»
Но никто, кроме нее самой, не отражался в зеркале.
«Ты хочешь опять сказать мне „До свиданья, друг мой, до свиданья“? Но после этого следует смерть. А ты как-то перешагнул через это? Или мне все это снится, какой поучительный сон тем не менее… Ты меня предупреждаешь, что счастья в любви нет?»
Когда Ксюша, приехав на подвернувшейся машине, вошла (у нее был ключ от квартиры), она остолбенела, увидев танцующую саму с собой Аллу. Она подумала на мгновенье, что сестра сошла с ума, а значит, скоро и ее черед.
Но Алле было не до сумасшествия. Точно, ясно и даже холодно она рассказала Ксюше все. В том числе и о том, что это только эпизод в неописуемом ином кошмаре, который ее гость так и не раскрыл.
Ксюша не отрывала глаз от Аллы. И когда она кончила, их охватил пришедший из глубины и тьмы абсолютный ужас.
Глава 15
Степанушка лежал под деревом. Ветви этого дерева казались ему сошедшими с ума. Впрочем, он не представлял, какой ум может быть у деревьев и как с него можно сойти.
Он стал раздумывать об этом. Ему вдруг почудилось, что ума там нет, но душа, по-своему беспокойная, есть.
Думал он и о том, что хотя у него самого ум есть, но он ему только мешает.
Смутно поразмышлял он и о том, что смерти уже не существует.
И тогда в душе его возникла любовь к муравьям. Они ползли по его телу, но он не чувствовал их телесно.
«Хорошо бы увидеть себя, какой я есть», - лениво решил Степанушка, хотя в общем его устраивало в себе все - и сны, и видения, но особенно собственное сознание, которое он чувствовал почти физически, как свое тело.
«Не надо думать о том, кто я, надо просто им быть», - рассуждал он, нелепо разглядывая облачка в небе.
И благодушно пошел вперед к автобусной остановке. Ведь предстояло свидание с Данилой Юрьевичем (теперь он знал его по отчеству).
В автобусе ему пришло в голову заглянуть в глазки пассажиров, родных, в сущности. Но все упорно отшатывались от его взгляда, хотя в нем было одно благоразумие. Только одна зубастая девочка лет тринадцати показала ему язык, сказав, что он все равно ничего не узнает. Не такая, мол, она, чтобы ее знать.
Но Степан и не хотел никого знать, он просто хотел их всех полюбить, но особой, тяжкой любовью. Увидев, что они не могут любить тяжко, Степан хохотнул, и ему стало жалко всех.
«Как бы этот автобус не провалился куда-нибудь, - прошептал он в себе.
- Все тут сладкие какие-то, особенно жены, хочу, чтобы все они жили».
Автобус и правда кривило.
На верной остановке Степан сошел. Огляделся. Да, вон он, Данила, машет ему рукой.
Степан с радостью бросился к нему.
Данила на этот раз выглядел далеко не мрачным, но еще более загадочным, чем когда сидели у Парфена.
- Хочешь курицу? - спросил Данила.
- Какую?
- Да вон у ларька дают. Недорого. Там и стулья есть. Подумаем.
- Это хорошо. Когда я ем, я люблю думать - для контрасту, для противоречия…
- Ха-ха! - засмеялся Данила и похлопал Степана по плечу.
Когда наконец сели, Степан всмотрелся в Данилу. И увидел сквозь черные черты необыкновенный свет. Не разума свет, а другой, совсем забытый людьми.
- Ох, - сказал Степан, - а книжка-то у тебя какая, про что?
Данила книжку какую-то положил на столик.
- Совсем древняя, Степан, манускрипт это. Прочесть его мало кто может.
- Ну-ну.
Степан оглядел пространство. Оно показалось ему нечуждым. Не было в нем суеты. Около ларька всего три человека, погруженные в себя. Внутри ларька никого не было видно.
- И не надо, чтобы их видели, - проговорил Степан вслух.
