..
– Покажи...
– Да, мин гер...
– Покажи! – велел Петр.
Александр Данилыч подал письмо, свечу.
– Ишь ты! – промолвил Петр. – Откуда же ты кавалер?
– Да ведь, мин гер, ну чего, ей-ей, – заговорил Меншиков. – Все так пишут, я-то не хуже иных некоторых...
– Кавалера – замажь! – велел Петр.
Меншиков вздохнул.
Петр сказал назидательно:
– Ты, брат, еще не кавалер, а курицын сын, – то помни крепко. И не заносись. Станешь служить толком – достигнешь и кавалерства. Ложись, спи...
Александр Данилыч замазал чернилами слово «кавалер» и лег спать.
Поутру царю стало легче. Двадцать девятого апреля он со свитою увидел валы Ниеншанца, обложенные полками осадного корпуса Чемберса и Брюса. Дивизия Репнина уже переправилась на правый берег Охты и обложила город Ниен кругом – от Охты до Невы. Там, в меднозеленом вечернем небе таяли дымки шведского селения...
– Туда – море! – сказал Петр, указывая плетью вперед.
От жара у него блестели глаза и на скулах проступил румянец, но всем вокруг него казалось, что он здоров, бодр и весел. Он и в самом деле был весел.
– Верно говорю, Сильвестр? – спросил Петр. – Там оно, море, Балтика? Туда указываю?
– Туда! – ответил Иевлев. – Там оно – Варяжское море. Отсюдова начинался древний путь – из варяг в греки.
Генералы, господа совет, смотрели вперед со всем старанием, но не видели ничего, кроме легкого вечернего туманчика, странного, диковинного неба да шпиля шведской церкви.
2. ПОД НИЕНШАНЦЕМ
Недоставало платформ под мортиры, фашин и туров, нехватало лопаток и кирок, бомб, мешков с шерстью.
С превеликими трудами, под огнем шведских батарей, возвели последнюю траншею и подвели к ней подступы. Егор Резен ставил мортирную кетель – батарею – у озерца, в вершине залива Охты; ставил пушки генерал-инженер Ламберт. Петр бывал то у Резена, то у Ламберта, сам особенно в дело не совался, но смотрел с интересом. Александр Данилыч Меншиков дважды пугал шведов – «делал комедию», будто он с охотниками идет на приступ. Шведы швыряли бомбы, камни, заключенные в каркасы, били картечью...
После полудня ударили барабаны. Шестьдесят лодок с четырьмя ротами семеновцев и тремя преображенцев пошли вниз по течению реки – для осмотра ее устьев и взморья. С крепостных верков открылась орудийная пальба, но ядра не долетали до флотилии, а гвардейцы кричали шведам срамные слова, понося ихних артиллеристов...
Петр смотрел на тихие речные воды жадно, ни с кем не разговаривал, ждал взморья. Кроме Рябова да Иевлева никто толком не понимал, куда так пристально и неотрывно смотрит бомбардирский капитан...
Ко взморью пришли поздно, уже смеркалось, жемчужный туманчик пал на тихо шепчущие воды; но остро, по-особому маняще пахла морская даль; из туманчика, навстречу флотилии, под косым морским парусом шла лодка финна-рыбаря, сомнений более не оставалось: Балтика...
Долго в молчании Петр курил свою трубочку, долго смотрел вперед, потом вдруг резко вздернул плечом, сказал жестко:
– Корабли надобны, Сильвестр, да много! Флот! Что ж лодки-то...
И велел:
– К берегу!
У прибрежной мызы стоял коротконогий, с обветренным, красным сморщенным личиком финн-рыбак. Белобрысый внучонок жался у его ног.
– Ты кто таков? – спросил Петр старика.
Тот подумал, встал попрямее, выставил вперед подбородок, ответил гордо:
– Кто такоф? Я рипацкий староста. А фот ти кто такоф, а?
Петр серьезно, без усмешки ответил:
– Я русский царь.
Финн сплюнул далеко в воду черную табачную жвачку, посмотрел на Петра, задрав голову, снизу вверх, поморгал, вздохнул, поверив:
– Тоже толшность немалая. Клопот мноко цару, а?
Солдаты-гвардейцы усмехались, стоя вокруг. Петр невесело ответил:
– Много, старик, хлопот. Что верно, то верно. Едва управляемся...
– И я етва управляюсь. Кажтый по-своему телает, кажтый умный сам... Шерти проклятые... Тут рипак Тускала брал сеть, я коворил...
Петр не стал слушать, спросил, не угостит ли его староста на мызе молоком. Финн хитро посмотрел на царя, на Иевлева, на Меншикова, на огромного Рябова, обвел взглядом гвардейцев, ответил:
– Отин раз я укощу всех и сам помирать стану от голот.
