Обратно по коридору. Мимоходом она заглянула в крошечную кухню. Кошмарный запах протухшей еды. Мухи жужжат на тарелке с сандвичами.
Марлин прошла в гостиную. Кажется, тут кто-то жил. Узкая неприбранная кровать, маленький обогреватель, разбросанная одежда. На стене — покосившаяся картина. Портрет девочки с куклой. И у девочки, и у куклы одно и то же лицо. Марлин взяла книжку в мягкой обложке, что валялась на кровати. Льюис Кэрролл. «Алиса в Зазеркалье». Марлин встала у окна и принялась листать книжку.
Дождь создавал странный эффект на стекле, оно как будто подрагивало и мерцало. Её машина стояла на той стороне улицы, а рядом с машиной стоял Павлин. В своей коричневой кожаной шляпе. А на улице, прямо посередине проезжей части, стояли двое: Хендерсон и какой-то молодой человек. Похоже, они ругались.
Марлин глянула прямо вниз.
На крыльце у передней двери стояла ещё одна женщина и наблюдала за перепалкой. Когда Марлин увидела эту женщину, ей сделалось не по себе. Её бросило в дрожь. Она прижала ладонь к оконному стеклу. Оно было мягким, податливым, словно сотканным из тумана. Её рука прошла сквозь стекло.
Это была она. Она сама.
Это была я.
Что происходит? Я была там, внизу. На улице. И я прошла сквозь завесу дождя, сквозь стекло, сквозь книжные страницы.
Мерцание…
* * *
Я беспокоилась за молодого человека. Такой молоденький мальчик, ещё совсем ребёнок. Джейми. Так его звали. Ребёнок, промокший под дождём. Дрожащий от холода, от страха. Тонкая хлопковая футболка, прозрачная, прилипла к коже. И Хендерсон. Орёт на него, хватает за грудки.
Я подошла ближе.
— Ты лучше не лезь, — крикнула мне Хендерсон и опять повернулась к мальчику. — Откуда ты это взял? — Одной рукой она держалась за ожерелье у него на шее.
Мне надо было хоть что-то сказать.
— Оставь его.
Но Хендерсон так просто не остановишь. Она крутанула шнурок ожерелья, сдавила мальчику шею. Он стал задыхаться. И дождь лил на них с неба, дождь лил на всех нас. Я чувствовала, как тяжёлые капли бьют меня по лицу. Мальчик упал на колени на мокрый асфальт, и Хендерсон опустилась на корточки рядом.
— Откуда ты это взял? — повторила она. — Кто тебе его дал?
Мальчик плакал.
— Кто? Назови имя.
Я не могла спокойно на это смотреть. То, что делала Хендерсон… это было ужасно. Так плохо.
— Назови имя, бля.
Они были так близко друг к другу. Можно было подумать, что они целуются. Но нет. Они не целовались. Мальчик что-то сказал, а потом Хендерсон резко встала, и ожерелье осталось в её руке. Она сорвала его с шеи мальчика, и бусинки рассыпались. У меня было странное чувство, как будто что-то внутри оборвалось, в тот самый миг чары рассеялись, и теперь я уже очень ясно видела мальчика; как он ползает по асфальту, по лужам, в грязи, как он пытается собрать бусины, пока они окончательно не потерялись. Но они потерялись — уже.
Бусины потерялись, я это знала.
Мальчик ползал на четвереньках, шарил руками по лужам. Мимо пробежала чёрная собака.
Хендерсон подошла ко мне.
— Ну, еб твою мать. Ты куда делась?
— Я…
— Наверное, зря я тебя взяла. Я не знала, что сказать.
— Ладно, ебись оно все конём.
Хендерсон отошла прочь. Она шагнула к машине, а потом повернулась обратно ко мне. Подступила вплотную.
— Видишь, Марлин? — сказала она. — Видишь, что получилось? Так и должно было быть. Теперь ты понимаешь, что происходит, когда включается эта хреновина? Теперь понимаешь?!
