- Я неуродлив и без особых примет, но все же боюсь попортить пейзаж.
- Смотрите, - вдруг говорит она, - сегодня море мраморного цвета!
- Разве? - возражаю задиристо. - По-моему, оно сегодня мыльного
цвета, словно вытекло из мировой бани.
Она резко поднимается, брови-стрелы в самое мое сердце.
- Если будете говорить гадости, полетите за борт!
Валера заметно оживлен.
- Уж так прямо и за борт! Я ведь как-никак гость, а не персидская
княжна.
- Хамская песня. С детства ее ненавидела. И никакой он не бунтарь,
этот ваш Стенька, а просто бандит и хам!
Лично я тоже не в восторге от "донского казака", но все же не спешу
соглашаться с Людмилой. Я хотел бы вернуться к интересующей меня теме.
- Между прочим, - говорю, - не мешало бы навестить мать. Нужна масса
всяких мелочей, и питание там дрянное.
- А вы откуда знаете? И вообще вы не мент случайно?
Глаза ее холодны и колючи. Я их знаю. Такие глаза бывают у классовой
борьбы. Они бесполы, как беспола ненависть.
Про ненависть и спрашиваю:
- ...вы еще так молоды. Откуда она у вас?
- Слишком много чести, чтобы их ненавидеть. Я их презираю!
Но вот тут-то ты меня не обманешь, красавица! Типично уголовное
явление: желаемое принимается за действительное. Хотелось бы презрения,
но, в сущности, всегда лишь страх и ненависть.
- Я их презираю, - сверкает глазами Людмила, - это самые тупые
двуногие. Они думают, что служат закону, а всегда только холуи у тех, в
чьих руках пирог! Они все одинаковые. Все! Все! Все! Они нужны, не спорю.
Как половые тряпки, как сапожные щетки, сапожным щеткам все равно, кому
чистить сапоги. Холуи! И чаще всего продажные, точнее, подкупные. У всех у
них своя цена. Один подешевле, другой подороже, но продаются все!
- Так уж и все! - усмехаюсь.
- Если кто и есть некупленный, так это только означает, что ему еще
не предложили его цены, или он в академию готовится, или просто трусит
брать. Вот таких много. Сами трусят, а представляются как неподкупные.
Таких не покупают, таких пугают. Саранча!
Она выговорилась, а возможно, ей показалось, что злоба может тенью
упасть на ее красивые черты и исказить их, и потому, вероятно, она вдруг
как-то поспешно улыбается и прежним ленивым тоном отмахивается от темы.
- Да ну их! А на счет мамы не беспокойтесь. Она там будет иметь все.
Если нельзя купить свободу, то можно по крайней мере купить привилегии в
неволе. Хотя...
Что-то похожее на испуг мелькает в ее глазах. Только мелькает, и
снова ничего, кроме обычной женской тайны...
- А вы действительно не понимаете моря или кривляетесь?
Меня всегда шокировала эта удивительная способность женщин мгновенно
устанавливать равенство, будь ты хоть семи пядей во лбу, тебя похлопают по
плечу, и напрягайся, чтобы на следующем этапе общения вплотную не
познакомиться с каблучком хамства. Не о всех речь, конечно, но часто, черт
возьми...
- Да, пожалуй, я не понимаю моря. Я ведь впервые...
Глаза ее просто взрываются изумлением и жалостью ко мне.
- Да как же вы смели прожить жизнь, ведь вам уже не сорок, прожить и
не увидеть моря! Вы или очень холодный, или очень ленивый человек! Разве
вы не знаете Айвазовского? Знаете ведь!
- Ну, конечно...
Сейчас она утопит меня в своем презрении. Я набираю побольше воздуха,
чтобы не захлебнуться.
- Видеть изображение и не захотеть увидеть натуру! Считайте, что вы
зря прожили половину вашей жизни! Смотрите же во все глаза, вы еще хоть
что-нибудь можете наверстать!
Я смотрю не во все глаза, я смотрю в ее глаза и теряюсь, и забываю,
кто она, эта морская фея, и мне грустно. Боже, как мне грустно, я бы
выпрыгнул в море, да мы уже больно далеко от берега, доплыву ли? К тому же
волны. Они подшвыривают наш катерок весьма ощутимо.
Глохнет мотор. Валера выключил его и теперь, чуть ли не перешагивая
через меня, поднимается на палубу и устраивается рядом с Людмилой на том
самом месте, которое я не поспешил занять.
Понимаю, такая программа. Уходим в море, выключаем двигатель,
загораем, доверившись произволу волн и течений.
Я точно помню, что согласился на эту прогулку из познавательных
соображений, но, увы! я никак не могу вспомнить, что именно я собирался
познавать, увязавшись третьим лишним... Я вопиюще лишний на катерке, я
лишний в морс... А до этого... Что было до этого? До этою была жизнь, в
которой я более всего боялся оказаться лишним и всем, что мне было
отпущено природой, упрямо доказывал обратное.
Всю свою жизнь я отдал политическому упрямству, никогда не жалел об
этом, а сейчас пытаюсь вычислить, сколько красоты прошло мимо меня, и
чтобы не получить уничтожающий ответ, пытаюсь определить красоту самого
упрямства. Только что-то не очень получается... Но все равно сейчас мне
хочется думать только о красоте, найти какие-то нетривиальные слова, чтобы
в одном суждении вместить весь смысл короткой человеческой жизни и ее
главное печальное противоречие между жалкой трагедией плоти и
величественно демонической трагедией духа...
А может быть, все проще. Может быть, мне просто нравится эта женщина
на палубе катерка, женщина, которую ни при каких обстоятельствах я бы не
хотел видеть своей, но смотреть и смотреть, и слушать ее ужасные речи, и
не противиться им, но изумляться тем бесплодным изумлением, которое ни к
чему не обязывает и не обременяет ответственностью, потому что женщина и
чужая, и ненужная, и можно даже испытать некую нечистую радость оттого,
что есть в жизни нечто, на что можно смотреть хладнокровно и
любознательно, не рискуя ни единой клеткой своих нервов.
- Все человечество делится на живущих у моря и не живущих у моря, -
говорит Людмила, вызывающе глядя мне в глаза.
- И в чем же преимущества первых? - спрашиваю.
И, наконец, прорезается Валера.
- Людочка хочет сказать, что, какие бы ни были у вас личные
достоинства, вы человек неполноценный, потому что только живущий у моря
есть существо воистину космического порядка.
Я не улавливаю оттенка его голоса, но что-то в его словах не очень
доброе по отношению к Людмиле. Похоже, что и она почувствовала это.
- А ты меня не комментируй, пожалуйста! - говорит она почти зло.
Молодые красавцы, они лежат передо мной и пикируются с ленивой
злостью, а я любуюсь ими и не успеваю заметить начало ссоры, предполагаю
только, что ссорятся они потому, что пресыщены друг другом, устали от
взаимного совершенства, от равенства, от пут любви, которая уже не только
радость. Катерок качает на волнах, и фразы их, еще не очень обидные,
соскальзывают с бортов в море и превращаются в медуз, сначала мелких,
затем крупнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26