- И я совершенно не понимаю, почему торжество. Немцы под Псковом. Макензен подошел к гирлу Дуная. Румыны продали нас. По-моему, положение хуже губернаторского. Россия трещит по всем швам. А ты радуешься, что победил каких-то затрушенных гайдамаков! Тоже вояки!
Петя сел на деревянный ящик с веревочными ручками от трехдюймовых снарядов, поставил локти на колени и уперся подбородком в ладони.
– Устал, - сказал он, неподвижно глядя перед собой сонными глазами.
Гаврик положил ему руку на плечо, другой рукой обнял Марину. Сбил фуражку набок. Задумался.
– Нет, - сказал он решительно. - Рабочий класс не допустит. Ты не понимаешь, что такое русский рабочий. Он недооценивает силу рабочего класса, верно, Марина?
– Он просто не понимает, - сказала Марина.
– Чего я не понимаю? - спросил Петя.
– Неизбежности мировой революции.
– Пока наступит мировая революция, немцы нас слопают со всеми потрохами.
– А вот как раз не слопают.
– Почему?
– Подавятся.
– Неизвестно.
– Известно. Немцы разные. Есть немцы - пролетарии и есть немцы - капиталисты, помещики, прусские юнкера. Большинство немцев - пролетарии. Они нас не предадут.
– Кого - нас?
– Русский пролетариат.
– Они-то, может быть, и не предадут, да беда в том, что власть у них находится в руках кайзера и его генералов.
– Не сегодня-завтра кайзеру дадут по шапке, как нашему Николашке.
– Все равно. Останутся генералы, капиталисты, ихние Корниловы и Рябушинские.
– Ну, брат, со своими генералами и капиталистами немецкие рабочие как-нибудь справятся. Дело наглядное. Лиха беда - начало. У нас будут учиться. Теперь покатится. По всему миру. Не остановишь.
– Ты, брат, не слишком заливай, - сумрачно сказал Петя и сплюнул под ноги.
– Ничуть! Знаешь, как мы научились управляться с нашими генералами? Они нас теперь ух как боятся! Чуть что - сдаются. Не веришь? - сказал Гаврик, заметив недоверчивую улыбку Пети, и прищурился одним глазом, словно прицелился. - Марина, показать ему?
– Покажи.
Гаврик вынул из полевой сумки пачку бумажек и, послюнив пальцы, достал одну. Протянул Пете.
– Грамотный?
Петя прочел забрызганную кляксами бумажку с подписью ЗаряЗаряницкого.
– Видал? - сказал Гаврик, похлопывая по генеральской шашке с золотым эфесом и георгиевским темляком, которую взял себе как трофей и повесил через плечо. - Не серчаешь, что пришлось так грубо обойтись с твоим будущим родственником?
О Петином романе, конечно, было известно всем. Да он его и не скрывал. Напротив. Ему было лестно, что слух о его победе над Ирен долетел даже до Ближних Мельниц. Тому же, что она дочка генерала, он не придавал значения. Вернее, он об этом как-то не удосужился серьезно подумать.
Он не ожидал, что дело может обернуться таким образом. В сущности, он не представлял себе, что Заря-Заряницкий может играть какую-то - как теперь выяснилось, довольно крупную - роль в политике, в лагере контрреволюции, в войсках Центральной Рады.
Петя простодушно думал, что генерал служит где-то у гайдамаков, ловчится вроде того, как ловчился Жорка Колесничук.
Однако дело вышло посерьезнее.
Любовь любовью, но ведь генерал Заря-Заряницкий и впрямь его будущий родственник.
"Тесть, свекор, зять, свояк или как это в таких случаях называется", - думал Петя, совсем по-солдатски растирая сапогом окурок, и морщился.
– Что же ты от меня хочешь? - спросил он Гаврика напрямик, хотя и с некоторой напряженностью, но все же смело глядя в глаза своего друга.
– Хочу тебя предупредить, что твой Заря-Заряницкий - болыпаятаки сволочь.
– Во-первых, он не мой, а во-вторых, лично мне неизвестно, что он сволочь.
– Это я тебе говорю, - сухо сказал Гаврик, нажимая на "я". - Редкая контрреволюционная гадина. Кадет, корниловец, изменник… Солдаты один раз его уже чуть не отправили в "штаб Духонина". К сожалению, тогда ему удалось спасти шкуру. Сегодня ему очень сильно повезло. Я бы мог поставить его к стенке, да не захотелось мараться. Я просто забрал у него оружие, заставил дать подписку и отпустил к чертовой матери. И, слышь, ты ему передай, что если он, не дай бог, нарушит данное слово, то пускай тогда не пускает сопли, потому что все равно не поможет.
– Это меня не касается, - сказал Петя.
– Не знаю, - сказал Гаврик. Петя вспыхнул.
– Во всяком случае, я никому не позволю вмешиваться в мои личные дела!
