Девочка покачала головой.
— А куда едем?
— Не знаю. Куда-нибудь.
Что я могла сказать? И чем это плохо, в конце концов? Просто ездить туда-сюда с этой девочкой. У нас есть осколки зеркала. Их можно продать за хорошие деньги. У нас будут деньги. И мы можем делать, что нам захочется.
Я оглядела кафе. Тот мужчина, который сидел один, — он смотрел на меня.
Тапело взяла меня за руку.
— Ты не против?
— Не против. Поедем. Куда-нибудь.
Девочка улыбнулась. Кивнула на столик в углу, где ребята играли в шахматы.
— Можно я с ними сыграю?
— Конечно. Делай что хочешь.
— Хорошо. Слушай, я тут подумала…
— Что?
— Павлин не умрёт.
— Нет. Не умрёт.
— Я знаю, что он не умрёт. Потому что он уже умер, в тот раз. Он убил себя, правильно? Однажды он уже умер, а умереть дважды нельзя. Я права?
— Умереть дважды нельзя. Тапело встала.
— Ну вот.
— Мы кое-что забыли.
— Что?
— Надо сказать: пусть нам будет хорошо. Давай говори. — Я? А мне-то зачем?
— Говори.
— Ага. Ладно. Пусть нам будет хорошо. И она пошла к тем ребятам.
Теперь, когда я осталась одна, я попыталась собраться с мыслями. «Просвет» уже начал действовать. Я представляла, как он проникает в кровь, растекается по всему телу. Такой насыщенный, сладкий. Нервы, ствол мозга… они раскрываются и настраиваются на приём. Чтобы вобрать в себя этот испорченный мир — всеми пятью чувствами. Нездоровые запахи из кухни, привкус во рту после еды, клетчатая рубашка на дальнобойщике, который подходит к стойке, липкий стол у меня под рукой, рваные ритмы мелодии, что выбивается из музыкального автомата. Препарат у меня в крови выверяет сигналы, соизмеряет их, уравновешивает, подправляет. Хоть как-то.
Вот так мы все и живём; целостную картину можно составить теперь только так, посредством множества мелких поправок. А будет она настоящая или нет — это уже совершенно другой вопрос. И мне вдруг подумалось: а почему бы нам сразу не обратиться к деталям, к отдельным фрагментам реальности, напрямую; не к самому столу в целом, а к шероховатой поверхности дерева, из которого сделан стол? Вот этот стол, мелкие неровности на столешнице, пролитый кетчуп, точные формы, скрытые формы, цвета и текстура мира, неизвестная песня.
Средь бела дня, в окружении призраков, трепещущих на ветру, хотя листья были неподвижны…
Тапело оставила свою сумку на стуле. Хорошо, это очень хорошо. Я пододвинула к себе стул и поставила на него чемоданчик. Ключ лежал у меня в кармане. Теперь его больше не нужно прятать. Я оглянулась на ребят, игравших в шахматы. Тапело сидела ко мне спиной, склонившись над доской. Они там шутили, смеялись. Им было весело. Я приоткрыла чемоданчик — совсем чуть-чуть, только чтобы пролезла рука, — и достала осколок зеркала, завёрнутый в бархат. Я не знаю какой. Главное, он был достаточно маленьким, и мне удалось незаметно засунуть его к Тапело в сумку. Потом я достала бумажник, вынула половину всех денег и положила их девочке в сумку, поверх осколка. Сперва я хотела написать ей записку, вроде как извиниться, но потом передумала. Я взяла со стола ключи от машины. Пирожное Тапело так и осталось нетронутым.
Вот и все. Мне было горько и грустно. Но у неё должна быть своя жизнь, я не должна ей мешать. Другого выбора не было. Я вышла из кафе.
Тапело. Я даже не знаю её фамилии.
И теперь никогда не узнаю.
* * *
В последний раз я водила машину не так чтобы очень давно. Может, неделю назад. Может, две. Но у меня было такое чувство, что я не садилась за руль уже несколько месяцев. Тем более что за эти пару недель очень многое изменилось. Болезнь прогрессирует. Мне стало хуже. Машине — тоже. Мы с ней слились в единое существо, насквозь пронизанное болезнью.
Холодное блеклое утро, поля у дороги клубились туманом. Я старалась держаться подальше от шоссе и больших дорог. Ехала по каким-то просёлкам. Поворачивала, где захочется, не выбирая дороги. Я не знала, ни где я, ни куда еду. Я свернула на очередную узенькую дорожку и обернулась посмотреть, что там сзади.
Та машина по-прежнему ехала следом.
В первый раз я заметила эту машину несколько миль назад. Зеленую машину, которая ехала следом за мной, с той же скоростью, и сворачивала на тех же поворотах. Я этого не понимала. Сейчас мне хотелось лишь одного: побыть одной — чтобы рядом не было никого. Вообще никого. Мне хотелось найти какое-нибудь тихое место, где я могла бы побыть одна, отдохнуть и собраться с мыслями. Может быть, поработать над книгой. Мне надо подумать, что делать дальше. Спокойно подумать. А тут эта тень у меня на хвосте. Кто-то едет за мной. Но зачем? Неужели так трудно оставить меня в покое?
