его рассказ. Все верно. Синьорина Грампа без особого нажима призналась, что работает сообща с громилами из «Желтой бабочки» и все они извлекают немалую выгоду, облегчая кошельки неосторожных буржуа, решивших поразвлечься на стороне. Молодую особу арестовали вместе с сообщниками, а заведение прикрыли. Коллеги обещали мне не упоминать на суде имя нотариуса. Впрочем, думаю, вся компания отделается легким испугом, ибо огласка в таком деле весьма нежелательна. Вы меня понимаете?
— Конечно… и синьорина Грампа не замедлит наложить лапу на мэтра Серантони… ибо он по-прежнему питает иллюзии, что на склоне лет обрел сокровище, которого дотоле никак не мог найти, в отличие от нас с вами, Алессандро…
И теперь, когда смущение окончательно рассеялось, мужчины заговорщически подмигнули друг другу. Оба чувствовали себя вполне счастливыми.
Стелла Дани провела мучительную ночь. После стремительного бегства инспектора Анджело совершенно озверел, обвиняя сестру в преднамеренном обмане и ругая последними словами. Еще долго он на весь квартал выкрикивал имена всех, кого твердо намерен отправить к праотцам, причем совершенно забыв, что самый красивый из берсальеров уже может не опасаться возмездия, добавил и его к числу тех, кого приговорил к смерти, дабы восстановить поруганную честь семейства. «Бедной тете» Пии пришлось вмешаться и попробовать восстановить спокойствие в доме, словно охваченном бушеванием свирепого циклона, а поскольку в тот момент к ней снова вернулся рассудок, старуха принялась с жаром отчитывать племянника:
— Ma que! Да за кого ты себя принимаешь, Анджело? За Аттилу, Тамерлана или, может, за Чингисхана? А то и за Гитлера вкупе с Муссолини? Немедленно сбавь тон, малыш! Тебе бы следовало постыдиться так разговаривать с той, кого доверили тебе родители! Хорошенькую же помощь ты оказываешь сестре! С девочкой стряслась беда, а вместо утешения ты осыпаешь ее оскорблениями? У тебя что же, совсем нет сердца?
Но Анджело пребывал в таком бешенстве, что не мог сразу успокоиться. Он подошел к тетке.
— Выслушайте меня, zia, и попытайтесь хоть на сей раз понять!
— Grazie tante! Я отлично знаю, что порой не в себе, но это не значит, будто я окончательно рехнулась! И постарайся зарубить себе это на носу, иначе схлопочешь оплеуху, ясно?
Анджело огромным усилием воли попытался взять себя в руки.
— Вот что, zia, я вас очень люблю и уважаю, несмотря на все ваши странности, но лучше не вмешивайтесь в то, что касается Стеллы, тут вы все равно ничего не в силах понять!
— Зато ты, надо думать, понимаешь очень много! Прямо-таки специалист! Ну так я тебя спрашиваю: откуда такие познания, знаток? Ты хоть раз влюбился в девушку? Или, может, собирался жениться? Думал ты когда-нибудь о собственном семейном очаге?
— Иисусе Христе! По-вашему, мне мало нашего? Хватит того, что Стелла нас обесчестила!
— Ты рассуждаешь совсем как твой дед! И знаешь, что я тебе скажу, Анджело: я вовсе не считаю, что ошибка нашей дорогой Стеллы лишила меня доброго имени! Да, ее обманули, но что с того? Многих других морочат уже после свадьбы, а с ней, бедняжкой, несчастье случилось раньше… Ты ведь не станешь упрекать всех обманутых жен, скажи?
— А что вы будете делать, когда Стелла родит ребенка без мужа?
— Что делать? Помогу ей воспитать малыша, разумеется!
— Я ненавижу его заранее, прежде чем он появился на свет!
— Que vergogna! Ну что ж, тогда мы уйдем из дому все втроем и докажем, что вполне способны обойтись без твоей помощи!
— Могли бы доказать мне это и раньше!
— Ты упрекаешь меня за кусок хлеба? Va bene! Ты ужасный человек, Анджело! И если хочешь знать, меня нисколько не удивит, если в конце концов окажется, что ты и убил этого берсальера!
И «бедная тетя» удалилась в комнату Стеллы, оставив племянника в полной прострации.
Наутро Анджело ушел из дому, даже не позавтракав, дабы показать, что больше не желает иметь ничего общего с женщинами, вдруг превратившимися в его врагов. По правде говоря, ни он, ни Стелла, ни Пия не придавали особого значения собственным словам, однако делали вид, будто не сомневаются в их истинности, что позволяло каждому упиваться своим горем.
Ромео, полагая, что совершил один из лучших поступков за всю свою сознательную жизнь, пребывал в полной эйфории и тут же попросил у инспектора разрешения оповестить о событии жену. Дзамполь не стал возражать, а, более того, с восторгом согласился. И Джульетта, в который раз оторвавшись от домашних хлопот, узнала от супруга, что им предстоит стать крестными будущего ребенка инспектора, причем, несомненно, самого выдающегося младенца в Турине, ибо его папа — достойнейший человек во всей Италии. Джульетта немедленно отнеслась к новости с подозрением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45