Но шахматы чуть ли не в первую очередь утратили всякое ощущение упорядоченности. Часы, зеркала, шахматы…
— А ты можешь играть? Но как?
Девочка пожала плечами, расставила на доске крошечные фигурки и принялась передвигать их, играя сама с собой: и за чёрных, и за белых. Я так и не поняла, по каким правилам она играет, но какое-то время я все-таки понаблюдала за ней, а потом отвернулась и стала смотреть в окно.
Теперь вдоль дороги тянулся лес. Дорожные знаки и указатели на перекрёстках и боковых съездах были практически неразличимы в густой тени листьев, под слоем грязи, и мха, и неразборчивых граффити, за какими-то странными облачками пыли. Многие были затянуты чёрным брезентом. Мне удалось разглядеть только считанные единицы, но я все равно не смогла ничего прочитать. Мне показалось, что надписи сделаны на иностранном языке. А на каком — непонятно. И ещё были пустые знаки. Просто белое поле, цветной ободок, а внутри — ничего. Никаких надписей, никаких значков.
Я была абсолютно уверена, что эту церквушку мы уже проезжали. Хотя, может быть, все деревенские церкви выглядят более или менее одинаково. Собака перебежала дорогу, и Павлину пришлось резко выкрутить руль. Он остановил машину.
— Ты как? Нормально? — спросила Хендерсон.
— Ага. Вот блин, на фиг. Его трясло, я это видела.
— Хочешь я поведу? — предложила Тапело.
— Нет я, — сказала Хендерсон.
— Я сказал, я в порядке. И хватит уже.
Мы поехали дальше. Но все осталось по-прежнему: куда бы мы ни сворачивали, вокруг был все тот же пейзаж, унылый и тусклый.
Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.
— А вы знаете, — сказала Тапело, — что некоторые места заражены больше, чем все остальные?
— Знаем, — сказала Хендерсон.
— Да я просто сказала.
— Очень вовремя, — заметил Павлин.
— Что там?
— Дома. Похоже, деревня.
— Будем надеяться, там есть кафе.
Но когда мы подъехали ближе, оказалось, что это та же деревня, где мы уже были: всего одна улица, ничем не засаженные участки, ярко раскрашенные дома.
— Тут мы уже проезжали, — сказала Хендерсон.
На этот раз краски на стенах домов казались ещё насыщеннее, ещё ярче. Воздух вибрировал цветом; у меня в голове гудело.
— Ага, — сказал Павлин, — а вон и демонстрационный дом.
Молодое семейство так и сидело в саду, в полном составе, и они опять помахали нам, когда мы проехали мимо.
— Это не они, — сказала Тапело.
— Что?
— Это другая семья. Смотрите, жена — блондинка. А в прошлый раз была брюнетка.
— Да ладно.
— Это другая деревня.
— Блин, а девчонка права, — сказал Павлин. — Где мы вообще? Что за хрень?
— Всё, мне надоело, — сказала Тапело, закрыла шахматную доску и убрала её в сумку. При этом она как-то неловко дёрнула рукой, и часть содержимого вывалилась из сумки. Книжка в мягкой обложке, пара монеток, сигареты и маленькая пластмассовая штуковина. Я сперва даже не поняла, что это было. Плоская прямоугольная штука бледно-зеленого цвета с эмблемой в уголке.
Зеркало.
Маленькое раскладное зеркальце в футляре с крышечкой. С эмблемой известной компании, производившей косметику.
Запрещённая вещь.
Тапело заметила, как я уставилась на её зеркальце. Глядя мне прямо в глаза, она убрала его в сумку. А потом поднесла палец к губам в безмолвной просьбе не выдавать её.
— Что там у вас происходит? — спросила Хендерсон. Девочка посмотрела на меня и покачала головой.
— Ничего, — сказала я.
Тапело улыбнулась на долю секунды, а потом взяла в руки атлас, который Хендерсон зашвырнула к нам, на заднее сиденье. Пролистала, открыла на определённой странице. Потом она пару секунд пристально изучала карту, водя пальцем по линиям дорог. Сопоставила то, что снаружи, и то, что на карте. Закрыла глаза.
— Следующий поворот налево, — сказала она. — А потом второй — направо.
— Что? — сказала Хендерсон.
— Ты уверена? — спросил Павлин.
— Просто делай, как я говорю.
* * *
Лес закончился, мы выехали в более «обжитую» зону. Дорожные знаки вновь обрели смысл. На одной придорожной площадке для остановки автомобилей какая-то пожилая пара устроила маленький рынок. Всего-то два раскладных столика, несколько стульев, брезентовая ширма от ветра.
Женщина продавала цветы.
Мужчина сидел за мольбертом. Рядом стоял большой щит с отпечатанной надписью. Мы притормозили, и Тапело прочитала, что там написано.
— Портреты маслом. Гарантировано сходство с оригиналом.
Тут же стояли образцы работ: кляксы в тёмных тонах и размашистые мазки более ярких цветов — как следы от порезов.