Я остановила машину.
Та, другая, машина тоже остановилась, в нескольких ярдах позади. Я сидела, ждала, что будет. Водитель в зеленой машине тоже сидел и ждал.
Ничего не произошло.
Я взяла с заднего сиденья пистолет, положила его в сумку и вышла из машины. Водитель зеленого автомобиля тоже вышел наружу. Я подошла к нему. У него в машине играла музыка. Он стоял, прислонившись спиной к задней двери. Ждал меня. Я остановилась в паре шагов от него, и только тогда он заговорил:
— Вы куда едете?
Это был тот самый мужчина, которого я видела в кафе.
— Что?
— Вы что, убегаете?
— Что вам нужно?
— Я просто спросил. Для поддержания разговора.
— Послушайте, я… — Так вы убегаете?
— Нет.
— А я думаю, да.
— Вы о чем вообще?
— Вы убегаете. Вы её бросили, эту девочку. Там, в кафе. Вы её бросили. Я все видел.
Он улыбнулся противной и скользкой улыбкой, которая так подходила к его помятому лицу, его дряблым щекам, мешкам под глазами, всклокоченным волосам. От него пахло потом и дешёвым одеколоном.
— Послушайте музыку, — сказал он. — Нравится?
— Хорошая музыка.
— Это пианино. Вы любите джазовое пианино?
— Я не…
— Нет, вы послушайте.
Его голос вдруг стал раздражённым. Даже злым. Мне надо было разобраться с этим человеком и не показать, что мне страшно. Так что какое-то время мы просто стояли, мы оба, и слушали музыку. На самом деле это была очень хорошая музыка. Самая яркая, самая чистая из всех мелодий, которые я слышала за последние месяцы. В ней как будто не было болезни. Я не привыкла к такой выразительности.
— Хорошая музыка.
— Да. Очень красивая. Кстати, а как вас зовут? Да вы не робейте. Меня зовут Генри. Генри Джексон. — Он протянул мне руку. — Рад познакомиться.
— Ага. Генри. Я уже ухожу. Сажусь в машину и еду дальше.
— Да? — Он уронил руку, которую я не пожала. — Кто она? Эта девочка? Ваша родственница?
— Нет.
— Любовница?
— Просто подруга.
— И вы от неё убегаете, от подруги?
— Да что вы ко мне привязались?
— А что у вас в чемоданчике?
— Где?
— В серебряном чемоданчике. Что там у вас?
— Ничего.
Джексон опять улыбнулся и оторвал спину от задней двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— А куда едем?
— Не знаю. Куда-нибудь.
Что я могла сказать? И чем это плохо, в конце концов? Просто ездить туда-сюда с этой девочкой. У нас есть осколки зеркала. Их можно продать за хорошие деньги. У нас будут деньги. И мы можем делать, что нам захочется.
Я оглядела кафе. Тот мужчина, который сидел один, — он смотрел на меня.
Тапело взяла меня за руку.
— Ты не против?
— Не против. Поедем. Куда-нибудь.
Девочка улыбнулась. Кивнула на столик в углу, где ребята играли в шахматы.
— Можно я с ними сыграю?
— Конечно. Делай что хочешь.
— Хорошо. Слушай, я тут подумала…
— Что?
— Павлин не умрёт.
— Нет. Не умрёт.
— Я знаю, что он не умрёт. Потому что он уже умер, в тот раз. Он убил себя, правильно? Однажды он уже умер, а умереть дважды нельзя. Я права?
— Умереть дважды нельзя. Тапело встала.
— Ну вот.
— Мы кое-что забыли.
— Что?
— Надо сказать: пусть нам будет хорошо. Давай говори. — Я? А мне-то зачем?
— Говори.
— Ага. Ладно. Пусть нам будет хорошо. И она пошла к тем ребятам.
Теперь, когда я осталась одна, я попыталась собраться с мыслями. «Просвет» уже начал действовать. Я представляла, как он проникает в кровь, растекается по всему телу. Такой насыщенный, сладкий. Нервы, ствол мозга… они раскрываются и настраиваются на приём. Чтобы вобрать в себя этот испорченный мир — всеми пятью чувствами. Нездоровые запахи из кухни, привкус во рту после еды, клетчатая рубашка на дальнобойщике, который подходит к стойке, липкий стол у меня под рукой, рваные ритмы мелодии, что выбивается из музыкального автомата. Препарат у меня в крови выверяет сигналы, соизмеряет их, уравновешивает, подправляет. Хоть как-то.
Вот так мы все и живём; целостную картину можно составить теперь только так, посредством множества мелких поправок. А будет она настоящая или нет — это уже совершенно другой вопрос. И мне вдруг подумалось: а почему бы нам сразу не обратиться к деталям, к отдельным фрагментам реальности, напрямую; не к самому столу в целом, а к шероховатой поверхности дерева, из которого сделан стол? Вот этот стол, мелкие неровности на столешнице, пролитый кетчуп, точные формы, скрытые формы, цвета и текстура мира, неизвестная песня.
