Тщательное подражание молодежным
танцам скорее карикатурно, потому что никогда этим поколениям не
освободиться до конца от скованности и всех прочих характеристик той
эпохи, которой они принадлежат.
Уже вызревает на страницах прессы проклятие этой эпохе. А как быть с
людьми, у них другой эпохи уже не будет, их приспособление к новому
обречено на пародийность.
Что до меня, в сущности, всю эту эпоху пробунтовавшего, то ловлю себя
на неприязни к нынешней, вдруг объявившейся свободе. Есть нечто отчетливо
лакейское в самом характере разрешенного свободомыслия. Всех этих нынешних
голосистых я знаю и помню по прошлым временам, они были камуфляжем лжи,
именно их выдвигали на рубежи и за рубежи для оболванивания "всего
прогрессивного человечества". И непрогрессивного тоже. Ныне они -
прокуроры пропавших поколений, вот этих, что выплясывают сейчас на
курортной танцплощадке, демонстрируя полную неспособность, свою вписаться
в новое время.
"И не надо, - говорю, - не вписывайтесь! Доживайте, как можете, не
противясь и не выпячиваясь. Противиться дурно, потому что время, кажется,
право, а выпячиваться постыдно. Уйдите из истории с достоинством. Вам
говорят: "Встаньте, дети, встаньте в круг и приступите к
самофинансированию!" Милые мои, не упрямьтесь! Вам ведь совсем немного
осталось до пенсии. А там садово-огородный участок, программа "Время",
поиски зубной пасты или туалетной бумаги, будут внуки потом, скучать не
придется. И если у вашего дома будет хорошая скамеечка, я буду часто
подсаживаться к вам и терпеливо слушать о былом порядке, о снижениях цен,
о старых деньгах, о нынешней молодежи. В сущности, я ваш...
- А вальс вы танцуете?
Она смотрит на меня так, что повторный отказ будет просто хамством.
- Вы не обидитесь, если я буду не слишком пластичен?
Она хорошо смеется, и мы идем в толпу. Вальс нашей с ней молодости. И
сначала не очень уверенно, подстраиваясь друг к другу, потом очень
правильно, а затем уже легко и весело мы кружимся с ней, моей возможной
одноклассницей. У нас тьма общего, хотя мы не говорим ни слова или так,
чепуху какую-нибудь, а мне очень славно, и только сейчас я осознаю, как
прекрасен этот приморский вечер, ощущаю особенности запахов, и один из них
запах моря... Нет, о море не нужно. Просто о вечере, о женщине и обо всем,
что достоверно изначально, что имеет только одно имя и никаких
подозрительных синонимов. Хорошо.
Следующим днем я добросовестно хожу на все и всяческие процедуры и от
сознания своей добросовестности во второй половине дня чувствую себя
значительно лучше и не сомневаюсь, что два десятка дней с таким режимом
сделают меня практически здоровым. В приподнятом настроении в пятом часу
иду к морю. И море для меня сегодня просто теплая вода, в которой так
славно и легко. В ту сторону берега, где должен находиться катерок моих
знакомых, - в ту сторону я не смотрю. Во-первых, все равно не увижу, это
далеко, а потом вчерашний день - это вчерашний. Он прожит и, как
прочитанная книга, сдан в архив прожитого и пережитого. Через какое-то
время я еще вспомню о нем, просмотрю весь по часам от утра до вечера и,
может быть, обогащу себя ценными соображениями, из коих слагается
житейская мудрость, столь необходимая человеку на последних порогах жизни,
когда только и остается, что перебирать накопленную мудрость по единицам
накопления, как четки, и созерцать ее общественную бесполезность да
горестно сокрушаться по поводу нелепой и печальной разобщенности
поколений.
А что до моря, то все дело в том, видимо, что я приехал сюда с
некоторой заданностью суждении, а чужие было всего лишь довериться первому
впечатлению и чувствами, а не рассудком общаться с феноменом природы,
ранее мне незнакомым.
Правда, сегодня появились медузы. Экая гадость! И народу! Народу! Все
побережье, как одна огромная баня на пересылке. Я не кокетничаю подобным
сравнением, ими полно мое сознание и моя память. Годами жил я в мире, для
меня столь же реальном, как для прочих всякие прочие реальности. Возможно,
рассудочность без меры есть результат долгого отсутствия, и тогда это уже
определенно дурно, ибо наверняка свидетельствует об атрофии
непосредственного восприятия жизни.
