До джербоа мы в наших одеяниях еще дотянем, а там дальше поглядим. Благодарю за то, что…
Я замер на полуслове – в соседнем кустарнике низкорослой шелковицы мне послышался какой-то шорох.
– Нам нечего опасаться, эмир, это какой-то зверек, может быть, птица, ящерка или уж, – успокоил меня мирза.
– Мне знакомы все шорохи леса, – ответил я, – это был не зверь, а человек.
В несколько прыжков я обогнул кустарник и схватил мужчину, который уже собирался улизнуть. Это был один из слуг перса.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я.
Он молчал.
– Говори, или я вырву тебе язык!
Тут он открыл рот, но издал какие-то нечленораздельные звуки. Тут подошел мирза и произнес, увидев его:
– Садык, это ты? Он не может говорить, он немой.
– Но что ему надо в этих шелковицах?
– Сейчас он мне расскажет, я понимаю его язык. – И, повернувшись к нему, спросил: – Садык, что тебе нужно?
Пойманный врасплох слуга разжал ладонь и показал пучок трав и горстку ягод.
– Откуда ты пришел?
Садык показал на лагерь.
– Ты знал, что мы находимся здесь?
Он покачал головой.
– Ты слышал, о чем мы говорили?
Снова тот же жест.
– Ну ладно, иди, только не мешай нам больше.
Садык ушел, а его хозяин объяснил мне:
– Альва поручила Садыку набрать ягод и трав, которые нужны при жарке глухарей. Случайно он напал на нас…
– И подслушал, – вставил я.
– Но ты же видел, что он это отрицал.
– Я так не думаю.
– О нет, он верный человек!
– Его лицо мне не нравится. Человек с узким, раздвоенным подбородком склонен к фальши. Это, конечно, мое мнение, но до сих пор так оно и было. Он родился глухим?
– Нет.
– А отчего он потерял дар речи?
Мирза помедлил с ответом, потом произнес:
– У него больше нет языка.
– Ах, значит, раньше он мог говорить? И его ему отрезали…
– Увы, – грустно проговорил перс.
Я с содроганием подумал о бытующем до сих пор жестоком обычае обрезания и даже полного отрезания языка. Он по-прежнему процветает в странах Востока и Южной Америки, особенно где много чернокожих рабов.
– Хасан Арджир-мирза, – снова затянул я свою песню, – я вижу, ты с неохотой возвращаешься к этому разговору, но этот Садык мне не нравится, я не могу доверять ему – его присутствие при нашем разговоре мне подозрительно. Прошу тебя, расскажи мне о том, как он лишился языка.
– Я проверял его, эмир. Он верен мне и честен. Но ты сейчас узнаешь, что заставило моего отца пойти на этот жестокий шаг.
– Твоего отца? Что ж, это действительно очень интересно!
– Этот Садык в детстве был оруженосцем отца и передавал его распоряжения, приказы и указания. Он много бывал в доме верховного муфтия и видел его дочь. Она нравилась ему, а он был красивым малым. Однажды он перепрыгнул через ограду сада, где она возилась с цветами, и отважился заговорить с ней после того, как она ему отказала. Его схватили. Из уважения к моему отцу парня не казнили, а приговорили к вырыванию языка, причем по приговору это должен был сделать отец. Он был многим обязан муфтию, и за это тоже был ему благодарен: отец позвал аптекаря, одновременно и опытного лекаря, который и вырезал Садыку язык.
– Это было хуже смерти. Садык с тех пор постоянно жил с отцом?
– Да, и отца мучили боли Садыка, ибо он очень дружелюбен по характеру. Но на них лежало проклятие.
– Как это?
– Муфтий умер от яда. Аптекаря тоже нашли однажды поутру у дверей своей аптеки, а девушка утонула на речной прогулке, когда баркас, задрапированный до неузнаваемости, врезался в ее лодку и потопил ее.
– Все это очень подозрительно. Убийц не нашли?
– Нет. Я знаю, что ты сейчас думаешь, эмир, но твои предположения лишены оснований, так как Садык часто болел и как раз в те дни лежал пластом в своей комнатушке.
– И ведь твой отец умер неестественной смертью?
– Он погиб во время рейда. Садык и один лейтенант сопровождали его. Садык спасся один, весь израненный, отец же и лейтенант погибли.
– Хм! А Садык не признал убийц?
– Было темно. Одного из убийц он узнал по голосу – это был давний враг отца.
– Которому ты мстишь?
– Судьи освободили его, но он мертв!
Выражение лица мирзы подсказало мне, какой смертью умер тот враг. Он предостерегающе вытянул руку и сказал:
– Все это позади. Давай возвращаться в лагерь. – И он двинулся в сторону стоянки.
Я какое-то время еще сидел, размышляя об услышанном. Этот Садык был или совсем потерянным, лишенным лица человеком, каких мало, или воплощением зла и мести. Во всяком случае, его нельзя было выпускать из виду.
