В городе поручик без труда отыскал покосившуюся, поросшую мхом избу кормщика Лонгинова и вошел с тем властным видом, которого всегда страшились подчиненные ему люди. Однако Нил, еще не отдохнувший с дороги, хлебал щи и поручика не испугался, а белобрысый мальчик даже потрогал шпагу Мехоношина. Девчонка жалась в углу.
– Здорово! – сказал Мехоношин.
– Ну, здорово! – ответил Лонгинов, облизывая ложку.
– Ты и есть кормщик Лонгинов?
– А кто ж я еще? Известно – Нил Лонгинов.
– Сбирайся, тебя князь-воевода требует.
– Чего сбираться? Едва вошел – сбирайся! Дай хоть ночку поспать.
– Нельзя! – твердо сказал Мехоношин. – Спехом велено.
– Да на кой я ему надобен? – рассердился кормщик. – Будто и не кумились.
– Там узнаешь...
Нил вздохнул:
– Куда ж ехать-то? Съезжая будто на замок заперта, – солдаты на шанцах говорили. В самый в боярский дом?
Громыхнула дверь, вошла Фимка с деревянным подойником – доила корову.
– Вот офицер пришел, – виноватым голосом сказал Лонгинов. – К воеводе требует...
Ефимия поставила подойник, поддала ногой мурлыкающему коту, чтобы не совался к молоку, посмотрела на Мехоношина:
– Да он едва с моря вынулся, чего натерпелся-то, господи! Едва шведы смертью не казнили, вешать хотели.
Мехоношину надоело, он топнул ногой, заорал, что выпорет батогами. Нил поднялся, дети жалостно заплакали.
– Конь есть? – спросил поручик.
– Не конь – огонь! – усмехаясь, похвастал Лонгинов.
Вывел из сараюшки старого, разбитого на все четыре ноги мерина, взобрался на него, сказал с озорством:
– Давай, кто кого обскачет? Ух, у меня конь!
Фимка выла сзади, возле избы, провожала мужа словно на казнь.
В Холмогорах Мехоношин сказал воеводе:
– Привез тебе, Алексей Петрович, рыбака-кормщика: сам он своими глазами видел на шведском флагмане кормщика Рябова, знает верно, что тот кормщик шведу предался. Капитан-командору сей Рябов наипервейший друг. Теперь рассуждай...
Прозоровский ахнул, взялся за голову:
– Ай, иудино семя, ай, тати, ай, изменники...
– Думай крепко!
– Ты-то сам как, ты что, поручик?
Мехоношин насупился, молчал долго, потом произнес со значением в голосе, твердо, словно бы отрубил:
– Измена.
– Отдадут Архангельск?
– Отдадут, и сам Иевлев, собачий сын, ключи им подаст.
Прозоровский ударил в ладоши, велел ввести Лонгинова. Кормщик вошел, словно не впервой, в дом воеводы, сонно оглядел ковры, развешанные по стенам сабли, хотел было сесть, воевода на него закричал.
– Ну-ну, – сказал Лонгинов, – что ж кричать-то? Намаялся я, на своем одре столько едучи...
– Говори! – приказал воевода.
– А чего говорить-то?
– Как Рябова изменника видел, что слышал, все по порядку...
Лонгинов неохотно, но в точности, стал рассказывать. Воевода слушал жадно, кивал, поддакивал:
– Так, так, так! Ай-ай! Так, так...
3. АФОНЬКА КРЫКОВ ИМ ДАСТ!
– Палят! – сказал Митенька. – Слышь, дядечка!
– Слышу, молчи! – ответил Рябов.
– И сколь много времени все палят да палят! – опять сказал Митенька. – Помощь им пришла, что ли?
– Помолчи-ка! – попросил кормщик и приник ухом к переборке, но теперь стало слышно хуже, чем у двери. Гремя цепью, он опять пошел к двери.
– Солдаты? – спросил шепотом Митенька.
– Таможня! – так же шепотом, но радостно сказал кормщик. – Таможня, Афанасий Петрович бьется.
