Мачеху я не виню. Сам факт моего существования служил постоянным напоминанием о королевском грешке. Отец никогда и словом не упомянул о моем происхождении, зато все вокруг только об этом и судачили. Он совершил ошибку, но его судили как за преступление. Люди... — Она помедлила, унимая порыв негодования, а потом продолжила:
— Люди жестоки и несправедливы. Я не слишком высокого мнения о роде человеческом.
— У варваров все обстоит иначе. Мы никогда...
— В таких обстоятельствах королю было трудно управлять страной. Королева на любила его, но она понимала, как важно сохранить единство Ксанфа. Мое пребывание в замке Ругна ставило благополучие государства под угрозу, но мачеха знала, что отец ни за сто не согласится отослать меня прочь. Ее проклятие было продиктовано не столько личными, сколько политическими соображениями. Кроме того, оно позволило мне уразуметь, какую опасность я представляю для Ксанфа. Все стало ясно, просто и наглядно: ежели я предназначена для того, чтобы погубить государство, то почему бы мне не начать с разрушение столицы? Королева была тысячу раз права, и за эту правоту я ненавижу ее еще больше. Так и получилось, что я покинула замок Ругна, чтобы никогда туда не возвращаться.
Признаюсь, ее рассказ произвел на меня немалое впечатление, однако у меня оставались некоторые подозрения.
— Ты, кажется, говорила, будто она ревновала.
— Ну... это тоже правда. До всей этой истории с демонессой и моим рождением она жила с королем не то чтобы душа в душу, но спокойно и мирно. Я не стала бы утверждать, будто у нее не было никаких достоинств. Но с моим появлением все изменилось — меня король любил, а ее нет. Я была красива, а она нет. Это злило королеву, хотя я никогда не умышляла ничего дурного. Она подчеркнуто не желала иметь со мной ничего общего, так что у меня не было ни родной матери, ни приемной. В этом смысле она разделяет часть вины — все причастные к этой истории так или иначе проявили себя не лучшим образом. Но в одном королева была права — меня следовало удалить из столицы во что бы то ни стало.
— Ладно, тебя она удалила. Но раз ты все равно не могла вернуться, к чему было проклинать еще и короля?
— На сей счет я несколько... преувеличила. Отец никогда не понимал, почему я ушла, и не желал слышать обо мне ничего дурного. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы я стала королевой. Мне-то было понятно, что это невозможно, но он отметал любые доводы. Ни в каком проклятье не было ни малейшей нужды. Он отказывался — и отказывается по сей день — признавать, что мое присутствие может повредить замку Ругна в каком бы то ни было смысле, хоть в физическом, хоть в политическом. Для него я была и остаюсь любимой маленькой дочуркой.
Что ж, это во всяком случае было понятно. Я знал, как некоторые папаши сходят с ума по своим дочуркам. Сам бы, наверное, был таким, представься мне случай.
— Ну а сама-то ты как...
— Проклятие! — вспыхнула она. — Я же наполовину демон. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Я пожал плечами:
— Это значит, что ты полукровка. Эка невидаль. Ксанф полон полукровок. Довольно скоро аист доставит одной эльфессе младенца, который будет наполовину человеком...
— Дурак, это значит, что у меня нет души! — В ее голосе звучал гнев отчаяния.
— С чего ты взяла? Я, конечно, не особо разбираюсь в душах, но насколько я понимаю, у большинства людей они имеются. А поскольку твой отец человек, и человек душевный...
— Ежели один из родителей человек, ребенок может появиться на свет с душой, но это еще не значит, что так оно и будет. Возможно, такой шанс имелся бы и у меня, будь я дочерью демона и обычной женщины. Помнишь, ты сам сетовал на то, что аисты доставляют младенцев только женщинам? Меня доставили демонессе, а не человеку, и потому я не получила души. — Голос ее звучал ровно и холодно.
Весь этот разговор о наследовании признаков по той или иной линии не мог оставить меня равнодушным в связи с ожидавшейся доставкой маленького полукровки в эльфийскому вязу.
— Мне все-таки непонятно, откуда такая уверенность.
— Сам подумай, будь у меня душа, стала бы я убивать путника?
Я подумал. А подумав, ответил:
— Я человек. Душа у меня есть. Но ежели какой путник на меня нападет, я могу его убить. Варвар-воитель живет своим мечом, а убивает он или нет, зависит от обстоятельств. Во время войны...
— При чем тут война, кретин? Ты явился ко мне раненым, считай, полумертвым, а я отравила тебя и спихнула в Провал.