Хендерсон пошла к машине. И я пошла следом. А что мне ещё оставалось? Павлин стоял у машины. Водительская дверца была открыта.
— Ну что? — спросил он. — Имя узнали? Хендерсон кивнула.
— Коул. Томас Коул.
— Ну и?
— Он писатель.
— Ага. Что ещё?
— Ничего.
— Адрес узнали? Хендерсон покачала головой.
— Нет.
— Парень не знает.
— Знает, — сказал Павлин. — Должен знать.
— Он сказал, что не знает.
— Господи.
— Павлин, посмотри на него. Посмотри. Что я ещё могла сделать?
— Хочешь, чтобы я…
Хендерсон открыла пассажирскую дверцу.
— Я найду адрес, — сказала она. — Сегодня.
— Хорошо.
Павлин на миг оглянулся, скользнул по мне невидящим взглядом и сел в машину. Я обернулась, вбирая в себя эту картину, залитую дождём.
Мальчик, Джейми — он все ещё ползал по лужам в отчаянных поисках бусин. Я посмотрела на театр. Бродяга, спавший у входа, теперь проснулся. Он стоял и смотрел на меня. Свет от неоновой вывески омывал его волнами цвета, название театра как будто парило в воздухе над стеклянными трубками. Словно буквы пытались вырваться. Я опустила глаза. У меня в руках была книга. Я не помню, когда я её забрала и где. Откуда идёт эта тьма?
Я повернулась к машине.
Тапело смотрела на меня сквозь прозрачную плёнку в боковом окне. Дождь так и шёл.
Лицо девочки таяло под дождём.
* * *
До отеля мы добирались долго. Машин было мало, но зато было много людей. Толпа растеклась по улицам, мешая движению. Толпа, омываемая дождём. Под скоплением неона, который теперь сделался ярче. Город, залитый водой и светом — жидкое сияние. Люди на улицах танцевали под громкую маниакальную музыку, под рваные ритмы. Люди, объятые светом, что струился потоками пара с мерцающих вывесок. Струи разлившегося языка. Слова, фразы, отдельные буквы, цифры, бренды и символы. Танцоры, одетые в зыбкие фразы, в испарения слов — они оделись в слова, как в плащи, как в шарфы и шапки. И носили их с гордостью, напоказ. Слова корчились на мокрых лицах, на голых руках и грудях. Одно лицо, выхваченное из толпы. Вблизи. Пламенеющая чужеродная маска, слепленная из названия товара, теперь запрещённого. Зыбкая, скользкая. А под маской — застывший взгляд.
* * *
Павлин покачал головой.
— Как-то мне это не нравится.
— В смысле? — спросила Хендерсон.
— В смысле, что-то с машиной. Не знаю. Она какая-то вялая. Плохо слушается.
— Она заболела, — сказала Тапело. Хендерсон обернулась к нам.
— Вот только не надо сейчас начинать…
— Она подхватила заразу. Болезнь у неё в проводах и в моторе, вообще — везде.
— Смотри, сейчас все нормально.
— Она умирает.
* * *
Хендерсон ушла искать этого Томаса Коула. Сказала, что пойдёт одна. Мы уже знаем, что бусины с ожерелья попали в нашу реальность через зеркальный осколок; он где-то здесь, в городе. Дожидается нас. Я представляю его себе: хрупкий, сверкающий, с острыми сколами — лежит где-нибудь в потайном месте, надёжно спрятанный. Мне представляется, как его достают, бережно, нервно. Осторожно касаются серебристой поверхности. Крошечное отверстие — прокол в ткани мира, заполненный серебром и туманом. Я вижу руку. Вижу. Как она проходит сквозь стекло, туда, вовнутрь…
Я как смогла описала, что было в театре. Но что это было? Можно ли мне доверять своей памяти? Слова расплываются пятнами по странице. Тонкий след чёрной ручки — как дым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Марлин прошла в гостиную. Кажется, тут кто-то жил. Узкая неприбранная кровать, маленький обогреватель, разбросанная одежда. На стене — покосившаяся картина. Портрет девочки с куклой. И у девочки, и у куклы одно и то же лицо. Марлин взяла книжку в мягкой обложке, что валялась на кровати. Льюис Кэрролл. «Алиса в Зазеркалье». Марлин встала у окна и принялась листать книжку.
