Я тоже молчал.
— Ни о чем таком не слышал, — наконец сказал он. — Никто тут не трахает мертвых старушек, не устраивает оргии на телах мальчиков… Вы ошиблись адресом, — подытожил он.
— А про отрезанные гениталии слышал? — спросил я, прищурив глаз, словно собираясь небрежно бросить: «Мы всё знаем, дружок».
Выражение его Лица изменилось — он наморщил лоб, поднял брови, выпятил губы. Я наклонился и ткнул его пальцем в грудь, причем довольно сильно.
— Слушай, приятель, в нашем пуританском обществе, если ты отрезал клиенту конец и продал кому-то, кто воспользовался им в еще более отвратительных целях, — с тобой покончено. Проведешь несколько приятных лет в камере, где будешь занимать в тамошней иерархии место ниже, чем у насильника пятилетних девочек, а это действительно очень низко. Видишь ли, все преступники в глубине души хотели бы быть благородными преступниками, так что, если случается возможность продемонстрировать, что бывают и такие, кто намного хуже и отвратительнее их самих, они охотно ею воспользуются, для собственного же душевного спокойствия. И кроме того, каждый из них любит свой петушок и не может себе представить, чтобы кто-то ему ради нескольких баксов отрезал его, даже после смерти.
Парень смотрел на меня немигающим взглядом; в начале моей тирады он напряг мышцы лица, строя очередную гримасу, но под конец полностью об этом забыл. Видимо, что-то всё-таки было на его совести, не обязательно именно то, что я ему инкриминировал, но что-то — было. Я еще раз ткнул его пальцем в грудь, намереваясь дожать, но краем глаза заметил какое-то движение за окном. Филип Грисби оглядел двор, а затем направился к пристройке, в которой мы находились. Схватив лежавший на столе фломастер, я быстро написал на обложке журнала свой номер телефона.
— Спасайся, сынок. Это мой телефон, здесь, в Редлифе. Если я сам до тебя доберусь — вся твоя жизнь пойдет псу под хвост, но если ты мне поможешь — большой плюс, может быть, настолько большой, что сумеешь под ним спрятаться.
Я бросил фломастер ему на живот и вышел, от всей души надеясь, что правильно рассчитал время. Но всё прошло как по маслу: Грисби еще не дошел до пристройки, как я шмыгнул в другую сторону, в густые, увешанные каплями кусты. Пробежав под окнами здания, я мгновение спустя был уже у калитки, а куртка оказалась и в самом деле непромокаемой. Первая, после баскетбольного матча, серьезная удача в Редлифе.
Объехав вокруг кладбища, я включил радио. Было семь вечера, большинство станций уже передвинули свой календарь на полвека назад, — видимо, молодежь в это время переставала слушать радио и эфир принадлежал их родителям. Против этого я ничего не имел, мне нравились некоторые песни «Битлз», почти все у «Лед Зеппелин», половина — у «Десять лет спустя», все — у «Си-Си-Ар», и кое-что еще. Похоже, записям было даже не по полвека, а больше, но большинство ди-джеев были слишком ленивы, чтобы это проверить. Во всяком случае, они их ставили, и эти старые шлягеры не мешали мне спокойно ехать домой. Домой…
Дома я быстро записал основные события дня и пошел полежать в ванне. Выйдя оттуда, я еще раз проверил текст и набрал номер Грега. Его не было дома, я записал на автоответчик несколько шутливых фраз, запустив перед этим антивирусную программу. Положив трубку, я произнес вслух:
— Гри-ша… Не так. Гризли и шарк, гризли и шарк. Гри и ша! Грис-са! Гриш-ша…
У меня получалось всё лучше.
На ужин я открыл банку баварских сосисок в соусе с хреном, хрен выкинул, а сосиски полил острым кетчупом «Вика Сусо». С собой я привез четыре бутылки и уже начинал беспокоиться, что здесь я его не достану. Я не представлял себе жизни без этого кетчупа. Я так разволновался, что мне пришлось сделать себе еще четыре бутерброда с паштетом и, естественно, кетчупом. Ужин дополнила маленькая баночка пива. Я во второй раз лег в старую постель на новом месте, легкий дождик нарушал тишину, то и дело какая-нибудь отчаявшаяся капля совершала самоубийство, разбиваясь о подоконник. Некоторое время я еще пытался думать, но здравый рассудок, вместе с усталостью и пивом, в конце концов победил.
«…мрачного вида громила с нацеленной между глаз пушкой…»
Меня разбудила тишина. Есть такая ее разновидность — многозначительная. Многообещающая. Человек просыпается и чувствует, что его что-то ждет: подарки от Санта-Клауса, любимая жена с завтраком или мрачного вида громила с нацеленной между глаз пушкой. Я не почувствовал запаха кофе, не увидел и дула пистолета. До декабря тоже оставалось еще немало времени.
Тишина?..