— Но ведь ты об этом пожалела.
— Великое дело! Я пожалела и о том, что ты вернулся.
— Но у демонов нет совести, — возразил я, — стало быть, она не могут на и о чем жалеть.
— Ошибаешься, невежда. Очень даже могут, ежели их козни не удаются. Как, например, моя попытка покончить с тобой. Мне вообще жаль, что ты взялся за это нехорошее дело.
— Однако о том, что тебе пришлось меня убить, ты сожалела задолго до того, как узнала о моей способности воскресать. Думаешь, я не слышал, что ты говорила как раз перед моей смертью?
— Да мало ли что я говорила, — буркнула она раздраженно и в то же время с некоторым удовлетворением. — Демоны, знаешь ли, по природе лживы — эту черту я унаследовала от матушки. Ложь, причем жестокая и коварная, — моя любимая забава. "Так что советую тебе не верить ни одному моему слову.
Доводы Панихиды показались мне довольно путаными, однако определенный резон в них имелся. Человек, уверяющий в своей приверженности правде, вполне может оказаться лжецом, но если он сам называет себя лжецом, его слова могут оказаться правдивыми. Истинный правдолюб не может назвать себя лжецом, ибо тем самым солжет. Лжец, со своей стороны, не может лгать беспрерывно, ведь в этом случае лживость его станет очевидной и ложь перестанет достигать своей цели. Люди просто-напросто начнут истолковывать все им сказанное с противоположном смысле. Сам бы я до всего этого, наверное, никогда не додумался, спасибо, волшебник Инь растолковал что к чему. Следуя этой логике, я мог поверить признанию Панихиды в ее природной лживости, одновременно соглашаясь и с тем, что ни единому ее слову верить нельзя.
— Может, все и так, — проворчал я, путаясь в собственных рассуждениях, — но из этого не следует, что у тебя нет души. Некоторые люди вроде волшебника Яна являются отъявленными лжецами. Ты несомненно в большей степени человек, чем демонесса...
— Нет! Я не могу любить!
— А вот теперь ты наверняка лжешь. Как насчет твоего отца? Ты вроде говорила, что любишь его.
— Я лгала, — проворчала она без особой уверенности.
— Не верю. Думаю, лжешь ты именно сейчас. А раз ты можешь любить, стало быть, у тебя есть и...
— Ты дурак. Только дурак может мне верить.
— Тогда скажи, почему тебя так заботит, что станет с королем или с замком Ругна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Люди жестоки и несправедливы. Я не слишком высокого мнения о роде человеческом.
— У варваров все обстоит иначе. Мы никогда...
— В таких обстоятельствах королю было трудно управлять страной. Королева на любила его, но она понимала, как важно сохранить единство Ксанфа. Мое пребывание в замке Ругна ставило благополучие государства под угрозу, но мачеха знала, что отец ни за сто не согласится отослать меня прочь. Ее проклятие было продиктовано не столько личными, сколько политическими соображениями. Кроме того, оно позволило мне уразуметь, какую опасность я представляю для Ксанфа. Все стало ясно, просто и наглядно: ежели я предназначена для того, чтобы погубить государство, то почему бы мне не начать с разрушение столицы? Королева была тысячу раз права, и за эту правоту я ненавижу ее еще больше. Так и получилось, что я покинула замок Ругна, чтобы никогда туда не возвращаться.
Признаюсь, ее рассказ произвел на меня немалое впечатление, однако у меня оставались некоторые подозрения.
— Ты, кажется, говорила, будто она ревновала.
— Ну... это тоже правда. До всей этой истории с демонессой и моим рождением она жила с королем не то чтобы душа в душу, но спокойно и мирно. Я не стала бы утверждать, будто у нее не было никаких достоинств. Но с моим появлением все изменилось — меня король любил, а ее нет. Я была красива, а она нет. Это злило королеву, хотя я никогда не умышляла ничего дурного. Она подчеркнуто не желала иметь со мной ничего общего, так что у меня не было ни родной матери, ни приемной. В этом смысле она разделяет часть вины — все причастные к этой истории так или иначе проявили себя не лучшим образом. Но в одном королева была права — меня следовало удалить из столицы во что бы то ни стало.
— Ладно, тебя она удалила. Но раз ты все равно не могла вернуться, к чему было проклинать еще и короля?
