Маниакис вглядывался в лицо молодой монахини, пока та присматривалась к нему. Она действительно была молода, вот и все, что Маниакис мог сказать с уверенностью: надвинутый на лоб клобук почти лишил ее индивидуальных черт. Вдобавок Маниакис обнаружил, что образ невесты, хранившийся в его памяти в течение шести лет изгнания, изрядно потускнел со временем. Он помнил только удлиненное лицо с тонкими точеными чертами да большие глаза, вот, пожалуй, и все. Там, в окне, могла быть Нифона, но поклясться в этом он бы не рискнул.
Но кто бы ни была та молодая женщина, она, похоже, испытывала те же затруднения.
— Мне кажется, это младший Маниакис, святая мать, — сказала она аббатисе. — Но утверждать со всей определенностью я не могу.
Ее голос, насколько мог судить Маниакис, напоминал голос Нифоны, хотя полной уверенности у него опять же не было. Он окликнул ее по имени. Молодая монахиня кивнула и помахала рукой. Представляя себе этот момент прежде, он полагал, что из глубины его души поднимется волна горячей любви и привязанности, которая омоет его от макушки до кончиков пальцев на ногах. Ведь он, в конце концов, ждал встречи с невестой долгих шесть лет. Но волны что-то было не видать. Нет, волна, конечно, прокатилась где-то рядом, но совсем не такая большая и горячая, как он ожидал. Впрочем, Никее знать об этом совсем не обязательно.
— Святая мать! — вновь обратился Маниакис к аббатисе. — Я еще раз спрашиваю тебя: не соблаговолишь ли ты освободить эту девушку и ее мать от обетов, принесенных ими скорее для того, чтобы защитить себя от Генесия, нежели с целью навсегда удалиться от суеты нашего бренного мира? Хотя в их набожности не может быть никаких сомнений, — поспешно добавил он.
Удалив Нифону, Никея снова подошла к окну:
— За последние месяцы я не раз имела возможность убедиться в их неподдельном благочестии, величайший, — сказала она. — Но освободить их от обетов, данных ими по доброй воле, не в моей власти. Здесь, в Видессе, такой властью обладает лишь святейший экуменический патриарх Агатий. И если такова будет его воля, а женщины выразят свое согласие, я повинуюсь и позволю им покинуть стены моего монастыря. А до тех пор они для меня только монахини, ничем не отличающиеся от других сестер.
Смелость и твердость убеждений аббатисы восхитили Маниакиса, хотя к восхищению примешивалась изрядная доля досады. Было ясно, что если он пренебрежет предупреждением и попытается забрать Нифону из монастыря без патриаршего соизволения, то неминуемо попадет под дождь из кипятка.
— Я вскоре увижусь со святейшим Агатием, — сообщил он Никее и, повернувшись к Регорию, отдал несколько распоряжений:
— Оставь у монастыря треть своих людей, чтобы здесь больше не возникло проблем с твердолобыми сторонниками Генесия. Затем отправь конного вестника к высокочтимому Курикию; пусть сообщит ему, что его жена и дочь в безопасности и добром здравии. А сам во главе оставшихся людей сопроводишь меня к Высокому храму.
Хотя и монастырь, и Высокий храм находились в северной части столицы, быстрее всего добраться от одного до другого можно было, вернувшись на Срединную улицу, а затем снова свернув на север, по аллее, ведущей к главной святыне видессийцев.
При взгляде со стороны Высокий храм казался скорее массивным, нежели величественным; никаких особых украшений на крепких, сложенных из золотисто-желтого камня стенах, поддерживавших огромный купол, не было. Как и в большинстве других зданий столицы, главные сокровища находились внутри, надежно укрытые от досужих взглядов. Подъехав к главному входу, Маниакис окликнул поднимавшегося по пологим широким ступеням священника:
— Скажи, святой отец, не возносит ли сейчас в храме свои молитвы святейший патриарх?
Его сердце еще не успело сделать следующий удар, как священник сообразил, кто подъехал к храму во главе сотни вооруженных всадников.
— Нет, величайший, — низко поклонился он. — Мне кажется, его святейшество сейчас находится в патриаршей резиденции, вон там. — Он указал на расположенное неподалеку строение.
По контрасту с Высоким храмом резиденция казалась чуть ли не крошечной, хотя в любом другом районе столицы она считалась бы зданием весьма внушительных размеров. Сучковатые и корявые вековые кипарисы почти скрывали ее от посторонних взглядов.
