Хотя нет, он был тут не совсем один — лампа снова вспыхнула и дрожащий огонек отразился в десятках горящих глаз, следивших за трибуном. Некоторые из них, беспокойно подумал Марк, были уже не похожи на глаза нормальных людей. Он медленно отступил и, закрыв за собой скрипучую дверь, задвинул засов.
Стробилос равнодушно смотрел на Марка со стены. Даже придворный художник не сумел придать его лицу величавость. Бывший император напоминал не то базарного торговца, не то мелкого жулика.
Верхний этаж тюрьмы с чадящими у камер факелами казался чуть ли не уютным по сравнению с жутким подвалом. Стражники продолжали толкать свои тележки: пока что они раздали еду только в шесть или семь камер. Движения их были отработаны почти до автоматизма: миска похлебки налево, краюха хлеба направо, по кувшину с водой в обе стороны, и тележка скрипнула, процедура повторяется.
— Эй ты! — крикнул кто-то из ближайшей камеры. — Да, ты, чужеземец!
Марк хотел уже продолжать свой путь — он был уверен, что здесь с ним никто не заговорит, — но повторный возглас остановил его. Он с любопытством огляделся и не сразу узнал Тарона Леймокера в ветхой одежде заключенного. Бывший адмирал здорово исхудал, а его волосы и борода превратились в грязную и всклокоченную гриву. Месяцы, проведенные в полумраке, лишили его знаменитого морского загара, но когда Скаурус подошел ближе, то увидел, что Леймокер по-прежнему подтянут, как и полагалось моряку. Камера была аккуратной и, насколько это возможно, чистой. Если уж на то пошло, она была чище, чем лестница и коридор.
— Что тебе нужно от меня, Леймокер? — спросил трибун не слишком дружелюбно. Человек, стоящий за ржавой решеткой, чуть не убил его в морском сражении и был брошен сюда за попытку убить Императора, которого поддерживал римлянин.
— Я хочу, чтобы ты передал Гаврасу мою просьбу, если сможешь, — сказал адмирал. Он просил, но его глубокий хриплый голос каким-то образом превратил эту просьбу в подобие команды.
Марк промолчал, и Леймокер, прочитав на его лице колебания, продолжал:
— Я не такой идиот, чтобы попросить его выпустить меня на свободу. Я знаю, что это невозможно. Но передай ему, чужеземец, что он держит за решеткой невинного человека. Клянусь Фосом и его лучезарным светом, надеждой на рай и страхом перед адским льдом Скотоса, клянусь прахом моих родителей и памятью предков — я невиновен. — Он очертил знак солнца на груди и хрипло повторил: — Он держит в неволе невиновного человека!
Заключенный из соседней камеры, тощий человек с узким и хитрым лицом, сладенько ухмыльнулся Скаурусу:
— Ага, мы все тут невинные! — Его смешок превратил это слово в грязную насмешку.
Римлянин заколебался. Леймокер был грязен и бос, но говорил все так же уверенно и был убежден в своей правоте. Как и в первую их встречу, он показался Марку не способным на предательство, и слова его не были похожи на ложь. Они встретились глазами, и трибун первым отвел взгляд.
Тележка с едой скрежеща покатилась дальше.
— Я попробую что-нибудь сделать, — сказал Марк.
Леймокер кивнул и прижал правую руку к сердцу — имперский салют старшему по званию. Если это было актерской игрой, подумал Скаурус, то она заслуживала награды.
Он стал жалеть о своем обещании, еще прежде чем вернулся во дворец. Словно без этого у него не было причин для головной боли… А теперь ему предстоит убедить Гавраса в том, что тот допустил ошибку. Туризин не доверял своим советникам, больше, чем Маврикиос, и имел на то веские причины. Трибун боялся даже подумать о том, что произойдет, если император узнает о его намерении дезертировать вместе с намдалени… Можно, правда, попробовать действовать через Алипию Гавру, это умерит подозрение Туризина, так как просьба будет исходить от двух человек. По крайней мере, это позволит трибуну узнать, что думает принцесса об экс-адмирале, и лучше судить о Леймокере. Возможно, она даже знает, где находится этот проклятый налоговый документ, подумал Марк.
Мизизиос, прислужник-евнух, ушел, неслышно касаясь сандалиями мозаичного пола. Маленький дворец этот служил личными покоями императорской семье, и пол и стены его были богато украшены слоновой костью и красным деревом.
— Да, конечно, впусти его, — услышал Скаурус голос принцессы.