Средь бела дня, в окружении призраков, трепещущих на ветру, хотя листья были неподвижны…
Тапело оставила свою сумку на стуле. Хорошо, это очень хорошо. Я пододвинула к себе стул и поставила на него чемоданчик. Ключ лежал у меня в кармане. Теперь его больше не нужно прятать. Я оглянулась на ребят, игравших в шахматы. Тапело сидела ко мне спиной, склонившись над доской. Они там шутили, смеялись. Им было весело. Я приоткрыла чемоданчик — совсем чуть-чуть, только чтобы пролезла рука, — и достала осколок зеркала, завёрнутый в бархат. Я не знаю какой. Главное, он был достаточно маленьким, и мне удалось незаметно засунуть его к Тапело в сумку. Потом я достала бумажник, вынула половину всех денег и положила их девочке в сумку, поверх осколка. Сперва я хотела написать ей записку, вроде как извиниться, но потом передумала. Я взяла со стола ключи от машины. Пирожное Тапело так и осталось нетронутым.
Вот и все. Мне было горько и грустно. Но у неё должна быть своя жизнь, я не должна ей мешать. Другого выбора не было. Я вышла из кафе.
Тапело. Я даже не знаю её фамилии.
И теперь никогда не узнаю.
* * *
В последний раз я водила машину не так чтобы очень давно. Может, неделю назад. Может, две. Но у меня было такое чувство, что я не садилась за руль уже несколько месяцев. Тем более что за эти пару недель очень многое изменилось. Болезнь прогрессирует. Мне стало хуже. Машине — тоже. Мы с ней слились в единое существо, насквозь пронизанное болезнью.
Холодное блеклое утро, поля у дороги клубились туманом. Я старалась держаться подальше от шоссе и больших дорог. Ехала по каким-то просёлкам. Поворачивала, где захочется, не выбирая дороги. Я не знала, ни где я, ни куда еду. Я свернула на очередную узенькую дорожку и обернулась посмотреть, что там сзади.
Та машина по-прежнему ехала следом.
В первый раз я заметила эту машину несколько миль назад. Зеленую машину, которая ехала следом за мной, с той же скоростью, и сворачивала на тех же поворотах. Я этого не понимала. Сейчас мне хотелось лишь одного: побыть одной — чтобы рядом не было никого. Вообще никого. Мне хотелось найти какое-нибудь тихое место, где я могла бы побыть одна, отдохнуть и собраться с мыслями. Может быть, поработать над книгой. Мне надо подумать, что делать дальше. Спокойно подумать. А тут эта тень у меня на хвосте. Кто-то едет за мной. Но зачем? Неужели так трудно оставить меня в покое?
Я остановила машину.
Та, другая, машина тоже остановилась, в нескольких ярдах позади. Я сидела, ждала, что будет. Водитель в зеленой машине тоже сидел и ждал.
Ничего не произошло.
Я взяла с заднего сиденья пистолет, положила его в сумку и вышла из машины. Водитель зеленого автомобиля тоже вышел наружу. Я подошла к нему. У него в машине играла музыка. Он стоял, прислонившись спиной к задней двери. Ждал меня. Я остановилась в паре шагов от него, и только тогда он заговорил:
— Вы куда едете?
Это был тот самый мужчина, которого я видела в кафе.
— Что?
— Вы что, убегаете?
— Что вам нужно?
— Я просто спросил. Для поддержания разговора.
— Послушайте, я… — Так вы убегаете?
— Нет.
— А я думаю, да.
— Вы о чем вообще?
— Вы убегаете. Вы её бросили, эту девочку. Там, в кафе. Вы её бросили. Я все видел.
Он улыбнулся противной и скользкой улыбкой, которая так подходила к его помятому лицу, его дряблым щекам, мешкам под глазами, всклокоченным волосам. От него пахло потом и дешёвым одеколоном.
— Послушайте музыку, — сказал он. — Нравится?
— Хорошая музыка.
— Это пианино. Вы любите джазовое пианино?
— Я не…
— Нет, вы послушайте.
Его голос вдруг стал раздражённым. Даже злым. Мне надо было разобраться с этим человеком и не показать, что мне страшно. Так что какое-то время мы просто стояли, мы оба, и слушали музыку. На самом деле это была очень хорошая музыка. Самая яркая, самая чистая из всех мелодий, которые я слышала за последние месяцы. В ней как будто не было болезни. Я не привыкла к такой выразительности.
— Хорошая музыка.
— Да. Очень красивая. Кстати, а как вас зовут? Да вы не робейте. Меня зовут Генри. Генри Джексон. — Он протянул мне руку. — Рад познакомиться.
— Ага. Генри. Я уже ухожу. Сажусь в машину и еду дальше.
— Да? — Он уронил руку, которую я не пожала. — Кто она? Эта девочка? Ваша родственница?
— Нет.
— Любовница?
— Просто подруга.
— И вы от неё убегаете, от подруги?
— Да что вы ко мне привязались?
— А что у вас в чемоданчике?
— Где?
— В серебряном чемоданчике. Что там у вас?
— Ничего.
Джексон опять улыбнулся и оторвал спину от задней двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62