..
В конце концов все хорошо, а победителей, если и судят, то с улыбкой
сочувствия и в основном для порядку.
Я уже не стою, а иду. Собственно, я уже делаю второй круг вокруг
санатория. Теперь я хочу думать о том, как завтра попрут глаза на лоб у
местных следователей, когда вывалят им на стол полмиллиона - выкуп за
утопленницу, как нелегко будет им мотивировать отказ в освобождении, какой
удар предстоит вынести Людмиле. Может быть, именно тогда она вздрогнет от
мысли, что чуть было не принесла в жертву чужого человека, между прочим,
спасшего жизнь ее матери, и жертва эта была напрасна, то есть могла
оказаться напрасной... И опять я о себе. Вроде бы все разложил по
полочкам, а тошно. Надо бы идти спать, я знаю, сегодня обязательно полечу
во сне, потому что летаю всякий раз, когда оказываюсь в стыдной ситуации,
и чем больше стыд, тем великолепнее полет, это такое счастье - раскинуть
руки и парить над землей, и какая же она красивая, земля, с птичьего
полета, именно с птичьего, а не самолетного. Ни за что я так не благодарю
Бога, как за эти длительные, совершенно реальные полеты по ночам после
жизненных неудач и промахов. Так было с детства. Так было всю жизнь. Так
будет сегодня. И, наверное, до конца дней моих, потому что ничему не учат
годы, а иногда, как сегодня, мне вообще кажется, что ни единой клеткой
своего мозга я не поумнел с того уже забытого мгновения, когда совершил
первую ощутимую ошибку в жизни, когда первый раз оторвался от земли и
взлетел, и захватило дух восторгом и радостью, и когда впервые не
захотелось проснуться.
В комнату пробираюсь бесшумно, не включаю свет, соседи спят. Кто-то
умеренно похрапывает. Добрые, славные люди! Как ни прекрасны полеты во
сне, искренне желаю вам не видеть снов.
Утром тщательно исследую перед зеркалом мою пострадавшую скулу.
Царапина пустяковая, но некоторая односторонняя припухлость на физиономии
имеется. Не без гордости признаюсь, что отделался сущим пустяком. И вообще
нахожу, что вчерашние мои переживания были преувеличениями, потому,
наверно, совершенно не помню снов прошедшей ночи. Заснул, как упал.
Проснулся, как выпал.
Сегодня первый дождь за все время моего пребывания у моря. Еще из
окна в просветах аллей замечаю темную синь штормующего моря, и это мне
обязательно нужно видеть, надо только решить проблему зонта, как-то не
подумал обзавестись им ранее, сработал штамп представления о
Причерноморье, как о царстве солнца, воды и зелени.
Есть еще нечто, поддерживающее меня в состоянии некоторого
возбуждения. Я хочу, нет, я должен знать, чем закончилась процедура сдачи
денег. Прокручиваю варианты выхода на знакомого мне оперативника, но все
они искусственны и способны осложнить ситуацию. Конечно, я очень хочу
надеяться, что Людмила сочтет должным поставить меня в известность о
результатах нашей совместной авантюры, ведь, как оказалось, моя роль была
совсем не второстепенной, и, наконец, должны же быть у нее угрызения
совести, хотя именно этот момент ее сознания, если он присутствует, может
воспрепятствовать ее контакту со мной. Ей же нужно будет каким-то образом
оправдываться или извиняться. При всей благопристойности ее намерений
относительно матери со мной она поступила по любым правилам непорядочно.
Не может она этого не сознавать.
После, во время завтрака, на прогулке по санаторному парку, все время
ловлю себя на том, что сочиняю для Людмилы речи - монологи оправдания и
извинения. И чего там, я уже принял ее извинения, им нужно только
прозвучать хотя бы в самом упрощенном варианте - и внутренне я готов к
дальнейшему соучастию в судьбе коварного семейства. Оказывается, вчерашнее
приключение вместо того, чтобы оттолкнуть меня от них, лишь повязало
крепче прежнего. Всякий раз, как касаюсь рукой моей припухшей скулы,
улыбаюсь, а смысл улыбки, если перевести ее на слова, мог бы звучать
приблизительно так: ах ты, дрянь! надо же меня так облапошить! ну и сильна
девка! И если бы кто-нибудь услышал эти фразы произнесенными, то не
усомнился бы, что это не брань, а всего лишь почти дружеское, почти
любовное ворчание, и что прощение, если оно было на повестке, состоялось
намного раньше, чем эти фразы оказались произнесенными. И ни следа от
обиды. Все видится скорее забавным, чем трагическим. Ну влип немного.