Поблагодарив священника, Маниакис повел свое воинство к резиденции. У входа он спешился и, сопровождаемый Регорием, поднялся по ступеням и постучал в дверь. Открывший ему священник выглядел молодо, тогда как Агатий, насколько было известно Маниакису, находился уже в преклонных летах. Вдобавок на стоявшем в дверях не было ни величественных патриарших одеяний, ни небесно-голубых сапог — такой же важной регалии главного прелата Видессии, какой являлись для Автократора алые сапоги.
Подобно большинству людей, с которыми Маниакису пришлось столкнуться за последние несколько часов, священник начал с вопроса:
— Не имею ли я честь разговаривать с Автократором Маниакисом?
Может, пора приказать изготовить эмблему с соответствующей надписью, чтобы носить ее на шее, подумал Маниакис, но ограничился таким ответом:
— Да, это я. А рядом со мной мой двоюродный брат Регорий. Теперь назовись ты, святой отец.
— Меня зовут Скомброс, величайший, — ответил тот. — Я имею честь быть синкеллием святейшего Агатия. — Это означало, что Скомброс исполняет обязанности секретаря, помощника, а при необходимости и сторожевого пса, следящего за Автократором.
— Рад познакомиться с тобой, святой отец. А теперь прошу тебя, не мешкая, провести меня к экуменическому патриарху.
Поклонившись, Скомброс повиновался. Маниакис последовал за ним; Регорий шел сзади, отставая не больше чем на пару шагов. Внутри резиденция патриарха оказалась милой, даже уютной, без каких-либо признаков показного великолепия; хотя все прелаты дают обет воздержания, далеко не все они относятся серьезно к его исполнению. В общем, Маниакиса не удивила бы и куда более роскошная обстановка.
Скомброс постучал в закрытую дверь. На стук откликнулся негромкий спокойный голос, после чего синкеллий, повозившись с запором на двери, распахнул ее и произнес:
— Святейший Агатий, экуменический патриарх всех видессийцев, ожидает тебя, величайший, и тебя, высокочтимый. — Последние слова явно были добавлены только для того, чтобы не ущемить достоинство Регория.
Войдя в покои, Маниакис сразу наткнулся на указующий перст, наставленный на него Агатием, словно острие копья.
— Отвечай, намереваешься ли ты каким-либо образом затронуть нашу незамутненную, святую, истинную веру? — прогремел Агатий. От спокойствия и кротости в его голосе не осталось ни следа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Но кто бы ни была та молодая женщина, она, похоже, испытывала те же затруднения.
— Мне кажется, это младший Маниакис, святая мать, — сказала она аббатисе. — Но утверждать со всей определенностью я не могу.
Ее голос, насколько мог судить Маниакис, напоминал голос Нифоны, хотя полной уверенности у него опять же не было. Он окликнул ее по имени. Молодая монахиня кивнула и помахала рукой. Представляя себе этот момент прежде, он полагал, что из глубины его души поднимется волна горячей любви и привязанности, которая омоет его от макушки до кончиков пальцев на ногах. Ведь он, в конце концов, ждал встречи с невестой долгих шесть лет. Но волны что-то было не видать. Нет, волна, конечно, прокатилась где-то рядом, но совсем не такая большая и горячая, как он ожидал. Впрочем, Никее знать об этом совсем не обязательно.
— Святая мать! — вновь обратился Маниакис к аббатисе. — Я еще раз спрашиваю тебя: не соблаговолишь ли ты освободить эту девушку и ее мать от обетов, принесенных ими скорее для того, чтобы защитить себя от Генесия, нежели с целью навсегда удалиться от суеты нашего бренного мира? Хотя в их набожности не может быть никаких сомнений, — поспешно добавил он.
Удалив Нифону, Никея снова подошла к окну:
— За последние месяцы я не раз имела возможность убедиться в их неподдельном благочестии, величайший, — сказала она. — Но освободить их от обетов, данных ими по доброй воле, не в моей власти. Здесь, в Видессе, такой властью обладает лишь святейший экуменический патриарх Агатий. И если такова будет его воля, а женщины выразят свое согласие, я повинуюсь и позволю им покинуть стены моего монастыря. А до тех пор они для меня только монахини, ничем не отличающиеся от других сестер.