– Молодец, - сказала Марина. - Вот именно за это я тебя и уважаю. Не говорю "люблю", потому что не знаю, как на это посмотрит он.
Марина мельком взглянула на Гаврика, как бы слегка поддразнивая.
– Валяй, валяй, - сумрачно сказал Гаврик.
– "Коль любить, так без рассудка". Верно, Петя? - сказала она, красиво встряхивая головой, как всегда, когда цитировала стихи или говорила о чем-нибудь возвышенном. - Тут я целиком на твоей стороне. Никто не смеет влезать в чужую душу.
Помолчали.
– Она тебя сильно любит? - спросила Марина вдруг, пристально глядя своими блестящими, темными, немного мрачными глазами, и Пете трудно было понять, чего здесь больше - дружеской прямоты или женского любопытства.
Он молчал.
– Для настоящей страсти нет преград, - сказала она, не дождавшись ответа, а глаза ее продолжали пытливо блестеть. - Если она по-настоящему любит, то перешагнет через все преграды и пойдет за любимым человеком хоть на край света. Что ей отец, мать, семья, если за любимым человеком правда и… В конце концов Софья Перовская была дочь генерала…
Она не закончила фразу. Ее глаза стали еще ярче.
– Не так ли, товарищи? - спросила она, гордо глядя попеременно то на Гаврика, то на Петю.
В другое время этот разговор о любви возле только что одетого броней паровоза, среди гудения переносных горнов и масляного чада остывающей клепки, на виду у рабочих-красногвардейцев и матросов, обмотанных пулеметными лентами, мог показаться невероятным.
Но сейчас, в ночь победы, в мире, казалось, ничего не могло быть невозможного.
– Верно, Марина! - сказал Гаврик, поддаваясь ее настроению. - Не дрейфь, Петя! Плюй на генерала. Жми. Воюй. Не выпускай из рук своего счастья.
Со двора в цех валил народ.
Придерживая кобуру маузера, Чижиков взбирался на тендер.
Вносили профсоюзные и партийные знамена железнодорожного района, полотнища лозунгов.
Начинался митинг.
На другой день, поставив караул возле нового бронепоезда и хорошенько выспавшись, Петя отправился к Ирине.
В их отношениях всегда было что-то недоговоренное, странное. Он был ее женихом, а между тем она юг разу не поинтересовалась, где он живет и что намерен делать в дальнейшем.
Они не строили никаких планов на будущее, как обычно делают влюбленные. Они жили минутой. Будущее как бы подразумевалось само собой: после войны он останется в кадрах и генерал будет его "тащить", возьмет в адъютанты или что-нибудь подобное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Петя сел на деревянный ящик с веревочными ручками от трехдюймовых снарядов, поставил локти на колени и уперся подбородком в ладони.
– Устал, - сказал он, неподвижно глядя перед собой сонными глазами.
Гаврик положил ему руку на плечо, другой рукой обнял Марину. Сбил фуражку набок. Задумался.
– Нет, - сказал он решительно. - Рабочий класс не допустит. Ты не понимаешь, что такое русский рабочий. Он недооценивает силу рабочего класса, верно, Марина?
– Он просто не понимает, - сказала Марина.
– Чего я не понимаю? - спросил Петя.
– Неизбежности мировой революции.
– Пока наступит мировая революция, немцы нас слопают со всеми потрохами.
– А вот как раз не слопают.
– Почему?
– Подавятся.
– Неизвестно.
– Известно. Немцы разные. Есть немцы - пролетарии и есть немцы - капиталисты, помещики, прусские юнкера. Большинство немцев - пролетарии. Они нас не предадут.
– Кого - нас?
– Русский пролетариат.
– Они-то, может быть, и не предадут, да беда в том, что власть у них находится в руках кайзера и его генералов.
– Не сегодня-завтра кайзеру дадут по шапке, как нашему Николашке.
– Все равно. Останутся генералы, капиталисты, ихние Корниловы и Рябушинские.
– Ну, брат, со своими генералами и капиталистами немецкие рабочие как-нибудь справятся. Дело наглядное. Лиха беда - начало. У нас будут учиться. Теперь покатится. По всему миру. Не остановишь.
– Ты, брат, не слишком заливай, - сумрачно сказал Петя и сплюнул под ноги.
– Ничуть! Знаешь, как мы научились управляться с нашими генералами? Они нас теперь ух как боятся! Чуть что - сдаются. Не веришь? - сказал Гаврик, заметив недоверчивую улыбку Пети, и прищурился одним глазом, словно прицелился. - Марина, показать ему?
– Покажи.
Гаврик вынул из полевой сумки пачку бумажек и, послюнив пальцы, достал одну. Протянул Пете.
– Грамотный?
Петя прочел забрызганную кляксами бумажку с подписью ЗаряЗаряницкого.