Я не смогла разглядеть ни одного человеческого лица.
* * *
За соседним столиком сидели двое мальчишек. Они подкалывали друг друга, изощряясь в остроумии, и, похоже, вовсю веселились. Они то и дело поглядывали на Тапело: то один, то другой.
— И чего вы уставились? — спросила Хендерсон. Мальчишки вернулись к своей игре.
Мы все же нашли, где позавтракать. Какую-то грязную забегаловку. Но это все-таки лучше, чем ничего. Тапело, как оказалось, дала правильное направление. А теперь Хендерсон принялась до неё докапываться.
— Ну ладно, девочка, давай прощаться.
— Вы что, правда бросите меня здесь?
— Можешь не сомневаться. Вот, видишь, ребята. Они тебя и покатают. Иди познакомься. Они вроде прикольные. Повеселишься.
— Интересно, — сказал Павлин, — а какой вкус у этой фабричной еды? То есть на самом деле?
Он уже принялся за вторую порцию «сытного завтрака».
— А тебе не все равно? — сказала Хендерсон. — Ешь, насыщайся.
— Слушай, девочка…
— Что? — спросила Тапело.
— Что это, по-твоему? На вкус?
— Господи, — Хендерсон закатила глаза, — на вкус это завтрак.
— Давай попробую, — сказала Тапело.
Павлин подцепил на вилку свою еду и передал вилку Тапело. Она прожевала кусок. Прикрыла глаза, перекатывая пищу во рту. Устроила настоящее представление, изображая великого дегустатора.
— Меня сейчас вырвет, — сказала Хендерсон.
И все это время Тапело смотрела на меня; как будто у нас с ней был общий секрет. Хотя, собственно, так и было.
— На вкус это яичница с беконом, — сказала она.
— Усраться можно, — сказала Хендерсон.
— Прикольно, — сказал Павлин. — А мне кажется, это заварной крем. Не яичница, а сладкий крем.
— А вместо бекона? — спросила Тапело.
— Чернослив. Да, именно так. Заварной крем с черносливом.
Я пошла звонить Кингсли. Мужчина за стойкой сказал, что телефон — в том конце коридора, и пожелал мне удачи. Телефон лежал на полу, у входа в мужскую уборную… Я наклонилась, подняла аппарат, сняла трубку. Треск и помехи на линии. Никакого гудка. Я потыкала пальцем в кнопки. Безрезультатно. А потом я заметила перерезанный провод.
Тогда откуда взялись помехи?
Когда я вернулась за столик, Хендерсон с Тапело снова ругались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— А ты можешь играть? Но как?
Девочка пожала плечами, расставила на доске крошечные фигурки и принялась передвигать их, играя сама с собой: и за чёрных, и за белых. Я так и не поняла, по каким правилам она играет, но какое-то время я все-таки понаблюдала за ней, а потом отвернулась и стала смотреть в окно.
Теперь вдоль дороги тянулся лес. Дорожные знаки и указатели на перекрёстках и боковых съездах были практически неразличимы в густой тени листьев, под слоем грязи, и мха, и неразборчивых граффити, за какими-то странными облачками пыли. Многие были затянуты чёрным брезентом. Мне удалось разглядеть только считанные единицы, но я все равно не смогла ничего прочитать. Мне показалось, что надписи сделаны на иностранном языке. А на каком — непонятно. И ещё были пустые знаки. Просто белое поле, цветной ободок, а внутри — ничего. Никаких надписей, никаких значков.
Я была абсолютно уверена, что эту церквушку мы уже проезжали. Хотя, может быть, все деревенские церкви выглядят более или менее одинаково. Собака перебежала дорогу, и Павлину пришлось резко выкрутить руль. Он остановил машину.
— Ты как? Нормально? — спросила Хендерсон.
— Ага. Вот блин, на фиг. Его трясло, я это видела.
— Хочешь я поведу? — предложила Тапело.
— Нет я, — сказала Хендерсон.
— Я сказал, я в порядке. И хватит уже.
Мы поехали дальше. Но все осталось по-прежнему: куда бы мы ни сворачивали, вокруг был все тот же пейзаж, унылый и тусклый.
Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.
— А вы знаете, — сказала Тапело, — что некоторые места заражены больше, чем все остальные?
— Знаем, — сказала Хендерсон.
— Да я просто сказала.
— Очень вовремя, — заметил Павлин.
— Что там?
— Дома. Похоже, деревня.
— Будем надеяться, там есть кафе.
Но когда мы подъехали ближе, оказалось, что это та же деревня, где мы уже были: всего одна улица, ничем не засаженные участки, ярко раскрашенные дома.
— Тут мы уже проезжали, — сказала Хендерсон.
На этот раз краски на стенах домов казались ещё насыщеннее, ещё ярче. Воздух вибрировал цветом; у меня в голове гудело.
— Ага, — сказал Павлин, — а вон и демонстрационный дом.
Молодое семейство так и сидело в саду, в полном составе, и они опять помахали нам, когда мы проехали мимо.