Мизизиос поклонился и повернул серебряную ручку двери, открывая ее перед Скаурусом. Евнух последовал было за трибуном в комнату, но Алипия знаком приказала ему удалиться.
— Дай нам поговорить наедине, — приказала принцесса и, увидев, что тот заколебался, добавила: — Иди, иди, моя честь в полной безопасности.
В ее голосе горечи не меньше, чем властности, подумал Марк. Алипия, впрочем, была достаточно приветлива и, предложив римлянину стул, угостила его пирожными, булочками и бокалом вина.
— Благодарю, Ваше Высочество, и прошу извинить за то, что я вторгся к вам без предупреждения.
Марк с удовольствием откусил от булочки. Она была начинена изюмом и орехами, приправами куда более приятными, чем те, которыми нашпиговал гуся хозяин таверны. Этот жареный гусь все еще отзывался недоброй памятью в его желудке.
— Мой дядя сказал вам, что все, связанное с чиновничьими делами, должно иметь для вас первостепенное значение, не так ли? — сказала Алипия, слегка приподняв брови.
Было это выражением удивления или легкого сарказма? Марк не умел читать мысли принцессы и подумал, что у нее есть большое преимущество перед ним: она-то, похоже, видела его насквозь.
— Если я помешал вашим занятиям… — начал он.
— Ничего, что не могло бы подождать. — Алипия указала на стол, заваленный книгами и свитками документов, точно так же, как и его рабочий стол. Скаурус прочитал набранное золотом заглавие одной из книг в кожаном переплете — «Хроника семи царей». Принцесса проследила за его взглядом и кивнула:
— История — занятие, требующее особого отношения и времени.
Стол сделан был из простой сосны, но выглядел лучше, чем тот, что стоял у Марка. Остальная мебель, в том числе и стулья, на которых сидели Алипия и трибун, выглядела более чем скромно. Единственным украшением в комнате было висевшее над столом изображение Фоса, сухое, суровое лицо божества.
На первый взгляд принцесса казалась такой же сухой и строгой. Одета она была в простую широкую блузу и темно-коричневую юбку. Драгоценностей на ней не было, волосы стянуты на затылке узлом. Но в глазах Алипии, редкостного для видессианки зеленого цвета, поблескивали иронические огоньки, и это скрадывало ее напускную суровость.
— Ну и о каком же чернильном деле мы будем сейчас говорить? — спросила она насмешливо.
— Дело пустяковое, — признался Марк. — Не можете ли вы мне сказать, куда пропали донесения из Кибистры?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Стробилос равнодушно смотрел на Марка со стены. Даже придворный художник не сумел придать его лицу величавость. Бывший император напоминал не то базарного торговца, не то мелкого жулика.
Верхний этаж тюрьмы с чадящими у камер факелами казался чуть ли не уютным по сравнению с жутким подвалом. Стражники продолжали толкать свои тележки: пока что они раздали еду только в шесть или семь камер. Движения их были отработаны почти до автоматизма: миска похлебки налево, краюха хлеба направо, по кувшину с водой в обе стороны, и тележка скрипнула, процедура повторяется.
— Эй ты! — крикнул кто-то из ближайшей камеры. — Да, ты, чужеземец!
Марк хотел уже продолжать свой путь — он был уверен, что здесь с ним никто не заговорит, — но повторный возглас остановил его. Он с любопытством огляделся и не сразу узнал Тарона Леймокера в ветхой одежде заключенного. Бывший адмирал здорово исхудал, а его волосы и борода превратились в грязную и всклокоченную гриву. Месяцы, проведенные в полумраке, лишили его знаменитого морского загара, но когда Скаурус подошел ближе, то увидел, что Леймокер по-прежнему подтянут, как и полагалось моряку. Камера была аккуратной и, насколько это возможно, чистой. Если уж на то пошло, она была чище, чем лестница и коридор.
— Что тебе нужно от меня, Леймокер? — спросил трибун не слишком дружелюбно. Человек, стоящий за ржавой решеткой, чуть не убил его в морском сражении и был брошен сюда за попытку убить Императора, которого поддерживал римлянин.
— Я хочу, чтобы ты передал Гаврасу мою просьбу, если сможешь, — сказал адмирал. Он просил, но его глубокий хриплый голос каким-то образом превратил эту просьбу в подобие команды.
Марк промолчал, и Леймокер, прочитав на его лице колебания, продолжал:
— Я не такой идиот, чтобы попросить его выпустить меня на свободу. Я знаю, что это невозможно. Но передай ему, чужеземец, что он держит за решеткой невинного человека. Клянусь Фосом и его лучезарным светом, надеждой на рай и страхом перед адским льдом Скотоса, клянусь прахом моих родителей и памятью предков — я невиновен. — Он очертил знак солнца на груди и хрипло повторил: — Он держит в неволе невиновного человека!