Опять ударило несколько частых раскатистых выстрелов, и тотчас же что-то упало, тяжело шурша по борту корабля. Наверху, на шканцах, раздавались крики, вопли, стоны. Сюда это все достигало глуше, тише, но все-таки было понятно, что наверху идет сражение.
– Сколько ж их? – спросил Митенька. – Мы давеча на шанцах были, немного там таможенников, дядечка. Разве сдюжают? А шведов...
Кормщик отмахнулся, вслушиваясь. Наверху попрежнему стреляли, теперь выстрелы доносились с носа корабля, а на юте стало как будто тише. А потом стало совсем тихо.
– Кончили с ними! – устало садясь, сказал Митенька.
Рябов тоже сел; в темноте было слышно, как он дышит.
– Кончили? – спросил Митенька.
– Еще погоди! – с угрозой в голосе ответил Рябов. – Больно ты скор.
Наверху с новой силой загрохотали выстрелы, Рябов сказал:
– Вот тебе и кончили. Афонька Крыков им даст еще, нахлебаются с ним горя...
Опять завыли, закричали шведы, с грохотом, стуча коваными и деревянными башмаками, полезли наверх по трапу. Мимо проволокли кого-то – стонущего и вопящего.
– Раненый, небось! – сказал Митенька.
– То-то, что раненый! – ответил Рябов. – Не лезь, куда не надобно, и не будешь раненый. Чего им у нас занадобилось? Где ихняя земля, а где наша? Шаньги двинской захотели, вот – получили шаньгу! Да оно еще цветочки, погодя и ягодок достанут.
Он опять стал жадно слушать. Вниз, мимо канатного ящика, все волокли и волокли стонущих и охающих шведов – им, наверное, крепко доставалось там, наверху, где шел бой, – а навстречу по трапу, жестоко ругаясь, гремя палашами, копьями, мушкетами, лезли другие – взамен раненых и убитых.
– Вот тебе и пришли тайно! – вдруг с веселом злобой в голосе сказал Рябов. – Как же! Проскочили шанцы без единого выстрела, купили таможенников. Небось, в городе сполох ударили, в крепости на валах пушкари с пальниками стоят, а здесь, по Двине, за каждым кустом – охотник!
4. ДРАГУНЫ, НА ВЫРУЧКУ!
При первых же выстрелах на корабле таможенный пушкарь Акинфиев велел своему подручному солдату Смирному идти к драгунскому поручику Мехоношину за приказанием – палить из пушки. Солдат Смирной, недавно узнавший о том, что шведские воры повесили возле Сосновца его старого деда кормщика Смирного, был все еще словно пришибленный, не сразу откликался, когда его звали, не сразу понимал, что от него хотят.
– Степка, тебе говорю! – повторил Акинфиев, возясь под навесом около своей пушки.
Смирной поднялся с обрубка, на котором сидел, виновато переспросил, куда идти, и, шибко пробежав плац, сунулся к поручику в избу. Там он его не нашел и уже медленнее отправился к берегу, где густою толпой стояли драгуны, вслушиваясь в шум сражения на воровском корабле.
– Поручика не видали, ребята? – спросил Смирной.
– Да его здесь и не было! – ответил высокий, могучего сложения, драгун Дроздов.
Другие драгуны тоже сказали, что не видели поручика. Смирной еще потолкался в толпе и побежал к вышке. Там караулил и смотрел в подзорную трубу таможенник Яковлев, больной лихорадкою.
– Ей, Лександра Иванович! – крикнул, задирая голову, Смирной.
Яковлев был солдат старый, основательный, и другие таможенники с драгунами привыкли уважать его.
– Ну, чего тебе, Степан? – спросил сверху Яковлев.
– Поручика ищу. Нет на вышке?
– Найдешь его! – загадочно ответил Яковлев.
Смирной подумал и поднялся к нему наверх. Отсюда были ясно видны вспышки выстрелов на шкафуте и на шканцах шведского корабля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163