— Это не они, — сказала Тапело.
— Что?
— Это другая семья. Смотрите, жена — блондинка. А в прошлый раз была брюнетка.
— Да ладно.
— Это другая деревня.
— Блин, а девчонка права, — сказал Павлин. — Где мы вообще? Что за хрень?
— Всё, мне надоело, — сказала Тапело, закрыла шахматную доску и убрала её в сумку. При этом она как-то неловко дёрнула рукой, и часть содержимого вывалилась из сумки. Книжка в мягкой обложке, пара монеток, сигареты и маленькая пластмассовая штуковина. Я сперва даже не поняла, что это было. Плоская прямоугольная штука бледно-зеленого цвета с эмблемой в уголке.
Зеркало.
Маленькое раскладное зеркальце в футляре с крышечкой. С эмблемой известной компании, производившей косметику.
Запрещённая вещь.
Тапело заметила, как я уставилась на её зеркальце. Глядя мне прямо в глаза, она убрала его в сумку. А потом поднесла палец к губам в безмолвной просьбе не выдавать её.
— Что там у вас происходит? — спросила Хендерсон. Девочка посмотрела на меня и покачала головой.
— Ничего, — сказала я.
Тапело улыбнулась на долю секунды, а потом взяла в руки атлас, который Хендерсон зашвырнула к нам, на заднее сиденье. Пролистала, открыла на определённой странице. Потом она пару секунд пристально изучала карту, водя пальцем по линиям дорог. Сопоставила то, что снаружи, и то, что на карте. Закрыла глаза.
— Следующий поворот налево, — сказала она. — А потом второй — направо.
— Что? — сказала Хендерсон.
— Ты уверена? — спросил Павлин.
— Просто делай, как я говорю.
* * *
Лес закончился, мы выехали в более «обжитую» зону. Дорожные знаки вновь обрели смысл. На одной придорожной площадке для остановки автомобилей какая-то пожилая пара устроила маленький рынок. Всего-то два раскладных столика, несколько стульев, брезентовая ширма от ветра.
Женщина продавала цветы.
Мужчина сидел за мольбертом. Рядом стоял большой щит с отпечатанной надписью. Мы притормозили, и Тапело прочитала, что там написано.
— Портреты маслом. Гарантировано сходство с оригиналом.
Тут же стояли образцы работ: кляксы в тёмных тонах и размашистые мазки более ярких цветов — как следы от порезов.
Я не смогла разглядеть ни одного человеческого лица.
* * *
За соседним столиком сидели двое мальчишек. Они подкалывали друг друга, изощряясь в остроумии, и, похоже, вовсю веселились. Они то и дело поглядывали на Тапело: то один, то другой.
— И чего вы уставились? — спросила Хендерсон. Мальчишки вернулись к своей игре.
Мы все же нашли, где позавтракать. Какую-то грязную забегаловку. Но это все-таки лучше, чем ничего. Тапело, как оказалось, дала правильное направление. А теперь Хендерсон принялась до неё докапываться.
— Ну ладно, девочка, давай прощаться.
— Вы что, правда бросите меня здесь?
— Можешь не сомневаться. Вот, видишь, ребята. Они тебя и покатают. Иди познакомься. Они вроде прикольные. Повеселишься.
— Интересно, — сказал Павлин, — а какой вкус у этой фабричной еды? То есть на самом деле?
Он уже принялся за вторую порцию «сытного завтрака».
— А тебе не все равно? — сказала Хендерсон. — Ешь, насыщайся.
— Слушай, девочка…
— Что? — спросила Тапело.
— Что это, по-твоему? На вкус?
— Господи, — Хендерсон закатила глаза, — на вкус это завтрак.
— Давай попробую, — сказала Тапело.
Павлин подцепил на вилку свою еду и передал вилку Тапело. Она прожевала кусок. Прикрыла глаза, перекатывая пищу во рту. Устроила настоящее представление, изображая великого дегустатора.
— Меня сейчас вырвет, — сказала Хендерсон.
И все это время Тапело смотрела на меня; как будто у нас с ней был общий секрет. Хотя, собственно, так и было.
— На вкус это яичница с беконом, — сказала она.
— Усраться можно, — сказала Хендерсон.
— Прикольно, — сказал Павлин. — А мне кажется, это заварной крем. Не яичница, а сладкий крем.
— А вместо бекона? — спросила Тапело.
— Чернослив. Да, именно так. Заварной крем с черносливом.
Я пошла звонить Кингсли. Мужчина за стойкой сказал, что телефон — в том конце коридора, и пожелал мне удачи. Телефон лежал на полу, у входа в мужскую уборную… Я наклонилась, подняла аппарат, сняла трубку. Треск и помехи на линии. Никакого гудка. Я потыкала пальцем в кнопки. Безрезультатно. А потом я заметила перерезанный провод.
Тогда откуда взялись помехи?
Когда я вернулась за столик, Хендерсон с Тапело снова ругались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62