Смелость и твердость убеждений аббатисы восхитили Маниакиса, хотя к восхищению примешивалась изрядная доля досады. Было ясно, что если он пренебрежет предупреждением и попытается забрать Нифону из монастыря без патриаршего соизволения, то неминуемо попадет под дождь из кипятка.
— Я вскоре увижусь со святейшим Агатием, — сообщил он Никее и, повернувшись к Регорию, отдал несколько распоряжений:
— Оставь у монастыря треть своих людей, чтобы здесь больше не возникло проблем с твердолобыми сторонниками Генесия. Затем отправь конного вестника к высокочтимому Курикию; пусть сообщит ему, что его жена и дочь в безопасности и добром здравии. А сам во главе оставшихся людей сопроводишь меня к Высокому храму.
Хотя и монастырь, и Высокий храм находились в северной части столицы, быстрее всего добраться от одного до другого можно было, вернувшись на Срединную улицу, а затем снова свернув на север, по аллее, ведущей к главной святыне видессийцев.
При взгляде со стороны Высокий храм казался скорее массивным, нежели величественным; никаких особых украшений на крепких, сложенных из золотисто-желтого камня стенах, поддерживавших огромный купол, не было. Как и в большинстве других зданий столицы, главные сокровища находились внутри, надежно укрытые от досужих взглядов. Подъехав к главному входу, Маниакис окликнул поднимавшегося по пологим широким ступеням священника:
— Скажи, святой отец, не возносит ли сейчас в храме свои молитвы святейший патриарх?
Его сердце еще не успело сделать следующий удар, как священник сообразил, кто подъехал к храму во главе сотни вооруженных всадников.
— Нет, величайший, — низко поклонился он. — Мне кажется, его святейшество сейчас находится в патриаршей резиденции, вон там. — Он указал на расположенное неподалеку строение.
По контрасту с Высоким храмом резиденция казалась чуть ли не крошечной, хотя в любом другом районе столицы она считалась бы зданием весьма внушительных размеров. Сучковатые и корявые вековые кипарисы почти скрывали ее от посторонних взглядов.
Поблагодарив священника, Маниакис повел свое воинство к резиденции. У входа он спешился и, сопровождаемый Регорием, поднялся по ступеням и постучал в дверь. Открывший ему священник выглядел молодо, тогда как Агатий, насколько было известно Маниакису, находился уже в преклонных летах. Вдобавок на стоявшем в дверях не было ни величественных патриарших одеяний, ни небесно-голубых сапог — такой же важной регалии главного прелата Видессии, какой являлись для Автократора алые сапоги.
Подобно большинству людей, с которыми Маниакису пришлось столкнуться за последние несколько часов, священник начал с вопроса:
— Не имею ли я честь разговаривать с Автократором Маниакисом?
Может, пора приказать изготовить эмблему с соответствующей надписью, чтобы носить ее на шее, подумал Маниакис, но ограничился таким ответом:
— Да, это я. А рядом со мной мой двоюродный брат Регорий. Теперь назовись ты, святой отец.
— Меня зовут Скомброс, величайший, — ответил тот. — Я имею честь быть синкеллием святейшего Агатия. — Это означало, что Скомброс исполняет обязанности секретаря, помощника, а при необходимости и сторожевого пса, следящего за Автократором.
— Рад познакомиться с тобой, святой отец. А теперь прошу тебя, не мешкая, провести меня к экуменическому патриарху.
Поклонившись, Скомброс повиновался. Маниакис последовал за ним; Регорий шел сзади, отставая не больше чем на пару шагов. Внутри резиденция патриарха оказалась милой, даже уютной, без каких-либо признаков показного великолепия; хотя все прелаты дают обет воздержания, далеко не все они относятся серьезно к его исполнению. В общем, Маниакиса не удивила бы и куда более роскошная обстановка.
Скомброс постучал в закрытую дверь. На стук откликнулся негромкий спокойный голос, после чего синкеллий, повозившись с запором на двери, распахнул ее и произнес:
— Святейший Агатий, экуменический патриарх всех видессийцев, ожидает тебя, величайший, и тебя, высокочтимый. — Последние слова явно были добавлены только для того, чтобы не ущемить достоинство Регория.
Войдя в покои, Маниакис сразу наткнулся на указующий перст, наставленный на него Агатием, словно острие копья.
— Отвечай, намереваешься ли ты каким-либо образом затронуть нашу незамутненную, святую, истинную веру? — прогремел Агатий. От спокойствия и кротости в его голосе не осталось ни следа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148