Но молока и ржаную лепешку вынес. Гвардейцы купили на соседней мызе странной рыбы – корюшки, пахнущей свежим сеном, развели костер, сварили ушицу. Золотое солнце, рассеивая своим теплым светом туманчик, поднималось над тихими водами. Александр Данилыч раздавал финнам листы, доставленные из Москвы; там было написано, что всем здешним приневским жителям под рукою царя всея великия и малыя и белыя Руси будет покой, справедливость, а разорения им никакого не ждать. Бомбардирский урядник Щепотев, малый толковый, покуда читались листы, торговал у здешних людей двух телок, да доброго кабанчика, да еще бычка. Финны для пробы заломили цену подороже. Щепотев, посетовав на запрос, положил на стол золотой. Финны привели еще коровенку, двух поросят, стали рубить головы уткам и гусям. Щепотев говорил:
– Вы идите под крепость Ниеншанц, там становитесь на торг. Солдат у нас много, офицеров, енералов, народ богатеющий, каждому охота лапши с курятиной похлебать. Расторгуетесь, куда как жить станете. И рыбу везите на торг.
– Корюшку повезти? – спросил староста.
– И корюшку, и которая получше. И нас вы, други, не опасайтесь. Мы на свою землю вышли, тут россияне издавна стояли. А вам мы остуды не сделаем. Вы для нас старайтесь, мы вас не обидим... Шведа здесь вскорости не будет, тут, господин староста, им делать нечего...
Старик, польщенный учтивостью Щепотева, довольный крупными коммерческими операциями, которые происходили возле его мызы, вынул из-за печки бутылку зеленого стекла, налил в кружки вонючей темной водки. Петр пригубил, закусил творогом, поднялся. Староста, провожая русского царя к лодке, жаловался:
– Тут рипак Тускала брал сеть, я коворил: ты сеть утеряешь, а рипак Тускала – нет, нет... Ты, царь, позови Тускала, ты ему скажи...
Петр, садясь в лодку, ответил:
– С Тускалой ты, господин староста, и сам управишься... У меня делов и без Тускалы вот – по горло...
Тридцатого апреля началось бомбардирование крепости. В самом начале, близ полуночи, в Ниеншанце загорелся цейхгауз. Прицелом на бушующее пламя дали залп одновременно все осадные орудия...
Утром из ставки фельдмаршала Шереметева медленным шагом к валам крепости пошел русский трубач. На нем был новенький Преображенский кафтан, перевязь через плечо, короткая шпага, на треуголке плюмаж. Трубу он нес, уперев ее в бедро, горлом вперед. Гвардейцы переговаривались:
– Братие, да он – Тихон Бугаев, с первой роты...
– Никакой не Тихон, то – царев трубач Лобзин.
– Антип, а не Лобзин...
– Ты гляди, каков важен. И гетры новые выдадены...
– А чего! Пущай глядят свейские дьяволы – исправен-де трубач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
– Покажи...
– Да, мин гер...
– Покажи! – велел Петр.
Александр Данилыч подал письмо, свечу.
– Ишь ты! – промолвил Петр. – Откуда же ты кавалер?
– Да ведь, мин гер, ну чего, ей-ей, – заговорил Меншиков. – Все так пишут, я-то не хуже иных некоторых...
– Кавалера – замажь! – велел Петр.
Меншиков вздохнул.
Петр сказал назидательно:
– Ты, брат, еще не кавалер, а курицын сын, – то помни крепко. И не заносись. Станешь служить толком – достигнешь и кавалерства. Ложись, спи...
Александр Данилыч замазал чернилами слово «кавалер» и лег спать.
Поутру царю стало легче. Двадцать девятого апреля он со свитою увидел валы Ниеншанца, обложенные полками осадного корпуса Чемберса и Брюса. Дивизия Репнина уже переправилась на правый берег Охты и обложила город Ниен кругом – от Охты до Невы. Там, в меднозеленом вечернем небе таяли дымки шведского селения...
– Туда – море! – сказал Петр, указывая плетью вперед.
От жара у него блестели глаза и на скулах проступил румянец, но всем вокруг него казалось, что он здоров, бодр и весел. Он и в самом деле был весел.
– Верно говорю, Сильвестр? – спросил Петр. – Там оно, море, Балтика? Туда указываю?
– Туда! – ответил Иевлев. – Там оно – Варяжское море. Отсюдова начинался древний путь – из варяг в греки.
Генералы, господа совет, смотрели вперед со всем старанием, но не видели ничего, кроме легкого вечернего туманчика, странного, диковинного неба да шпиля шведской церкви.
2. ПОД НИЕНШАНЦЕМ
Недоставало платформ под мортиры, фашин и туров, нехватало лопаток и кирок, бомб, мешков с шерстью.
С превеликими трудами, под огнем шведских батарей, возвели последнюю траншею и подвели к ней подступы. Егор Резен ставил мортирную кетель – батарею – у озерца, в вершине залива Охты; ставил пушки генерал-инженер Ламберт. Петр бывал то у Резена, то у Ламберта, сам особенно в дело не совался, но смотрел с интересом. Александр Данилыч Меншиков дважды пугал шведов – «делал комедию», будто он с охотниками идет на приступ. Шведы швыряли бомбы, камни, заключенные в каркасы, били картечью...