Сухая тишина!
Я вскочил. Было семь двадцать, и дождь не шел! Я обежал весь дом, по очереди наслаждаясь видом из каждого окна. Редлиф сиял, свежий и умытый после длившегося несколько недель купания, солнце отражалось в тысячах капель, по улице проехал какой-то «понтиак», не вздымая за собой клубов водяной пыли! Я даже позволил себе, включив кофеварку, открыть окно и несколько раз глубоко вздохнуть. Да, воздух отличался от нью-йоркского, но я не смог бы даже под присягой определить эту разницу. На глаз он казался более прозрачным — я во второй раз увидел окружавшие Редлиф горы. Я почувствовал даже исходящую от них прохладу, но в Большом Яблоке, стоя голышом у окна, тоже можно ощутить холод, сказал я себе, чтобы не впасть в чрезмерное восхищение своей новой малой родиной. Вот только, где бы я ни находился в Нью-Йорке, мой горизонт был всегда ограничен. Здесь же он был далеко отодвинут, иззубренный, ощетинившийся тысячей острых вершин, но отчетливый, видимый как на ладони, чистый. О господи, неужели всё дело только в том, чтобы воздух был чистым?! Напевая, я пошел побриться под душем, какая-то музыка играла по радио, что-то я мурлыкал себе под нос.
Всё еще находясь в хорошем настроении, я вышел из ванной, принюхиваясь к запаху кофе. В кухне было чертовски холодно; стуча зубами, я закрыл окно и побежал одеваться. Окончательно проснувшись, я сел завтракать. Я решил каждый день именно так по утрам слегка охлаждаться у окна, бриться и отлично себя чувствовать. Кроме того, я решил купить побольше замороженного пшеничного хлеба, чтобы не обрекать себя на ежедневное истязание десен тостами. Наконец, я решил еще что-нибудь решить и размышлял над этим за второй чашкой кофе, когда зазвонил телефон. Я метнулся в комнату и схватил трубку.
— Скотт?
— Гризли! Здорово, что ты позвонил: дождь кончился. Не знаю, может быть, час назад, может, два. Представляешь себе, какие отличные тут места?
— Когда ты вчера звонил, ты знал, что дождь кончится? — спросил Грег.
— Нет, вчера я звонил, чтобы пожаловаться на сырость. Да, и еще похвастаться: я сыграл один из лучших в моей карьере матчей в баскетбол. Четверть города на моей стороне, четверть против и еще две четверти пока нейтральны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Ни о чем таком не слышал, — наконец сказал он. — Никто тут не трахает мертвых старушек, не устраивает оргии на телах мальчиков… Вы ошиблись адресом, — подытожил он.
— А про отрезанные гениталии слышал? — спросил я, прищурив глаз, словно собираясь небрежно бросить: «Мы всё знаем, дружок».
Выражение его Лица изменилось — он наморщил лоб, поднял брови, выпятил губы. Я наклонился и ткнул его пальцем в грудь, причем довольно сильно.
— Слушай, приятель, в нашем пуританском обществе, если ты отрезал клиенту конец и продал кому-то, кто воспользовался им в еще более отвратительных целях, — с тобой покончено. Проведешь несколько приятных лет в камере, где будешь занимать в тамошней иерархии место ниже, чем у насильника пятилетних девочек, а это действительно очень низко. Видишь ли, все преступники в глубине души хотели бы быть благородными преступниками, так что, если случается возможность продемонстрировать, что бывают и такие, кто намного хуже и отвратительнее их самих, они охотно ею воспользуются, для собственного же душевного спокойствия. И кроме того, каждый из них любит свой петушок и не может себе представить, чтобы кто-то ему ради нескольких баксов отрезал его, даже после смерти.
Парень смотрел на меня немигающим взглядом; в начале моей тирады он напряг мышцы лица, строя очередную гримасу, но под конец полностью об этом забыл. Видимо, что-то всё-таки было на его совести, не обязательно именно то, что я ему инкриминировал, но что-то — было. Я еще раз ткнул его пальцем в грудь, намереваясь дожать, но краем глаза заметил какое-то движение за окном. Филип Грисби оглядел двор, а затем направился к пристройке, в которой мы находились. Схватив лежавший на столе фломастер, я быстро написал на обложке журнала свой номер телефона.
— Спасайся, сынок. Это мой телефон, здесь, в Редлифе. Если я сам до тебя доберусь — вся твоя жизнь пойдет псу под хвост, но если ты мне поможешь — большой плюс, может быть, настолько большой, что сумеешь под ним спрятаться.
Я бросил фломастер ему на живот и вышел, от всей души надеясь, что правильно рассчитал время. Но всё прошло как по маслу: Грисби еще не дошел до пристройки, как я шмыгнул в другую сторону, в густые, увешанные каплями кусты. Пробежав под окнами здания, я мгновение спустя был уже у калитки, а куртка оказалась и в самом деле непромокаемой. Первая, после баскетбольного матча, серьезная удача в Редлифе.