Заключенный из соседней камеры, тощий человек с узким и хитрым лицом, сладенько ухмыльнулся Скаурусу:
— Ага, мы все тут невинные! — Его смешок превратил это слово в грязную насмешку.
Римлянин заколебался. Леймокер был грязен и бос, но говорил все так же уверенно и был убежден в своей правоте. Как и в первую их встречу, он показался Марку не способным на предательство, и слова его не были похожи на ложь. Они встретились глазами, и трибун первым отвел взгляд.
Тележка с едой скрежеща покатилась дальше.
— Я попробую что-нибудь сделать, — сказал Марк.
Леймокер кивнул и прижал правую руку к сердцу — имперский салют старшему по званию. Если это было актерской игрой, подумал Скаурус, то она заслуживала награды.
Он стал жалеть о своем обещании, еще прежде чем вернулся во дворец. Словно без этого у него не было причин для головной боли… А теперь ему предстоит убедить Гавраса в том, что тот допустил ошибку. Туризин не доверял своим советникам, больше, чем Маврикиос, и имел на то веские причины. Трибун боялся даже подумать о том, что произойдет, если император узнает о его намерении дезертировать вместе с намдалени… Можно, правда, попробовать действовать через Алипию Гавру, это умерит подозрение Туризина, так как просьба будет исходить от двух человек. По крайней мере, это позволит трибуну узнать, что думает принцесса об экс-адмирале, и лучше судить о Леймокере. Возможно, она даже знает, где находится этот проклятый налоговый документ, подумал Марк.
Мизизиос, прислужник-евнух, ушел, неслышно касаясь сандалиями мозаичного пола. Маленький дворец этот служил личными покоями императорской семье, и пол и стены его были богато украшены слоновой костью и красным деревом.
— Да, конечно, впусти его, — услышал Скаурус голос принцессы.
Мизизиос поклонился и повернул серебряную ручку двери, открывая ее перед Скаурусом. Евнух последовал было за трибуном в комнату, но Алипия знаком приказала ему удалиться.
— Дай нам поговорить наедине, — приказала принцесса и, увидев, что тот заколебался, добавила: — Иди, иди, моя честь в полной безопасности.
В ее голосе горечи не меньше, чем властности, подумал Марк. Алипия, впрочем, была достаточно приветлива и, предложив римлянину стул, угостила его пирожными, булочками и бокалом вина.
— Благодарю, Ваше Высочество, и прошу извинить за то, что я вторгся к вам без предупреждения.
Марк с удовольствием откусил от булочки. Она была начинена изюмом и орехами, приправами куда более приятными, чем те, которыми нашпиговал гуся хозяин таверны. Этот жареный гусь все еще отзывался недоброй памятью в его желудке.
— Мой дядя сказал вам, что все, связанное с чиновничьими делами, должно иметь для вас первостепенное значение, не так ли? — сказала Алипия, слегка приподняв брови.
Было это выражением удивления или легкого сарказма? Марк не умел читать мысли принцессы и подумал, что у нее есть большое преимущество перед ним: она-то, похоже, видела его насквозь.
— Если я помешал вашим занятиям… — начал он.
— Ничего, что не могло бы подождать. — Алипия указала на стол, заваленный книгами и свитками документов, точно так же, как и его рабочий стол. Скаурус прочитал набранное золотом заглавие одной из книг в кожаном переплете — «Хроника семи царей». Принцесса проследила за его взглядом и кивнула:
— История — занятие, требующее особого отношения и времени.
Стол сделан был из простой сосны, но выглядел лучше, чем тот, что стоял у Марка. Остальная мебель, в том числе и стулья, на которых сидели Алипия и трибун, выглядела более чем скромно. Единственным украшением в комнате было висевшее над столом изображение Фоса, сухое, суровое лицо божества.
На первый взгляд принцесса казалась такой же сухой и строгой. Одета она была в простую широкую блузу и темно-коричневую юбку. Драгоценностей на ней не было, волосы стянуты на затылке узлом. Но в глазах Алипии, редкостного для видессианки зеленого цвета, поблескивали иронические огоньки, и это скрадывало ее напускную суровость.
— Ну и о каком же чернильном деле мы будем сейчас говорить? — спросила она насмешливо.
— Дело пустяковое, — признался Марк. — Не можете ли вы мне сказать, куда пропали донесения из Кибистры?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113