Данила согласился.
- Тот, кто увидел мать свою, - тот уже земной. Тот же, кто не видит мать свою, - тот от другого мира, - прошептал Данила, глядя вдаль.
- Ты и душу знаешь, и книги, - ответил Степан. - А как твой Парфен-то поживает?
- Совсем, до конца почти, опознал нелепость мира сего - и притих. Совсем, представь, Степанушка, затих, как мышка. Может, испугался немного. Но это у него пройдет. С ним бывало такое.
Степан вздохнул.
- А етих, ясновидящих, сейчас развелось, отбою нет, - возразил он самому себе. - Были отмеченные даром - ладно, а то многие - с полуталантом, с половинкой…
- Это несерьезно. Что они видят? То, что все равно погибнет…
Степан кивнул головой и спросил, поевши:
- Но ты поведешь меня к кому-нибудь сегодня?
- Отчего не повести? С трудом, но я договорился с одним, - ответил Данила Юрьевич.
И, поразмышляв - каждый по-своему - немного о Первоначале, они тронулись: в метро, в подземку, сияющую роскошью сложных времен, вселяющую бодрость. В глаза пассажирам не вглядывались, но одобряли всех.
Оказались далеко в стороне от центра и пошли пустырями. Пустырь на пустыре.
- Долго ли идти, ноги сломаешь, - ворчал Степан.
- Вон лесок, а вон домик девятиэтажный. Мы почти там.
Постучали в неказистую дверь на третьем этаже.
Из квартиры тотчас выбежал молодой человек. Лохматый, с пронзительно-тревожным взглядом, обращенным внутрь себя.
- Его зовут Митя, - пояснил Данила Степану. Степан согласился.
- Заходите, заходите, только ненадолго, - скороговоркой отметился Митя.
Зашли.
Однокомнатная квартира была почти пустая, но не от бедности, а из принципа.
- Я пустоту люблю, - пояснил Митя, усаживаясь за единственный стол.
- Как и обещал, я принес вам, Митя, копию статьи этой.
И Данила вынул из внутреннего кармана пиджака бумаги.
- Благодарен, благодарен. Очень благодарен. Хотя я статей не читаю. Но эту прочту.
Глаза Мити опять уставились внутрь себя. Потом он заметил:
- Мне бежать скоро надо.
Степан удивился. Бегал же этот молодой человек от самого себя. Очень себя боялся - поэтому. Поглядит сам в себя, увидит что-то в душе - ахнет и побежит. Так и бегает вдоль и поперек. От себя хочет скрыться.
Данила только открыл рот, чтоб объяснить Степану, как Митя тут же его перебил и истерической скороговоркой начал:
- Да я сам все скажу. Мы тут люди свои. Раз вы, Степан, с Данилой Юрьевичем. От себя бегу. Ужасаюсь, знаете, и бегу.
- Да вы вовсе не жуткий, - робко возразил Степан. - Красивый даже.
- Не говорите. Но я сам не пойму, отчего я ужасен. Не пойму, но бегу.
- Вы смерть свою не любите, значит? - осведомился Степан.
- Да нет, при чем здесь смерть. Говорю: себя боюсь. Гляну в себя - увижу огромное, непонятное и еще что-то, даже слов нет выразить. Увижу - и тикать.
- Так от себя же не убежишь, - изумился Степан с добродушием.
- Убежишь, если захочешь. Я не просто ведь бегаю. Могу и присесть.
- И что?
- Глазки закрою - чтобы вовне и вовнутрь не смотреть. Закрою с пониманием, не просто так. И тишина наступает. Себя не вижу. Ничего не боюсь.
- Исступленный вы человек, Митя, - заметил Данила. - Слишком уж в себя не заглядывайте. Может, видите вы там другого, а не себя.
- Хватит, хватит! - чуть не завизжал в ответ Митя. - За статью спасибо. Но не надо в меня тыкать. Я не медведь какой-нибудь в зоопарке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Но никто, кроме нее самой, не отражался в зеркале.