Объехав вокруг кладбища, я включил радио. Было семь вечера, большинство станций уже передвинули свой календарь на полвека назад, — видимо, молодежь в это время переставала слушать радио и эфир принадлежал их родителям. Против этого я ничего не имел, мне нравились некоторые песни «Битлз», почти все у «Лед Зеппелин», половина — у «Десять лет спустя», все — у «Си-Си-Ар», и кое-что еще. Похоже, записям было даже не по полвека, а больше, но большинство ди-джеев были слишком ленивы, чтобы это проверить. Во всяком случае, они их ставили, и эти старые шлягеры не мешали мне спокойно ехать домой. Домой…
Дома я быстро записал основные события дня и пошел полежать в ванне. Выйдя оттуда, я еще раз проверил текст и набрал номер Грега. Его не было дома, я записал на автоответчик несколько шутливых фраз, запустив перед этим антивирусную программу. Положив трубку, я произнес вслух:
— Гри-ша… Не так. Гризли и шарк, гризли и шарк. Гри и ша! Грис-са! Гриш-ша…
У меня получалось всё лучше.
На ужин я открыл банку баварских сосисок в соусе с хреном, хрен выкинул, а сосиски полил острым кетчупом «Вика Сусо». С собой я привез четыре бутылки и уже начинал беспокоиться, что здесь я его не достану. Я не представлял себе жизни без этого кетчупа. Я так разволновался, что мне пришлось сделать себе еще четыре бутерброда с паштетом и, естественно, кетчупом. Ужин дополнила маленькая баночка пива. Я во второй раз лег в старую постель на новом месте, легкий дождик нарушал тишину, то и дело какая-нибудь отчаявшаяся капля совершала самоубийство, разбиваясь о подоконник. Некоторое время я еще пытался думать, но здравый рассудок, вместе с усталостью и пивом, в конце концов победил.
«…мрачного вида громила с нацеленной между глаз пушкой…»
Меня разбудила тишина. Есть такая ее разновидность — многозначительная. Многообещающая. Человек просыпается и чувствует, что его что-то ждет: подарки от Санта-Клауса, любимая жена с завтраком или мрачного вида громила с нацеленной между глаз пушкой. Я не почувствовал запаха кофе, не увидел и дула пистолета. До декабря тоже оставалось еще немало времени.
Тишина?..
Сухая тишина!
Я вскочил. Было семь двадцать, и дождь не шел! Я обежал весь дом, по очереди наслаждаясь видом из каждого окна. Редлиф сиял, свежий и умытый после длившегося несколько недель купания, солнце отражалось в тысячах капель, по улице проехал какой-то «понтиак», не вздымая за собой клубов водяной пыли! Я даже позволил себе, включив кофеварку, открыть окно и несколько раз глубоко вздохнуть. Да, воздух отличался от нью-йоркского, но я не смог бы даже под присягой определить эту разницу. На глаз он казался более прозрачным — я во второй раз увидел окружавшие Редлиф горы. Я почувствовал даже исходящую от них прохладу, но в Большом Яблоке, стоя голышом у окна, тоже можно ощутить холод, сказал я себе, чтобы не впасть в чрезмерное восхищение своей новой малой родиной. Вот только, где бы я ни находился в Нью-Йорке, мой горизонт был всегда ограничен. Здесь же он был далеко отодвинут, иззубренный, ощетинившийся тысячей острых вершин, но отчетливый, видимый как на ладони, чистый. О господи, неужели всё дело только в том, чтобы воздух был чистым?! Напевая, я пошел побриться под душем, какая-то музыка играла по радио, что-то я мурлыкал себе под нос.
Всё еще находясь в хорошем настроении, я вышел из ванной, принюхиваясь к запаху кофе. В кухне было чертовски холодно; стуча зубами, я закрыл окно и побежал одеваться. Окончательно проснувшись, я сел завтракать. Я решил каждый день именно так по утрам слегка охлаждаться у окна, бриться и отлично себя чувствовать. Кроме того, я решил купить побольше замороженного пшеничного хлеба, чтобы не обрекать себя на ежедневное истязание десен тостами. Наконец, я решил еще что-нибудь решить и размышлял над этим за второй чашкой кофе, когда зазвонил телефон. Я метнулся в комнату и схватил трубку.
— Скотт?
— Гризли! Здорово, что ты позвонил: дождь кончился. Не знаю, может быть, час назад, может, два. Представляешь себе, какие отличные тут места?
— Когда ты вчера звонил, ты знал, что дождь кончится? — спросил Грег.
— Нет, вчера я звонил, чтобы пожаловаться на сырость. Да, и еще похвастаться: я сыграл один из лучших в моей карьере матчей в баскетбол. Четверть города на моей стороне, четверть против и еще две четверти пока нейтральны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105