Дождь создавал странный эффект на стекле, оно как будто подрагивало и мерцало. Её машина стояла на той стороне улицы, а рядом с машиной стоял Павлин. В своей коричневой кожаной шляпе. А на улице, прямо посередине проезжей части, стояли двое: Хендерсон и какой-то молодой человек. Похоже, они ругались.
Марлин глянула прямо вниз.
На крыльце у передней двери стояла ещё одна женщина и наблюдала за перепалкой. Когда Марлин увидела эту женщину, ей сделалось не по себе. Её бросило в дрожь. Она прижала ладонь к оконному стеклу. Оно было мягким, податливым, словно сотканным из тумана. Её рука прошла сквозь стекло.
Это была она. Она сама.
Это была я.
Что происходит? Я была там, внизу. На улице. И я прошла сквозь завесу дождя, сквозь стекло, сквозь книжные страницы.
Мерцание…
* * *
Я беспокоилась за молодого человека. Такой молоденький мальчик, ещё совсем ребёнок. Джейми. Так его звали. Ребёнок, промокший под дождём. Дрожащий от холода, от страха. Тонкая хлопковая футболка, прозрачная, прилипла к коже. И Хендерсон. Орёт на него, хватает за грудки.
Я подошла ближе.
— Ты лучше не лезь, — крикнула мне Хендерсон и опять повернулась к мальчику. — Откуда ты это взял? — Одной рукой она держалась за ожерелье у него на шее.
Мне надо было хоть что-то сказать.
— Оставь его.
Но Хендерсон так просто не остановишь. Она крутанула шнурок ожерелья, сдавила мальчику шею. Он стал задыхаться. И дождь лил на них с неба, дождь лил на всех нас. Я чувствовала, как тяжёлые капли бьют меня по лицу. Мальчик упал на колени на мокрый асфальт, и Хендерсон опустилась на корточки рядом.
— Откуда ты это взял? — повторила она. — Кто тебе его дал?
Мальчик плакал.
— Кто? Назови имя.
Я не могла спокойно на это смотреть. То, что делала Хендерсон… это было ужасно. Так плохо.
— Назови имя, бля.
Они были так близко друг к другу. Можно было подумать, что они целуются. Но нет. Они не целовались. Мальчик что-то сказал, а потом Хендерсон резко встала, и ожерелье осталось в её руке. Она сорвала его с шеи мальчика, и бусинки рассыпались. У меня было странное чувство, как будто что-то внутри оборвалось, в тот самый миг чары рассеялись, и теперь я уже очень ясно видела мальчика; как он ползает по асфальту, по лужам, в грязи, как он пытается собрать бусины, пока они окончательно не потерялись. Но они потерялись — уже.
Бусины потерялись, я это знала.
Мальчик ползал на четвереньках, шарил руками по лужам. Мимо пробежала чёрная собака.
Хендерсон подошла ко мне.
— Ну, еб твою мать. Ты куда делась?
— Я…
— Наверное, зря я тебя взяла. Я не знала, что сказать.
— Ладно, ебись оно все конём.
Хендерсон отошла прочь. Она шагнула к машине, а потом повернулась обратно ко мне. Подступила вплотную.
— Видишь, Марлин? — сказала она. — Видишь, что получилось? Так и должно было быть. Теперь ты понимаешь, что происходит, когда включается эта хреновина? Теперь понимаешь?!