Когда я позже пришел в лагерь, там занимались приготовлением ужина. Я сообщил англичанину, что собираюсь двигаться вместе с персом до Багдада, а потом в Кербелу, и он тут же согласился ехать с нами.
Моя рана беспокоила меня куда меньше прежнего, а потому после полудня я решил побродить со штуцером и собакой по окрестностям. Сэр Дэвид Линдсей вызвался пойти со мной, но мне нужно было побыть одному. По старой многолетней привычке мне хотелось позаботиться о безопасности лагеря. Главное здесь – скрыть собственные следы и проследить, чтобы чужие следы не оказались незамеченными. Я сделал вокруг лагеря много кругов, пока не оказался на берегу реки. Тут я заметил, что трава на нем изрядно примята. Я хотел было подойти к этому месту поближе, но тут услышал, как сзади хрустнули ветки.
Я быстро нырнул в густой кустарник и притаился. Неподалеку от моего укрытия раздались шаги – немой перс крался по кустам, озирался и приближался к тому месту, которое только что попалось мне на глаза. Потом он потоптался в траве и без промедления вернулся назад. Подходя к кустам, он бросил острый, внимательный взгляд на какие-то определенные участки зелени и хотел уже бежать дальше.
Тут я левой рукой схватил его за грудь, а правой залепил такую оплеуху, что он потерял всякую способность к сопротивлению.
– Предатель! Что ты здесь делаешь? – крикнул я.
Ответить он, ясное дело, не мог, но нечленораздельные звуки, издаваемые им, свидетельствовали, что напуган он смертельно.
– Видишь это ружье? – сказал я. – Если ты сейчас же не сделаешь, что я тебе прикажу, то я застрелю тебя. Возьми свою кела, зачерпни воды и вылей на пригнутую траву, чтобы она снова поднялась.
Он попытался было воспротивиться, делал руками какие-то извиняющиеся движения, но когда я поднял штуцер, повиновался.
– А теперь подойди, – сказал я, когда он вернулся, – посмотрим, что ты здесь так внимательно осматривал!
Я обследовал оба места, которые только что привлекли его внимание, и заметил, что на двух ветках, удаленных друг от друга шагов на двадцать, висят маленькие пучки травы.
– Ага, знак. Интересно. Сними эту траву и брось в реку.
Он повиновался.
– А теперь пойдем в лагерь. Вперед. Если попытаешься бежать, тебя догонит моя пуля или разорвет пес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Я замер на полуслове – в соседнем кустарнике низкорослой шелковицы мне послышался какой-то шорох.
– Нам нечего опасаться, эмир, это какой-то зверек, может быть, птица, ящерка или уж, – успокоил меня мирза.
– Мне знакомы все шорохи леса, – ответил я, – это был не зверь, а человек.
В несколько прыжков я обогнул кустарник и схватил мужчину, который уже собирался улизнуть. Это был один из слуг перса.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я.
Он молчал.
– Говори, или я вырву тебе язык!
Тут он открыл рот, но издал какие-то нечленораздельные звуки. Тут подошел мирза и произнес, увидев его:
– Садык, это ты? Он не может говорить, он немой.
– Но что ему надо в этих шелковицах?
– Сейчас он мне расскажет, я понимаю его язык. – И, повернувшись к нему, спросил: – Садык, что тебе нужно?
Пойманный врасплох слуга разжал ладонь и показал пучок трав и горстку ягод.
– Откуда ты пришел?
Садык показал на лагерь.
– Ты знал, что мы находимся здесь?
Он покачал головой.
– Ты слышал, о чем мы говорили?
Снова тот же жест.
– Ну ладно, иди, только не мешай нам больше.
Садык ушел, а его хозяин объяснил мне:
– Альва поручила Садыку набрать ягод и трав, которые нужны при жарке глухарей. Случайно он напал на нас…
– И подслушал, – вставил я.
– Но ты же видел, что он это отрицал.
– Я так не думаю.
– О нет, он верный человек!
– Его лицо мне не нравится. Человек с узким, раздвоенным подбородком склонен к фальши. Это, конечно, мое мнение, но до сих пор так оно и было. Он родился глухим?
– Нет.
– А отчего он потерял дар речи?
Мирза помедлил с ответом, потом произнес:
– У него больше нет языка.
– Ах, значит, раньше он мог говорить? И его ему отрезали…
– Увы, – грустно проговорил перс.
Я с содроганием подумал о бытующем до сих пор жестоком обычае обрезания и даже полного отрезания языка. Он по-прежнему процветает в странах Востока и Южной Америки, особенно где много чернокожих рабов.
– Хасан Арджир-мирза, – снова затянул я свою песню, – я вижу, ты с неохотой возвращаешься к этому разговору, но этот Садык мне не нравится, я не могу доверять ему – его присутствие при нашем разговоре мне подозрительно. Прошу тебя, расскажи мне о том, как он лишился языка.
