Чечек покрепче уперлась ногами в стремена. Хорошую лошадь дал ей дед Торбогош - только на такой лошади и ездить человеку!
Около крутой, обрывистой скалы стоял небольшой аил. Перед аилом дымился костер. В тени густого, угрюмого кедра спали пастухи, которые пасли табуны ночью. Сразу две собаки выскочили откуда-то и подняли лай. Пастухи приподнялись, протирая глаза, и никак не могли понять, кто приехал.
- Сейчас бригадира позову, - сказал пастух Кине и, запрокинув голову, пронзительно закричал, словно затрубил в трубу: - Э-ге! Талай!.. Талай!..
Вскоре наверху, в чаще, послышался конский топот, и на луговину вылетел всадник на тонконогом вороном коне. Конь дико косил горячими глазами и слегка дрожал. Всадник соскочил с седла, ласково похлопал коня по лоснящейся шее - иди! - и, сняв шапку, поклонился смотрителю:
- Здравствуй, Торбогош! Давно не был... Слезай со своего Серого, тебе покушать надо!
Но дед Торбогош, не слезая с коня, обратился к Чечек:
- Ты как, внучка? Ступай отдохни.
Чечек взглянула на деда:
- А ты, дедушка?
- Я потом, - ответил дед, - сначала лошадей посмотрю.
Чечек очень проголодалась. Она бы сейчас что хочешь съела - и сырчик, и кусок хлеба, и кусок мяса, и, кажется, целый аркыт* чегеня выпила бы... Но она сдержанно поджала губы и сказала:
_______________
* А р к ы т - высокая кадушка, в которой заквашивают молоко.
- И я потом.
Пастухи между тем окружили Чечек:
- Ай, балам!* В тайгу приехала! Гляди - хорошо на лошади сидит!
_______________
* Б а л а м - дитя.
- Может, тоже смотрителем будет!
- Лошадей любишь? Молодец! Любит лошадей!..
- Ай, балам! Слезай, покушай!..
Уставшие от своего долгого лесного одиночества, они все улыбались ей: такая радость - новый человек в тайге! Да еще ребенок, девочка. Почти у всех у них в стане или на фермах остались дети и внуки, о которых много думалось в одинокие глухие часы и потихоньку тосковало сердце...
Дедушка Торбогош обратился к Талаю:
- Сколько у тебя в табуне?
- Сто сорок семь маток, тридцать восемь жеребят.
- Верно?
- Да как же! Не первый день в бригаде.
- Прогони!
Бригадир Талай, быстро взглянув в неподвижное, суровое лицо смотрителя, чуть-чуть усмехнулся:
- Ну что ж, прогоним!
Он кивнул пастухам. Пастухи торопливо направились к своим лошадям, которые паслись около аила. А смотритель, бригадир и за ними Чечек спустились на широкую притоптанную луговину. Луговину пересекал забор из тонких жердей. Четкая синяя сквозная тень лежала от него на траве, а посреди забора отчетливо светились небольшие открытые ворота.
Ждали молча, неподвижно. Молчал старый Торбогош. Молчал скуластый бригадир Талай, прищурив свои блестящие, живые глаза. Молчала и Чечек. Солнце пригревало ей спину, размаривало, навевало дрему. Долго ли придется ждать? А вдруг долго? Тогда Чечек просто уснет да и свалится с седла всем на потеху.
Но вот послышался вдали неясный топот множества копыт, лай собак, посвисты пастухов...
Чечек встрепенулась, подняла отяжелевшие ресницы, подбодрилась. Рыжий Арслан вздернул голову и переступил с ноги на ногу.
- Гонят!..
Табун шел из тайги и по светлому склону спускался на луговину. Лошади легко бежали, перегоняя друг друга, слегка толкаясь. Матки ржали, подзывая жеребят; жеребята прижимались к маткам, мешая им бежать, и пугливо косились по сторонам.