«Ты хочешь опять сказать мне „До свиданья, друг мой, до свиданья“? Но после этого следует смерть. А ты как-то перешагнул через это? Или мне все это снится, какой поучительный сон тем не менее… Ты меня предупреждаешь, что счастья в любви нет?»
Когда Ксюша, приехав на подвернувшейся машине, вошла (у нее был ключ от квартиры), она остолбенела, увидев танцующую саму с собой Аллу. Она подумала на мгновенье, что сестра сошла с ума, а значит, скоро и ее черед.
Но Алле было не до сумасшествия. Точно, ясно и даже холодно она рассказала Ксюше все. В том числе и о том, что это только эпизод в неописуемом ином кошмаре, который ее гость так и не раскрыл.
Ксюша не отрывала глаз от Аллы. И когда она кончила, их охватил пришедший из глубины и тьмы абсолютный ужас.
Глава 15
Степанушка лежал под деревом. Ветви этого дерева казались ему сошедшими с ума. Впрочем, он не представлял, какой ум может быть у деревьев и как с него можно сойти.
Он стал раздумывать об этом. Ему вдруг почудилось, что ума там нет, но душа, по-своему беспокойная, есть.
Думал он и о том, что хотя у него самого ум есть, но он ему только мешает.
Смутно поразмышлял он и о том, что смерти уже не существует.
И тогда в душе его возникла любовь к муравьям. Они ползли по его телу, но он не чувствовал их телесно.
«Хорошо бы увидеть себя, какой я есть», - лениво решил Степанушка, хотя в общем его устраивало в себе все - и сны, и видения, но особенно собственное сознание, которое он чувствовал почти физически, как свое тело.
«Не надо думать о том, кто я, надо просто им быть», - рассуждал он, нелепо разглядывая облачка в небе.
И благодушно пошел вперед к автобусной остановке. Ведь предстояло свидание с Данилой Юрьевичем (теперь он знал его по отчеству).
В автобусе ему пришло в голову заглянуть в глазки пассажиров, родных, в сущности. Но все упорно отшатывались от его взгляда, хотя в нем было одно благоразумие. Только одна зубастая девочка лет тринадцати показала ему язык, сказав, что он все равно ничего не узнает. Не такая, мол, она, чтобы ее знать.
Но Степан и не хотел никого знать, он просто хотел их всех полюбить, но особой, тяжкой любовью. Увидев, что они не могут любить тяжко, Степан хохотнул, и ему стало жалко всех.
«Как бы этот автобус не провалился куда-нибудь, - прошептал он в себе.
- Все тут сладкие какие-то, особенно жены, хочу, чтобы все они жили».
Автобус и правда кривило.
На верной остановке Степан сошел. Огляделся. Да, вон он, Данила, машет ему рукой.
Степан с радостью бросился к нему.
Данила на этот раз выглядел далеко не мрачным, но еще более загадочным, чем когда сидели у Парфена.
- Хочешь курицу? - спросил Данила.
- Какую?
- Да вон у ларька дают. Недорого. Там и стулья есть. Подумаем.
- Это хорошо. Когда я ем, я люблю думать - для контрасту, для противоречия…
- Ха-ха! - засмеялся Данила и похлопал Степана по плечу.
Когда наконец сели, Степан всмотрелся в Данилу. И увидел сквозь черные черты необыкновенный свет. Не разума свет, а другой, совсем забытый людьми.
- Ох, - сказал Степан, - а книжка-то у тебя какая, про что?
Данила книжку какую-то положил на столик.
- Совсем древняя, Степан, манускрипт это. Прочесть его мало кто может.
- Ну-ну.
Степан оглядел пространство. Оно показалось ему нечуждым. Не было в нем суеты. Около ларька всего три человека, погруженные в себя. Внутри ларька никого не было видно.
- И не надо, чтобы их видели, - проговорил Степан вслух.