— На сей счет я несколько... преувеличила. Отец никогда не понимал, почему я ушла, и не желал слышать обо мне ничего дурного. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы я стала королевой. Мне-то было понятно, что это невозможно, но он отметал любые доводы. Ни в каком проклятье не было ни малейшей нужды. Он отказывался — и отказывается по сей день — признавать, что мое присутствие может повредить замку Ругна в каком бы то ни было смысле, хоть в физическом, хоть в политическом. Для него я была и остаюсь любимой маленькой дочуркой.
Что ж, это во всяком случае было понятно. Я знал, как некоторые папаши сходят с ума по своим дочуркам. Сам бы, наверное, был таким, представься мне случай.
— Ну а сама-то ты как...
— Проклятие! — вспыхнула она. — Я же наполовину демон. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Я пожал плечами:
— Это значит, что ты полукровка. Эка невидаль. Ксанф полон полукровок. Довольно скоро аист доставит одной эльфессе младенца, который будет наполовину человеком...
— Дурак, это значит, что у меня нет души! — В ее голосе звучал гнев отчаяния.
— С чего ты взяла? Я, конечно, не особо разбираюсь в душах, но насколько я понимаю, у большинства людей они имеются. А поскольку твой отец человек, и человек душевный...
— Ежели один из родителей человек, ребенок может появиться на свет с душой, но это еще не значит, что так оно и будет. Возможно, такой шанс имелся бы и у меня, будь я дочерью демона и обычной женщины. Помнишь, ты сам сетовал на то, что аисты доставляют младенцев только женщинам? Меня доставили демонессе, а не человеку, и потому я не получила души. — Голос ее звучал ровно и холодно.
Весь этот разговор о наследовании признаков по той или иной линии не мог оставить меня равнодушным в связи с ожидавшейся доставкой маленького полукровки в эльфийскому вязу.
— Мне все-таки непонятно, откуда такая уверенность.
— Сам подумай, будь у меня душа, стала бы я убивать путника?
Я подумал. А подумав, ответил:
— Я человек. Душа у меня есть. Но ежели какой путник на меня нападет, я могу его убить. Варвар-воитель живет своим мечом, а убивает он или нет, зависит от обстоятельств. Во время войны...
— При чем тут война, кретин? Ты явился ко мне раненым, считай, полумертвым, а я отравила тебя и спихнула в Провал.
— Но ведь ты об этом пожалела.
— Великое дело! Я пожалела и о том, что ты вернулся.
— Но у демонов нет совести, — возразил я, — стало быть, она не могут на и о чем жалеть.
— Ошибаешься, невежда. Очень даже могут, ежели их козни не удаются. Как, например, моя попытка покончить с тобой. Мне вообще жаль, что ты взялся за это нехорошее дело.
— Однако о том, что тебе пришлось меня убить, ты сожалела задолго до того, как узнала о моей способности воскресать. Думаешь, я не слышал, что ты говорила как раз перед моей смертью?
— Да мало ли что я говорила, — буркнула она раздраженно и в то же время с некоторым удовлетворением. — Демоны, знаешь ли, по природе лживы — эту черту я унаследовала от матушки. Ложь, причем жестокая и коварная, — моя любимая забава. "Так что советую тебе не верить ни одному моему слову.
Доводы Панихиды показались мне довольно путаными, однако определенный резон в них имелся. Человек, уверяющий в своей приверженности правде, вполне может оказаться лжецом, но если он сам называет себя лжецом, его слова могут оказаться правдивыми. Истинный правдолюб не может назвать себя лжецом, ибо тем самым солжет. Лжец, со своей стороны, не может лгать беспрерывно, ведь в этом случае лживость его станет очевидной и ложь перестанет достигать своей цели. Люди просто-напросто начнут истолковывать все им сказанное с противоположном смысле. Сам бы я до всего этого, наверное, никогда не додумался, спасибо, волшебник Инь растолковал что к чему. Следуя этой логике, я мог поверить признанию Панихиды в ее природной лживости, одновременно соглашаясь и с тем, что ни единому ее слову верить нельзя.
— Может, все и так, — проворчал я, путаясь в собственных рассуждениях, — но из этого не следует, что у тебя нет души. Некоторые люди вроде волшебника Яна являются отъявленными лжецами. Ты несомненно в большей степени человек, чем демонесса...
— Нет! Я не могу любить!
— А вот теперь ты наверняка лжешь. Как насчет твоего отца? Ты вроде говорила, что любишь его.
— Я лгала, — проворчала она без особой уверенности.
— Не верю. Думаю, лжешь ты именно сейчас. А раз ты можешь любить, стало быть, у тебя есть и...
— Ты дурак. Только дурак может мне верить.
— Тогда скажи, почему тебя так заботит, что станет с королем или с замком Ругна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97