После полудня ударили барабаны. Шестьдесят лодок с четырьмя ротами семеновцев и тремя преображенцев пошли вниз по течению реки – для осмотра ее устьев и взморья. С крепостных верков открылась орудийная пальба, но ядра не долетали до флотилии, а гвардейцы кричали шведам срамные слова, понося ихних артиллеристов...
Петр смотрел на тихие речные воды жадно, ни с кем не разговаривал, ждал взморья. Кроме Рябова да Иевлева никто толком не понимал, куда так пристально и неотрывно смотрит бомбардирский капитан...
Ко взморью пришли поздно, уже смеркалось, жемчужный туманчик пал на тихо шепчущие воды; но остро, по-особому маняще пахла морская даль; из туманчика, навстречу флотилии, под косым морским парусом шла лодка финна-рыбаря, сомнений более не оставалось: Балтика...
Долго в молчании Петр курил свою трубочку, долго смотрел вперед, потом вдруг резко вздернул плечом, сказал жестко:
– Корабли надобны, Сильвестр, да много! Флот! Что ж лодки-то...
И велел:
– К берегу!
У прибрежной мызы стоял коротконогий, с обветренным, красным сморщенным личиком финн-рыбак. Белобрысый внучонок жался у его ног.
– Ты кто таков? – спросил Петр старика.
Тот подумал, встал попрямее, выставил вперед подбородок, ответил гордо:
– Кто такоф? Я рипацкий староста. А фот ти кто такоф, а?
Петр серьезно, без усмешки ответил:
– Я русский царь.
Финн сплюнул далеко в воду черную табачную жвачку, посмотрел на Петра, задрав голову, снизу вверх, поморгал, вздохнул, поверив:
– Тоже толшность немалая. Клопот мноко цару, а?
Солдаты-гвардейцы усмехались, стоя вокруг. Петр невесело ответил:
– Много, старик, хлопот. Что верно, то верно. Едва управляемся...
– И я етва управляюсь. Кажтый по-своему телает, кажтый умный сам... Шерти проклятые... Тут рипак Тускала брал сеть, я коворил...
Петр не стал слушать, спросил, не угостит ли его староста на мызе молоком. Финн хитро посмотрел на царя, на Иевлева, на Меншикова, на огромного Рябова, обвел взглядом гвардейцев, ответил:
– Отин раз я укощу всех и сам помирать стану от голот.
Но молока и ржаную лепешку вынес. Гвардейцы купили на соседней мызе странной рыбы – корюшки, пахнущей свежим сеном, развели костер, сварили ушицу. Золотое солнце, рассеивая своим теплым светом туманчик, поднималось над тихими водами. Александр Данилыч раздавал финнам листы, доставленные из Москвы; там было написано, что всем здешним приневским жителям под рукою царя всея великия и малыя и белыя Руси будет покой, справедливость, а разорения им никакого не ждать. Бомбардирский урядник Щепотев, малый толковый, покуда читались листы, торговал у здешних людей двух телок, да доброго кабанчика, да еще бычка. Финны для пробы заломили цену подороже. Щепотев, посетовав на запрос, положил на стол золотой. Финны привели еще коровенку, двух поросят, стали рубить головы уткам и гусям. Щепотев говорил:
– Вы идите под крепость Ниеншанц, там становитесь на торг. Солдат у нас много, офицеров, енералов, народ богатеющий, каждому охота лапши с курятиной похлебать. Расторгуетесь, куда как жить станете. И рыбу везите на торг.
– Корюшку повезти? – спросил староста.
– И корюшку, и которая получше. И нас вы, други, не опасайтесь. Мы на свою землю вышли, тут россияне издавна стояли. А вам мы остуды не сделаем. Вы для нас старайтесь, мы вас не обидим... Шведа здесь вскорости не будет, тут, господин староста, им делать нечего...
Старик, польщенный учтивостью Щепотева, довольный крупными коммерческими операциями, которые происходили возле его мызы, вынул из-за печки бутылку зеленого стекла, налил в кружки вонючей темной водки. Петр пригубил, закусил творогом, поднялся. Староста, провожая русского царя к лодке, жаловался:
– Тут рипак Тускала брал сеть, я коворил: ты сеть утеряешь, а рипак Тускала – нет, нет... Ты, царь, позови Тускала, ты ему скажи...
Петр, садясь в лодку, ответил:
– С Тускалой ты, господин староста, и сам управишься... У меня делов и без Тускалы вот – по горло...
Тридцатого апреля началось бомбардирование крепости. В самом начале, близ полуночи, в Ниеншанце загорелся цейхгауз. Прицелом на бушующее пламя дали залп одновременно все осадные орудия...
Утром из ставки фельдмаршала Шереметева медленным шагом к валам крепости пошел русский трубач. На нем был новенький Преображенский кафтан, перевязь через плечо, короткая шпага, на треуголке плюмаж. Трубу он нес, уперев ее в бедро, горлом вперед. Гвардейцы переговаривались:
– Братие, да он – Тихон Бугаев, с первой роты...
– Никакой не Тихон, то – царев трубач Лобзин.
– Антип, а не Лобзин...
– Ты гляди, каков важен. И гетры новые выдадены...
– А чего! Пущай глядят свейские дьяволы – исправен-де трубач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163