– Я проверял его, эмир. Он верен мне и честен. Но ты сейчас узнаешь, что заставило моего отца пойти на этот жестокий шаг.
– Твоего отца? Что ж, это действительно очень интересно!
– Этот Садык в детстве был оруженосцем отца и передавал его распоряжения, приказы и указания. Он много бывал в доме верховного муфтия и видел его дочь. Она нравилась ему, а он был красивым малым. Однажды он перепрыгнул через ограду сада, где она возилась с цветами, и отважился заговорить с ней после того, как она ему отказала. Его схватили. Из уважения к моему отцу парня не казнили, а приговорили к вырыванию языка, причем по приговору это должен был сделать отец. Он был многим обязан муфтию, и за это тоже был ему благодарен: отец позвал аптекаря, одновременно и опытного лекаря, который и вырезал Садыку язык.
– Это было хуже смерти. Садык с тех пор постоянно жил с отцом?
– Да, и отца мучили боли Садыка, ибо он очень дружелюбен по характеру. Но на них лежало проклятие.
– Как это?
– Муфтий умер от яда. Аптекаря тоже нашли однажды поутру у дверей своей аптеки, а девушка утонула на речной прогулке, когда баркас, задрапированный до неузнаваемости, врезался в ее лодку и потопил ее.
– Все это очень подозрительно. Убийц не нашли?
– Нет. Я знаю, что ты сейчас думаешь, эмир, но твои предположения лишены оснований, так как Садык часто болел и как раз в те дни лежал пластом в своей комнатушке.
– И ведь твой отец умер неестественной смертью?
– Он погиб во время рейда. Садык и один лейтенант сопровождали его. Садык спасся один, весь израненный, отец же и лейтенант погибли.
– Хм! А Садык не признал убийц?
– Было темно. Одного из убийц он узнал по голосу – это был давний враг отца.
– Которому ты мстишь?
– Судьи освободили его, но он мертв!
Выражение лица мирзы подсказало мне, какой смертью умер тот враг. Он предостерегающе вытянул руку и сказал:
– Все это позади. Давай возвращаться в лагерь. – И он двинулся в сторону стоянки.
Я какое-то время еще сидел, размышляя об услышанном. Этот Садык был или совсем потерянным, лишенным лица человеком, каких мало, или воплощением зла и мести. Во всяком случае, его нельзя было выпускать из виду.
Когда я позже пришел в лагерь, там занимались приготовлением ужина. Я сообщил англичанину, что собираюсь двигаться вместе с персом до Багдада, а потом в Кербелу, и он тут же согласился ехать с нами.
Моя рана беспокоила меня куда меньше прежнего, а потому после полудня я решил побродить со штуцером и собакой по окрестностям. Сэр Дэвид Линдсей вызвался пойти со мной, но мне нужно было побыть одному. По старой многолетней привычке мне хотелось позаботиться о безопасности лагеря. Главное здесь – скрыть собственные следы и проследить, чтобы чужие следы не оказались незамеченными. Я сделал вокруг лагеря много кругов, пока не оказался на берегу реки. Тут я заметил, что трава на нем изрядно примята. Я хотел было подойти к этому месту поближе, но тут услышал, как сзади хрустнули ветки.
Я быстро нырнул в густой кустарник и притаился. Неподалеку от моего укрытия раздались шаги – немой перс крался по кустам, озирался и приближался к тому месту, которое только что попалось мне на глаза. Потом он потоптался в траве и без промедления вернулся назад. Подходя к кустам, он бросил острый, внимательный взгляд на какие-то определенные участки зелени и хотел уже бежать дальше.
Тут я левой рукой схватил его за грудь, а правой залепил такую оплеуху, что он потерял всякую способность к сопротивлению.
– Предатель! Что ты здесь делаешь? – крикнул я.
Ответить он, ясное дело, не мог, но нечленораздельные звуки, издаваемые им, свидетельствовали, что напуган он смертельно.
– Видишь это ружье? – сказал я. – Если ты сейчас же не сделаешь, что я тебе прикажу, то я застрелю тебя. Возьми свою кела, зачерпни воды и вылей на пригнутую траву, чтобы она снова поднялась.
Он попытался было воспротивиться, делал руками какие-то извиняющиеся движения, но когда я поднял штуцер, повиновался.
– А теперь подойди, – сказал я, когда он вернулся, – посмотрим, что ты здесь так внимательно осматривал!
Я обследовал оба места, которые только что привлекли его внимание, и заметил, что на двух ветках, удаленных друг от друга шагов на двадцать, висят маленькие пучки травы.
– Ага, знак. Интересно. Сними эту траву и брось в реку.
Он повиновался.
– А теперь пойдем в лагерь. Вперед. Если попытаешься бежать, тебя догонит моя пуля или разорвет пес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104