И разве не так? Я хожу по прекраснейшему уголку государства и не
испытываю никаких таких чувств, какие просто обязаны быть, ведь уголок
действительно прекрасный, это засвидетельствовано миллионами, а если
учесть, откуда я сюда прибыл, то должен я слепнуть от красок, блаженно
задыхаться запахами, радостно глохнуть от звуков и голосов. Но я, как во
сне, когда собственный сон просматриваешь как бы со стороны той частью
сознания, которая только слегка дремлет, когда остальная часть спит и
бредит видениями.
Однако, несмотря на некоторую, скажем, пришибленность моего
состояния, я не могу не заметить конкретного влияния на меня всей этой
праздничной пестроты побережья, ведь вокруг меня в основном люди
отдыхающие, таковыми они бывают лишь месяц в году, для них этот месяц -
праздник, а праздничное настроение не менее заразительно, чем прочие
массовые настроения, тем более что им вовсе не хочется противостоять.
Потому на третий день после моих морских приключений я уже реже и
реже ловлю себя на желании пофилософствовать или даже просто мысленно
потрепаться, скажем, на тему о море, хотя, если быть до конца честным,
темы моря я избегаю сознательно, будто бы оставляю на потом, но именно в
этот третий день мое "потом" неожиданно оборачивается в "сейчас".
В тот момент, когда я после обеда выхожу из столовой, ко мне
притирается лет двенадцати девчушка с косичками и протягивает бумажку.
- Вам просили передать.
И убегает так мгновенно, что я не успеваю ни рассмотреть ее толком,
ни ответить.
"Срочно жду вас на том же месте. Л."
- На каком "том же"? - восклицаю вслух. Но до меня никому нет дела, и
я несколько раз перечитываю записку, успеваю отметить, что почерк у
Людмилы безобразный, и это о чем-то должно говорить графологам, мне же это
не говорит ни о чем, и гораздо важнее сообразить сейчас, какое место она
имеет в виду: коттедж, где я встретил ее с Валерой, или пристань, где
паркуется катерок. Решаюсь на второе, иду немедленно и даже не стараюсь
ответить на вопрос: а чего это я так спешу, и отчего уже несколько раз
смазываю с лица идиотскую улыбку, и почему, наконец, ни капли досады не
испытываю оттого, что едва наступившая размеренность моего санаторного
бытия вновь под реальной угрозой срыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
танцам скорее карикатурно, потому что никогда этим поколениям не
освободиться до конца от скованности и всех прочих характеристик той
эпохи, которой они принадлежат.
Уже вызревает на страницах прессы проклятие этой эпохе. А как быть с
людьми, у них другой эпохи уже не будет, их приспособление к новому
обречено на пародийность.
Что до меня, в сущности, всю эту эпоху пробунтовавшего, то ловлю себя
на неприязни к нынешней, вдруг объявившейся свободе. Есть нечто отчетливо
лакейское в самом характере разрешенного свободомыслия. Всех этих нынешних
голосистых я знаю и помню по прошлым временам, они были камуфляжем лжи,
именно их выдвигали на рубежи и за рубежи для оболванивания "всего
прогрессивного человечества". И непрогрессивного тоже. Ныне они -
прокуроры пропавших поколений, вот этих, что выплясывают сейчас на
курортной танцплощадке, демонстрируя полную неспособность, свою вписаться
в новое время.
"И не надо, - говорю, - не вписывайтесь! Доживайте, как можете, не
противясь и не выпячиваясь. Противиться дурно, потому что время, кажется,
право, а выпячиваться постыдно. Уйдите из истории с достоинством. Вам
говорят: "Встаньте, дети, встаньте в круг и приступите к
самофинансированию!" Милые мои, не упрямьтесь! Вам ведь совсем немного
осталось до пенсии. А там садово-огородный участок, программа "Время",
поиски зубной пасты или туалетной бумаги, будут внуки потом, скучать не
придется. И если у вашего дома будет хорошая скамеечка, я буду часто
подсаживаться к вам и терпеливо слушать о былом порядке, о снижениях цен,
о старых деньгах, о нынешней молодежи. В сущности, я ваш...
- А вальс вы танцуете?
Она смотрит на меня так, что повторный отказ будет просто хамством.
- Вы не обидитесь, если я буду не слишком пластичен?