– Видал? - сказал Гаврик, похлопывая по генеральской шашке с золотым эфесом и георгиевским темляком, которую взял себе как трофей и повесил через плечо. - Не серчаешь, что пришлось так грубо обойтись с твоим будущим родственником?
О Петином романе, конечно, было известно всем. Да он его и не скрывал. Напротив. Ему было лестно, что слух о его победе над Ирен долетел даже до Ближних Мельниц. Тому же, что она дочка генерала, он не придавал значения. Вернее, он об этом как-то не удосужился серьезно подумать.
Он не ожидал, что дело может обернуться таким образом. В сущности, он не представлял себе, что Заря-Заряницкий может играть какую-то - как теперь выяснилось, довольно крупную - роль в политике, в лагере контрреволюции, в войсках Центральной Рады.
Петя простодушно думал, что генерал служит где-то у гайдамаков, ловчится вроде того, как ловчился Жорка Колесничук.
Однако дело вышло посерьезнее.
Любовь любовью, но ведь генерал Заря-Заряницкий и впрямь его будущий родственник.
"Тесть, свекор, зять, свояк или как это в таких случаях называется", - думал Петя, совсем по-солдатски растирая сапогом окурок, и морщился.
– Что же ты от меня хочешь? - спросил он Гаврика напрямик, хотя и с некоторой напряженностью, но все же смело глядя в глаза своего друга.
– Хочу тебя предупредить, что твой Заря-Заряницкий - болыпаятаки сволочь.
– Во-первых, он не мой, а во-вторых, лично мне неизвестно, что он сволочь.
– Это я тебе говорю, - сухо сказал Гаврик, нажимая на "я". - Редкая контрреволюционная гадина. Кадет, корниловец, изменник… Солдаты один раз его уже чуть не отправили в "штаб Духонина". К сожалению, тогда ему удалось спасти шкуру. Сегодня ему очень сильно повезло. Я бы мог поставить его к стенке, да не захотелось мараться. Я просто забрал у него оружие, заставил дать подписку и отпустил к чертовой матери. И, слышь, ты ему передай, что если он, не дай бог, нарушит данное слово, то пускай тогда не пускает сопли, потому что все равно не поможет.
– Это меня не касается, - сказал Петя.
– Не знаю, - сказал Гаврик. Петя вспыхнул.
– Во всяком случае, я никому не позволю вмешиваться в мои личные дела!
– Молодец, - сказала Марина. - Вот именно за это я тебя и уважаю. Не говорю "люблю", потому что не знаю, как на это посмотрит он.
Марина мельком взглянула на Гаврика, как бы слегка поддразнивая.
– Валяй, валяй, - сумрачно сказал Гаврик.
– "Коль любить, так без рассудка". Верно, Петя? - сказала она, красиво встряхивая головой, как всегда, когда цитировала стихи или говорила о чем-нибудь возвышенном. - Тут я целиком на твоей стороне. Никто не смеет влезать в чужую душу.
Помолчали.
– Она тебя сильно любит? - спросила Марина вдруг, пристально глядя своими блестящими, темными, немного мрачными глазами, и Пете трудно было понять, чего здесь больше - дружеской прямоты или женского любопытства.
Он молчал.
– Для настоящей страсти нет преград, - сказала она, не дождавшись ответа, а глаза ее продолжали пытливо блестеть. - Если она по-настоящему любит, то перешагнет через все преграды и пойдет за любимым человеком хоть на край света. Что ей отец, мать, семья, если за любимым человеком правда и… В конце концов Софья Перовская была дочь генерала…
Она не закончила фразу. Ее глаза стали еще ярче.
– Не так ли, товарищи? - спросила она, гордо глядя попеременно то на Гаврика, то на Петю.
В другое время этот разговор о любви возле только что одетого броней паровоза, среди гудения переносных горнов и масляного чада остывающей клепки, на виду у рабочих-красногвардейцев и матросов, обмотанных пулеметными лентами, мог показаться невероятным.
Но сейчас, в ночь победы, в мире, казалось, ничего не могло быть невозможного.
– Верно, Марина! - сказал Гаврик, поддаваясь ее настроению. - Не дрейфь, Петя! Плюй на генерала. Жми. Воюй. Не выпускай из рук своего счастья.
Со двора в цех валил народ.
Придерживая кобуру маузера, Чижиков взбирался на тендер.
Вносили профсоюзные и партийные знамена железнодорожного района, полотнища лозунгов.
Начинался митинг.
На другой день, поставив караул возле нового бронепоезда и хорошенько выспавшись, Петя отправился к Ирине.
В их отношениях всегда было что-то недоговоренное, странное. Он был ее женихом, а между тем она юг разу не поинтересовалась, где он живет и что намерен делать в дальнейшем.
Они не строили никаких планов на будущее, как обычно делают влюбленные. Они жили минутой. Будущее как бы подразумевалось само собой: после войны он останется в кадрах и генерал будет его "тащить", возьмет в адъютанты или что-нибудь подобное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74