Старый Торбогош поправился в седле, вынул изо рта потухшую трубку и засунул ее в сапог. Талай приподнялся на стременах, махнул пастухам рукой:
- Прогоняй!
Пастухи подогнали табун к самому забору. Лошади столпились, закружились на месте, как кружится внезапно запруженная вода; и как вода, нашедшая щель в плотине, просачивается в нее узкой струйкой, так и лошади, заметив открытые ворота, одна за другой сначала проскакивали в них, а потом, подгоняемые сзади, пошли чередой.
Чечек взглянула на деда: он стоял на стременах, устремив зоркие глаза в ворота, и шевелил губами. "Считает! - догадалась Чечек и тихонько улыбнулась. - Вот ведь какой! Что говорят - не слушает, все надо самому проверить".
Табун по одну сторону забора становился все меньше, а по другую сторону - все больше. Вот наконец прошла последняя матка, и жеребенок, боясь отстать, протиснулся вместе с нею. Дед Торбогош, сдвинув брови, обернулся к бригадиру:
- Тридцать восемь жеребят. Сто сорок пять маток. А где еще две?
Талай немножко смутился:
- Да вот... одна на отделение пошла, за хлебом. На другой конюх уехал. А так все целы, Торбогош!
- А почему не докладываешь, как надо? Так должен и доложить: сто сорок пять маток, тридцать восемь жеребят, две матки заняты в хозяйстве. Когда я тебя научу? А если бы директор вдруг наехал, так я бы перед ним дураком оказался! Сколько говорю: точность нужна, точность! Смотри, Талай, последний раз тебе это спускаю!
Всю обратную дорогу к аилу Талай молчал и только слегка пожимал плечами. Дед Торбогош молчал тоже. И только около аила, сойдя наконец с коня, сказал:
- Вот я тут газеты привез... - Он вынул из кожаной сумки пачку аккуратно сложенных свежих газет. - Вот газеты, Талай. Тут о Североатлантическом договоре есть. Опять Америка с Англией сговариваются, как бы весь мир захватить. Вот нет им покоя, а? Ну так вот, Талай: пусть Кыдраш прочтет все это хорошенько и пастухам доклад сделает - вообще о международном положении и об этом договоре... Ну и обо всем, конечно, что в стране делается, какие стройки идут. А вот тут и наша есть, Горно-Алтайская, пускай вслух прочтет.
- А сумеет ли?
- Ничего, сумеет. Он же комсомолец, в партию заявление подавать собирается. Что не сумеет - ты поправь. Молодых учить надо... А теперь говори: какие тут у вас дела в бригаде? Чего не хватает? Что прислать нужно? Больных нет ли?..
Ночные пастухи тоже вернулись к аилу. И вскоре все сидели у костра, около дымящегося котла с жидкой кашей из ячменя, сваренной на кобыльем молоке.
- Эх, что это за еда! - сказал Талай. - Кабы мы знали, что гости будут... Нуклай, - обратился он к старому пастуху, - ты бы взял ружье да сходил за козлом нам на ужин!
- Можно сходить, - отозвался Нуклай.
Чечек досыта наелась каши, досыта напилась кислого молока и почувствовала, что глаза у нее закрываются.
- Ложись поспи, - сказал дед Торбогош.
Талай вынес из аила белую кошму и расстелил в тени под кедром:
- Ложись, Чечек.
Засыпая, Чечек смутно слышала негромкие разговоры у костра:
- Спичек побольше пришли, Торбогош. Мыла не забудь - молодые много мыться стали. Только давай и давай мыла! Чаю хорошо бы. От чая сердце у людей веселеет...
А потом вдруг запела птица какая-то в кедровых ветках.
"Это клест..." - подумала Чечек. И тут же сама стала красноперым клестом, засмеялась и вспорхнула вверх, к небу, к розовому облачку, повисшему над горами.
- Ишь смеется во сне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86