Она хорошо смеется, и мы идем в толпу. Вальс нашей с ней молодости. И
сначала не очень уверенно, подстраиваясь друг к другу, потом очень
правильно, а затем уже легко и весело мы кружимся с ней, моей возможной
одноклассницей. У нас тьма общего, хотя мы не говорим ни слова или так,
чепуху какую-нибудь, а мне очень славно, и только сейчас я осознаю, как
прекрасен этот приморский вечер, ощущаю особенности запахов, и один из них
запах моря... Нет, о море не нужно. Просто о вечере, о женщине и обо всем,
что достоверно изначально, что имеет только одно имя и никаких
подозрительных синонимов. Хорошо.
Следующим днем я добросовестно хожу на все и всяческие процедуры и от
сознания своей добросовестности во второй половине дня чувствую себя
значительно лучше и не сомневаюсь, что два десятка дней с таким режимом
сделают меня практически здоровым. В приподнятом настроении в пятом часу
иду к морю. И море для меня сегодня просто теплая вода, в которой так
славно и легко. В ту сторону берега, где должен находиться катерок моих
знакомых, - в ту сторону я не смотрю. Во-первых, все равно не увижу, это
далеко, а потом вчерашний день - это вчерашний. Он прожит и, как
прочитанная книга, сдан в архив прожитого и пережитого. Через какое-то
время я еще вспомню о нем, просмотрю весь по часам от утра до вечера и,
может быть, обогащу себя ценными соображениями, из коих слагается
житейская мудрость, столь необходимая человеку на последних порогах жизни,
когда только и остается, что перебирать накопленную мудрость по единицам
накопления, как четки, и созерцать ее общественную бесполезность да
горестно сокрушаться по поводу нелепой и печальной разобщенности
поколений.
А что до моря, то все дело в том, видимо, что я приехал сюда с
некоторой заданностью суждении, а чужие было всего лишь довериться первому
впечатлению и чувствами, а не рассудком общаться с феноменом природы,
ранее мне незнакомым.
Правда, сегодня появились медузы. Экая гадость! И народу! Народу! Все
побережье, как одна огромная баня на пересылке. Я не кокетничаю подобным
сравнением, ими полно мое сознание и моя память. Годами жил я в мире, для
меня столь же реальном, как для прочих всякие прочие реальности. Возможно,
рассудочность без меры есть результат долгого отсутствия, и тогда это уже
определенно дурно, ибо наверняка свидетельствует об атрофии
непосредственного восприятия жизни.
И разве не так? Я хожу по прекраснейшему уголку государства и не
испытываю никаких таких чувств, какие просто обязаны быть, ведь уголок
действительно прекрасный, это засвидетельствовано миллионами, а если
учесть, откуда я сюда прибыл, то должен я слепнуть от красок, блаженно
задыхаться запахами, радостно глохнуть от звуков и голосов. Но я, как во
сне, когда собственный сон просматриваешь как бы со стороны той частью
сознания, которая только слегка дремлет, когда остальная часть спит и
бредит видениями.
Однако, несмотря на некоторую, скажем, пришибленность моего
состояния, я не могу не заметить конкретного влияния на меня всей этой
праздничной пестроты побережья, ведь вокруг меня в основном люди
отдыхающие, таковыми они бывают лишь месяц в году, для них этот месяц -
праздник, а праздничное настроение не менее заразительно, чем прочие
массовые настроения, тем более что им вовсе не хочется противостоять.
Потому на третий день после моих морских приключений я уже реже и
реже ловлю себя на желании пофилософствовать или даже просто мысленно
потрепаться, скажем, на тему о море, хотя, если быть до конца честным,
темы моря я избегаю сознательно, будто бы оставляю на потом, но именно в
этот третий день мое "потом" неожиданно оборачивается в "сейчас".
В тот момент, когда я после обеда выхожу из столовой, ко мне
притирается лет двенадцати девчушка с косичками и протягивает бумажку.
- Вам просили передать.
И убегает так мгновенно, что я не успеваю ни рассмотреть ее толком,
ни ответить.
"Срочно жду вас на том же месте. Л."
- На каком "том же"? - восклицаю вслух. Но до меня никому нет дела, и
я несколько раз перечитываю записку, успеваю отметить, что почерк у
Людмилы безобразный, и это о чем-то должно говорить графологам, мне же это
не говорит ни о чем, и гораздо важнее сообразить сейчас, какое место она
имеет в виду: коттедж, где я встретил ее с Валерой, или пристань, где
паркуется катерок. Решаюсь на второе, иду немедленно и даже не стараюсь
ответить на вопрос: а чего это я так спешу, и отчего уже несколько раз
смазываю с лица идиотскую улыбку, и почему, наконец, ни капли досады не
испытываю оттого, что едва наступившая размеренность моего санаторного
бытия вновь под реальной угрозой срыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26