Разве первый раз? Всего лишь нужно предполагать, что люди, с которыми
сводит судьба, сложнее возможных представлений о них, к такой сложности
нужно быть готовым, а не высчитывать ее по шаблонам собственного,
непременно ограниченного опыта.
Короче говоря, я хочу увидеть Людмилу и узнать о результатах. Можно
изменить фразу, и она зазвучит не менее правдиво. Я хочу узнать о
результатах и увидеть Людмилу. Если они уже знают о бесполезности их
попытки - мать не выпустят, - я уверен, у Людмилы возможно состояние
отчаяния, депрессии, чего угодно, и я могу быть полезен. Можно будет даже
продумать мое посещение следователя, я же и сейчас имею право
интересоваться судьбой спасенной мной женщины. Следователь может сказать
мне больше, чем им, о чем-то я могу догадаться, все же мой опыт в общении
со следователями чего-нибудь стоит.
Я должен их увидеть. Я обязан их увидеть. Мне нужно их искать. Теперь
приходит легкость и ясность суждений, уже непосредственно связанных с
действиями.
Зонт, громадный и старомодный, обнаруживается у Андрюхи, он вручает
его мне с удовольствием, это, оказывается, теща подложила ему свою
реликвию времен нэпа. Для пробы я распускаю его, возношу над головой, и
мои друзья гогочут и советуют сворачивать зонт всякий раз, как встретится
милиционер, потому что меня могут запросто принять за американского
парашютиста.
Зонт великолепен. Длинная ручка позволяет держать его высоко и не
сталкиваться с другими зонтами. К тому же он так объемен, что ни одна
капля не попадает на меня, хоть дождь косой, с порывами ветра
неустойчивого направления. Наверное, я комичен, на меня смотрят с
изумлением и провожают взглядами, но все они, смотрящие и провожающие,
мокры под своими изящными зонтиками, я же как под дланью Господней. На
углу парень-грузин тщетно пытается спасти от дождя хорошенькую черноглазую
девчушку. "Дорогой, - кричит он мне, - махнемся, а? Полтинник в придачу!"
"Подарок от тещи!" - кричу ему в ответ, махнув рукой в сочувствие.
Я спешу на Овражью улицу. Больше мне и некуда спешить. Конечно, я
помню слова Людмилы о том, что дом опечатали, но часто опечатываются
некоторые комнаты, куда стаскиваются вещи, описанные для предстоящей
конфискации, и оставляют помещение для проживания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
В конце концов все хорошо, а победителей, если и судят, то с улыбкой
сочувствия и в основном для порядку.
Я уже не стою, а иду. Собственно, я уже делаю второй круг вокруг
санатория. Теперь я хочу думать о том, как завтра попрут глаза на лоб у
местных следователей, когда вывалят им на стол полмиллиона - выкуп за
утопленницу, как нелегко будет им мотивировать отказ в освобождении, какой
удар предстоит вынести Людмиле. Может быть, именно тогда она вздрогнет от
мысли, что чуть было не принесла в жертву чужого человека, между прочим,
спасшего жизнь ее матери, и жертва эта была напрасна, то есть могла
оказаться напрасной... И опять я о себе. Вроде бы все разложил по
полочкам, а тошно. Надо бы идти спать, я знаю, сегодня обязательно полечу
во сне, потому что летаю всякий раз, когда оказываюсь в стыдной ситуации,
и чем больше стыд, тем великолепнее полет, это такое счастье - раскинуть
руки и парить над землей, и какая же она красивая, земля, с птичьего
полета, именно с птичьего, а не самолетного. Ни за что я так не благодарю
Бога, как за эти длительные, совершенно реальные полеты по ночам после
жизненных неудач и промахов. Так было с детства. Так было всю жизнь. Так
будет сегодня. И, наверное, до конца дней моих, потому что ничему не учат
годы, а иногда, как сегодня, мне вообще кажется, что ни единой клеткой
своего мозга я не поумнел с того уже забытого мгновения, когда совершил
первую ощутимую ошибку в жизни, когда первый раз оторвался от земли и
взлетел, и захватило дух восторгом и радостью, и когда впервые не
захотелось проснуться.
В комнату пробираюсь бесшумно, не включаю свет, соседи спят. Кто-то
умеренно похрапывает. Добрые, славные люди! Как ни прекрасны полеты во
сне, искренне желаю вам не видеть снов.
Утром тщательно исследую перед зеркалом мою пострадавшую скулу.
Царапина пустяковая, но некоторая односторонняя припухлость на физиономии
имеется. Не без гордости признаюсь, что отделался сущим пустяком. И вообще
нахожу, что вчерашние мои переживания были преувеличениями, потому,
наверно, совершенно не помню снов прошедшей ночи. Заснул, как упал.
Проснулся, как выпал.
