ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

..
– Настрого? – с улыбкой спросил Иевлев. – Так и писать?
– Пиши: велел настрого, – не отвечая на улыбку Сильвестра Петровича, повторил Рябов. – А то гордая она у меня... Поехать-то поедет, да только одна, а как ей – незнатной, да со старухой бабинькой? Многотрудно будет...
Сильвестр Петрович взял ножик чинить перо; не глядя на лоцмана, попросил:
– Ты об этом давешнем, Иван Савватеевич, не думай более. Мало ли... Были они добрыми подружками, такими и до веку доживут...
Рябов усмехнулся, вздохнул, ничего не ответил.
Белой ночью, восьмого июня, Сильвестр Петрович с Рябовым в верейке подплыли к пологому болотистому берегу Заячьего острова. Здесь на сваях уже была выстроена пристань, у которой лепились барки, груженные землею, привезенной издалека водным путем. От пристани тянулись дощатые дорожки, по ним чередою работный народ толкал скрипучие тачки.
Зудело окаянное комарье.
Носаки с зелеными от болезней, недоедания, сырости лицами таскали песок, грунт, битый камень – в рогожах, в заплечных рогатых ящиках, в мешках, в подолах замшелых рубах. Костистые мужики, те, что здесь почитались здоровяками, взобравшись на помост, вручную били сваи. Тысячи народу заваливали проклятое болото битым камнем, хворостом, сыпали песок, катали бревна. С жадным чавканьем трясина поглощала все, что доставляли барки, тачки, люди...
Однообразно, ровно жужжали пилы. Дружно, вперебор били кузнечные молоты. То и дело слышалась ругань артельщиков, смотрителей, надзирателей, грубые окрики солдат-караульщиков.
К Сильвестру Петровичу подошел Егор Резен, весь изжаленный комарьем, пожаловался, что больно тяжело трудиться.
– Видать, нелегко! – согласился Иевлев.
– Помирают многие. Пища плохая, очень болеют животами. Тут один лекарь, собачий сын, продает целебное вино, настоенное на хвое, да дорого, не подступиться: четыре рубля ведро. Цынга людей бьет...
– Да, бьет! – согласился Иевлев. – Здесь цынга, в море Нуммерс. Не уходит, встал на якоря и стоит. Пушек немало у него. Не хочет, чтобы мы вышли в море. Языка взяли, спросили, язык-швед передал слова господина вице-адмирала Нуммерса. Господин фон Нуммерс объявил своим матросам, что русским никогда в море не бывать. «Пусть подыхают в своих степях!» – так он выразился, шведский вице-адмирал... Ну, а нам без моря не жить, вот как, Егорушка!
И Сильвестр Петрович ласково положил руку на плечо Резену. Тот согласился:
– Не жить!
И спросил:
– Генерал Кронгиорт с реки Сестры не ушел?
– И генерал Кронгиорт не ушел, – ответил Сильвестр Петрович. – Не уйдут они сами, Егор. Их еще гнать надобно. Вот дело доброе господин фельдмаршал Шереметев сделал: прогнал воров из Яма и Копорья, – славная победа оружия нашего. А Кронгиорт держится. Да еще прозевали тут – дурачье! – налетел конными рейтарами на нашу заставу в Лахте, порубил всех смертно...
Покуда беседовали, небо совсем заалело. Багряное огромное круглое солнце показалось над красавицей Невой, свободно и вольно катящей свои воды меж пустынных, болотистых берегов, на которых редко-редко виднелся дымок от человеческого жилья. Барабаны ударили смену, люди пошли по шалашам – будить спящих, ложиться на еще теплую, гнилую, сырую солому.
Когда садились в верейку, Рябов спросил:
– Имя как будет сей крепости, Сильвестр Петрович?
– Будто бы во имя Петра и Павла, – ответил Иевлев. – Петропавловская, будто, крепость. Слышал, что так. Поживем – увидим...
Рябов сильно навалился на весла, верейка ходко скользнула по спокойной реке, кормщик спросил:
– А что, Сильвестр Петрович, ежели нам сейчас поглядеть себе место – строиться. Вот – на Васильевском острову. И лес есть, и зверя в лесу не считано, и вроде посуше можно чего отыскать...
Разбудил Ванятку, кинули в верейку топор, лопату, нож от зверя и поплыли к Васильевскому. Солнце стояло уже высоко, остров был тих, только птицы перекликались в молодой березовой листве.
Долго искали место посуше, чтобы выйти на берег, нашли; проголодавшись, поели сухарика, запили невской вкусной водой.
– Чего мы сюда заехали-то, тять? – спросил Ванятка.
– Избу строить надобно! – ответил Рябов. – Жить здесь станем. А поблизости Сильвестр Петровича хоромы возведутся с прошествием времени.
– Избу! Тоже! – разочарованно произнес Ванятка. – Кто же в лесу-то строится? Возвернулись бы, тять, в Архангельск, городище, и-и! И Гостиный двор, и пристани, и другой двор, а тут чего?
Рябов усмехнулся, сказал коротко:
– Не моя, брат, воля!
И поставил топором зарубку на старой сосне. Сильвестр Петрович отошел шагов на полсотню и тоже ударил топором – раз и другой...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Между болот, валов и страшных всех врагов
Торги, суды, полки и флот – и град готов.
Ломоносов
1. ФЛОТА ГАРДЕМАРИН
Еще с вечера Таисья взбодрила сдобное тесто для пирогов, а задолго до рассвета затопила печь и разбудила лоцмана, только ночью вернувшегося из Кроншлота.
Иван Савватеевич, виновато и в то же время строго покашливая, потянулся было за старыми, привычно разношенными рыбацкими бахилами, но Таисья велела нынче одеться во все самое наилучшее, и Рябову пришлось вынуть из сундука туфли с пряжками, камзол с двадцатью четырьмя серебряными пуговками и кафтан с вышитым на рукаве штурвалом и компасом – особый знак, который положено было носить первому лоцману Российского корабельного и морского флоту.
– Может, попозже ризы на себя вздевать? – спросил Рябов. – Обедня, я чай, не враз зачнется?
– При нем станешь одеваться? – спросила в ответ Таисья. – Некоторые гардемарины еще вчера поутру приехали...
Помолчала и вздохнула:
– Лед как бы не тронулся. Я выходила – глядела: взбухла река, вспучилась... Как тогда будем?
– Два года ждали, еще две недели подождем! – молвил лоцман. – Не пропадет парень. На Адмиралтейской стороне дружки у него, и в Литейной. Прокормится...
Он еще раз строго покашлял и стал вколачивать ноги в туфли. От новой обуви у него всегда портилось самочувствие, особенно же не любил он эти плоские, скрипучие и жесткие туфли, которые должен был носить при всяких церемониях. И с чулками он изрядно мучился, они вечно съезжали с ног, их надо было подтягивать и особыми застежками прицеплять к подвязкам.
– Ишь ты, чертова обедня! – ворчал он, прохаживаясь по спаленке, стены которой были вплотную увешаны пучками сухих трав: Таисья унаследовала от покойной бабиньки Евдохи ее умение лечить травами и мазями и не без успеха пользовала болящих моряков на берегу Невы теми же средствами, которыми лечила бабинька Евдоха на далекой Двине. – Ишь ты, с этими туфлями, да пряжками, да чулками! – ворчал кормщик, удерживая себя от более крепких слов. – Вон теперь и ходи цельный день заморской чучелой...
Не надевая камзола и кафтана, он побрился перед маленьким стальным зеркальцем, умылся и стал столбом в дверях, ожидая завтрака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163