Данила согласился.
- Тот, кто увидел мать свою, - тот уже земной. Тот же, кто не видит мать свою, - тот от другого мира, - прошептал Данила, глядя вдаль.
- Ты и душу знаешь, и книги, - ответил Степан. - А как твой Парфен-то поживает?
- Совсем, до конца почти, опознал нелепость мира сего - и притих. Совсем, представь, Степанушка, затих, как мышка. Может, испугался немного. Но это у него пройдет. С ним бывало такое.
Степан вздохнул.
- А етих, ясновидящих, сейчас развелось, отбою нет, - возразил он самому себе. - Были отмеченные даром - ладно, а то многие - с полуталантом, с половинкой…
- Это несерьезно. Что они видят? То, что все равно погибнет…
Степан кивнул головой и спросил, поевши:
- Но ты поведешь меня к кому-нибудь сегодня?
- Отчего не повести? С трудом, но я договорился с одним, - ответил Данила Юрьевич.
И, поразмышляв - каждый по-своему - немного о Первоначале, они тронулись: в метро, в подземку, сияющую роскошью сложных времен, вселяющую бодрость. В глаза пассажирам не вглядывались, но одобряли всех.
Оказались далеко в стороне от центра и пошли пустырями. Пустырь на пустыре.
- Долго ли идти, ноги сломаешь, - ворчал Степан.
- Вон лесок, а вон домик девятиэтажный. Мы почти там.
Постучали в неказистую дверь на третьем этаже.
Из квартиры тотчас выбежал молодой человек. Лохматый, с пронзительно-тревожным взглядом, обращенным внутрь себя.
- Его зовут Митя, - пояснил Данила Степану. Степан согласился.
- Заходите, заходите, только ненадолго, - скороговоркой отметился Митя.
Зашли.
Однокомнатная квартира была почти пустая, но не от бедности, а из принципа.
- Я пустоту люблю, - пояснил Митя, усаживаясь за единственный стол.
- Как и обещал, я принес вам, Митя, копию статьи этой.
И Данила вынул из внутреннего кармана пиджака бумаги.
- Благодарен, благодарен. Очень благодарен. Хотя я статей не читаю. Но эту прочту.
Глаза Мити опять уставились внутрь себя. Потом он заметил:
- Мне бежать скоро надо.
Степан удивился. Бегал же этот молодой человек от самого себя. Очень себя боялся - поэтому. Поглядит сам в себя, увидит что-то в душе - ахнет и побежит. Так и бегает вдоль и поперек. От себя хочет скрыться.
Данила только открыл рот, чтоб объяснить Степану, как Митя тут же его перебил и истерической скороговоркой начал:
- Да я сам все скажу. Мы тут люди свои. Раз вы, Степан, с Данилой Юрьевичем. От себя бегу. Ужасаюсь, знаете, и бегу.
- Да вы вовсе не жуткий, - робко возразил Степан. - Красивый даже.
- Не говорите. Но я сам не пойму, отчего я ужасен. Не пойму, но бегу.
- Вы смерть свою не любите, значит? - осведомился Степан.
- Да нет, при чем здесь смерть. Говорю: себя боюсь. Гляну в себя - увижу огромное, непонятное и еще что-то, даже слов нет выразить. Увижу - и тикать.
- Так от себя же не убежишь, - изумился Степан с добродушием.
- Убежишь, если захочешь. Я не просто ведь бегаю. Могу и присесть.
- И что?
- Глазки закрою - чтобы вовне и вовнутрь не смотреть. Закрою с пониманием, не просто так. И тишина наступает. Себя не вижу. Ничего не боюсь.
- Исступленный вы человек, Митя, - заметил Данила. - Слишком уж в себя не заглядывайте. Может, видите вы там другого, а не себя.
- Хватит, хватит! - чуть не завизжал в ответ Митя. - За статью спасибо. Но не надо в меня тыкать. Я не медведь какой-нибудь в зоопарке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60