Сегодня первый дождь за все время моего пребывания у моря. Еще из
окна в просветах аллей замечаю темную синь штормующего моря, и это мне
обязательно нужно видеть, надо только решить проблему зонта, как-то не
подумал обзавестись им ранее, сработал штамп представления о
Причерноморье, как о царстве солнца, воды и зелени.
Есть еще нечто, поддерживающее меня в состоянии некоторого
возбуждения. Я хочу, нет, я должен знать, чем закончилась процедура сдачи
денег. Прокручиваю варианты выхода на знакомого мне оперативника, но все
они искусственны и способны осложнить ситуацию. Конечно, я очень хочу
надеяться, что Людмила сочтет должным поставить меня в известность о
результатах нашей совместной авантюры, ведь, как оказалось, моя роль была
совсем не второстепенной, и, наконец, должны же быть у нее угрызения
совести, хотя именно этот момент ее сознания, если он присутствует, может
воспрепятствовать ее контакту со мной. Ей же нужно будет каким-то образом
оправдываться или извиняться. При всей благопристойности ее намерений
относительно матери со мной она поступила по любым правилам непорядочно.
Не может она этого не сознавать.
После, во время завтрака, на прогулке по санаторному парку, все время
ловлю себя на том, что сочиняю для Людмилы речи - монологи оправдания и
извинения. И чего там, я уже принял ее извинения, им нужно только
прозвучать хотя бы в самом упрощенном варианте - и внутренне я готов к
дальнейшему соучастию в судьбе коварного семейства. Оказывается, вчерашнее
приключение вместо того, чтобы оттолкнуть меня от них, лишь повязало
крепче прежнего. Всякий раз, как касаюсь рукой моей припухшей скулы,
улыбаюсь, а смысл улыбки, если перевести ее на слова, мог бы звучать
приблизительно так: ах ты, дрянь! надо же меня так облапошить! ну и сильна
девка! И если бы кто-нибудь услышал эти фразы произнесенными, то не
усомнился бы, что это не брань, а всего лишь почти дружеское, почти
любовное ворчание, и что прощение, если оно было на повестке, состоялось
намного раньше, чем эти фразы оказались произнесенными. И ни следа от
обиды. Все видится скорее забавным, чем трагическим. Ну влип немного.
Разве первый раз? Всего лишь нужно предполагать, что люди, с которыми
сводит судьба, сложнее возможных представлений о них, к такой сложности
нужно быть готовым, а не высчитывать ее по шаблонам собственного,
непременно ограниченного опыта.
Короче говоря, я хочу увидеть Людмилу и узнать о результатах. Можно
изменить фразу, и она зазвучит не менее правдиво. Я хочу узнать о
результатах и увидеть Людмилу. Если они уже знают о бесполезности их
попытки - мать не выпустят, - я уверен, у Людмилы возможно состояние
отчаяния, депрессии, чего угодно, и я могу быть полезен. Можно будет даже
продумать мое посещение следователя, я же и сейчас имею право
интересоваться судьбой спасенной мной женщины. Следователь может сказать
мне больше, чем им, о чем-то я могу догадаться, все же мой опыт в общении
со следователями чего-нибудь стоит.
Я должен их увидеть. Я обязан их увидеть. Мне нужно их искать. Теперь
приходит легкость и ясность суждений, уже непосредственно связанных с
действиями.
Зонт, громадный и старомодный, обнаруживается у Андрюхи, он вручает
его мне с удовольствием, это, оказывается, теща подложила ему свою
реликвию времен нэпа. Для пробы я распускаю его, возношу над головой, и
мои друзья гогочут и советуют сворачивать зонт всякий раз, как встретится
милиционер, потому что меня могут запросто принять за американского
парашютиста.
Зонт великолепен. Длинная ручка позволяет держать его высоко и не
сталкиваться с другими зонтами. К тому же он так объемен, что ни одна
капля не попадает на меня, хоть дождь косой, с порывами ветра
неустойчивого направления. Наверное, я комичен, на меня смотрят с
изумлением и провожают взглядами, но все они, смотрящие и провожающие,
мокры под своими изящными зонтиками, я же как под дланью Господней. На
углу парень-грузин тщетно пытается спасти от дождя хорошенькую черноглазую
девчушку. "Дорогой, - кричит он мне, - махнемся, а? Полтинник в придачу!"
"Подарок от тещи!" - кричу ему в ответ, махнув рукой в сочувствие.
Я спешу на Овражью улицу. Больше мне и некуда спешить. Конечно, я
помню слова Людмилы о том, что дом опечатали, но часто опечатываются
некоторые комнаты, куда стаскиваются вещи, описанные для предстоящей
конфискации, и оставляют помещение для проживания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26