Хендерсон пошла к машине. И я пошла следом. А что мне ещё оставалось? Павлин стоял у машины. Водительская дверца была открыта.
— Ну что? — спросил он. — Имя узнали? Хендерсон кивнула.
— Коул. Томас Коул.
— Ну и?
— Он писатель.
— Ага. Что ещё?
— Ничего.
— Адрес узнали? Хендерсон покачала головой.
— Нет.
— Парень не знает.
— Знает, — сказал Павлин. — Должен знать.
— Он сказал, что не знает.
— Господи.
— Павлин, посмотри на него. Посмотри. Что я ещё могла сделать?
— Хочешь, чтобы я…
Хендерсон открыла пассажирскую дверцу.
— Я найду адрес, — сказала она. — Сегодня.
— Хорошо.
Павлин на миг оглянулся, скользнул по мне невидящим взглядом и сел в машину. Я обернулась, вбирая в себя эту картину, залитую дождём.
Мальчик, Джейми — он все ещё ползал по лужам в отчаянных поисках бусин. Я посмотрела на театр. Бродяга, спавший у входа, теперь проснулся. Он стоял и смотрел на меня. Свет от неоновой вывески омывал его волнами цвета, название театра как будто парило в воздухе над стеклянными трубками. Словно буквы пытались вырваться. Я опустила глаза. У меня в руках была книга. Я не помню, когда я её забрала и где. Откуда идёт эта тьма?
Я повернулась к машине.
Тапело смотрела на меня сквозь прозрачную плёнку в боковом окне. Дождь так и шёл.
Лицо девочки таяло под дождём.
* * *
До отеля мы добирались долго. Машин было мало, но зато было много людей. Толпа растеклась по улицам, мешая движению. Толпа, омываемая дождём. Под скоплением неона, который теперь сделался ярче. Город, залитый водой и светом — жидкое сияние. Люди на улицах танцевали под громкую маниакальную музыку, под рваные ритмы. Люди, объятые светом, что струился потоками пара с мерцающих вывесок. Струи разлившегося языка. Слова, фразы, отдельные буквы, цифры, бренды и символы. Танцоры, одетые в зыбкие фразы, в испарения слов — они оделись в слова, как в плащи, как в шарфы и шапки. И носили их с гордостью, напоказ. Слова корчились на мокрых лицах, на голых руках и грудях. Одно лицо, выхваченное из толпы. Вблизи. Пламенеющая чужеродная маска, слепленная из названия товара, теперь запрещённого. Зыбкая, скользкая. А под маской — застывший взгляд.
* * *
Павлин покачал головой.
— Как-то мне это не нравится.
— В смысле? — спросила Хендерсон.
— В смысле, что-то с машиной. Не знаю. Она какая-то вялая. Плохо слушается.
— Она заболела, — сказала Тапело. Хендерсон обернулась к нам.
— Вот только не надо сейчас начинать…
— Она подхватила заразу. Болезнь у неё в проводах и в моторе, вообще — везде.
— Смотри, сейчас все нормально.
— Она умирает.
* * *
Хендерсон ушла искать этого Томаса Коула. Сказала, что пойдёт одна. Мы уже знаем, что бусины с ожерелья попали в нашу реальность через зеркальный осколок; он где-то здесь, в городе. Дожидается нас. Я представляю его себе: хрупкий, сверкающий, с острыми сколами — лежит где-нибудь в потайном месте, надёжно спрятанный. Мне представляется, как его достают, бережно, нервно. Осторожно касаются серебристой поверхности. Крошечное отверстие — прокол в ткани мира, заполненный серебром и туманом. Я вижу руку. Вижу. Как она проходит сквозь стекло, туда, вовнутрь…
Я как смогла описала, что было в театре. Но что это было? Можно ли мне доверять своей памяти? Слова расплываются пятнами по странице. Тонкий след чёрной ручки — как дым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62