Казалось, длинное лицо посла вытянулось еще сильнее.
— Сожалею, величайший, но должен тебя огорчить, — сказал он. — Меня постигла полная неудача. — Его голос был глубоким, словно вибрирующим от переполняющей Франтеса энергии.
— Рассказывай. — Маниакис откинулся на спинку трона. Чтобы открыто признать провал миссии перед Автократором и его двором, требовалась недюжинная смелость. Большинство других людей предпочли бы доложить хоть о частных успехах, прежде чем признать неудачу в главном.
По мере рассказа посол загибал пальцы один за другим:
— Первое. Шарбараз не признает тебя Автократором Видессии. Он упорно продолжает представление, имеющее целью убедить всех, что сопровождающий его повсюду одевающийся с претензией видессиец не кто иной, как Хосий, сын Ликиния. Я хорошо знал Хосия, величайший. Эта деревенщина — не Хосий!
— Я тоже был с ним знаком, а потому узнал и его голову, когда ее доставили в Каставалу, — сказал Маниакис. — Поэтому я вдвойне убежден, что ты не ошибся. Продолжай.
— Второе. Он не собирается прекращать войну против Видессии, пока не посадит Лжехосия на трон, который ныне занимаешь ты, величайший. Мотивировка: месть за своего благодетеля Ликиния.
— Он невзначай забыл, что Маниакисы тоже являются его благодетелями, — заметил Маниакис. — Именно мы с отцом командовали людьми, проливавшими кровь, чтобы вернуть ему его собственный трон. Клянусь Фосом, лучше бы мы этого не делали!
— Третье. Он заявляет, что все провинции Видессии, захваченные его войсками, временно присоединяются к Макурану. Как он утверждает, до тех пор, пока Лжехосий не взойдет на трон империи. — Франтес слегка приподнял одну бровь, элегантно изобразив крайнюю степень скепсиса.
— Он дает понять, что присоединил их к Макурану навсегда, — без труда перевел Маниакис. — Когда Сабрац нуждался в нашей помощи, в нем было куда меньше самонадеянности. Просто удивительно, что может произойти с человеком, если в течение шести лет он ни разу не слышал слова “нет”.
Каждое слово, сказанное Маниакисом, было святой правдой. Но в этих словах содержалось предупреждение и ему самому. Кто здесь, в Видессии, сможет возразить ему, если он проявит жестокость, самонадеянность или откровенную глупость? Регорий. Старший Маниакис, когда он наконец прибудет в столицу. Может быть, Симватий. Все остальные пребывают в убеждении, что заискивание перед Автократором — вернейший путь к собственному возвышению. А уж Генесию наверняка никто никогда не говорил “нет”.
Подобно скорбному колоколу, Франтес размеренно возвестил:
— Четвертое. Шарбараз заявляет, что Васпуракан навечно присоединен к Макурану.
При других обстоятельствах это взбесило бы Маниакиса. Но при нынешних… Оскорбления и так громоздились одно на другое. Неожиданно засмеявшись, он сказал:
— Пусть Сабрац утверждает и заявляет все, что ему заблагорассудится. И видессийцы, и принцы Васпуракана всегда найдут чем ему ответить.
— Совершенно верно, величайший. — Маниакису послышалось одобрение в голосе дипломата. В эти первые дни его правления собственные чиновники присматривались к нему не менее внимательно, чем Шарбараз.
— Проявил ли Царь Царей интерес к предложению платить дань? — спросил он Франтеса.
Видессия не могла позволить себе платить дань и Кубрату и Макурану, но воевать с ними обоими одновременно она тем более не могла. Если нет никакого другого способа получить передышку, Маниакис был готов ее купить.
Но Франтес лишь скорбно покачал головой:
— Величайший, Шарбараз заявил, что поскольку ты не являешься законным правителем Видессийской империи — спешу заметить, это его слова, а не мои, — то у тебя нет даже права предлагать ему дань. После чего добавил, что, когда “Хосий” займет твое место на троне, подобные вопросы будут урегулированы к взаимной выгоде. Вдобавок, сказал Шарбараз, тебе нет нужды платить ему дань, поскольку при нынешнем положении дел он сам может взять у Видессии все, что ему заблагорассудится.
Среди собравшихся придворных начал нарастать возмущенный ропот. Маниакис тоже был изрядно рассержен.
— Жалкий негодяй, который оказался неспособным на элементарную признательность! — воскликнул он. — Шесть лет назад мы с отцом вернули ему его трон, ныне же он имеет наглость оспаривать мое право. Клянусь Господом, высокочтимый Франтес, если он так жаждет войны, он ее получит!
— Слава Маниакису победителю! — хором вскричали придворные.
Их громкие славословия эхом отразились под куполом Высшей Судебной палаты. А Маниакис подумал, что от видессийской армии, которая так долго обеспечивала баланс сил с Макураном, тоже осталось одно только эхо. Насколько ему было известно, в западных провинциях теперь лишь два боеспособных полка. Прежде чем вступать в противоборство с Шарбаразом, предстояло создать новую армию. Едва ли не с нуля.
— Высокочтимый Франтес! — обратился он к послу. — Благодарю тебе за смелость высказываний и такт, с которым они были сделаны. Ты хорошо послужил империи!
— К сожалению, не так хорошо, как мне хотелось бы, величайший! — поклонившись, ответил дипломат.
— Отлично сказано, — заметил Маниакис. — Вот образец, которому мы все должны следовать. К сожалению, сейчас империя в таком положении, что никто не в состоянии сделать для нее столько, сколько ему хотелось бы. Но если каждый сделает все, на что он способен, то я не вижу, каким образом мы могли бы отдать врагу наши победы.
Придворные снова разразились приветственными криками; их энтузиазм, кажется, был неподдельным. Маниакис уже научился опасаться неискренности. Но раз за разом пытаться разжечь в людях огонь патриотизма отныне стало частью его многотрудных дел. И он надеялся, что сумеет справиться.
* * *
— Восхитительно! — сказал Маниакис. Главный повар сотворил настоящее чудо из простой кефали, выдержанной в белом вине и поданной под соусом из лимона и долек чеснока, так обжаренных в гусином жиру, что они сделались мягкими, коричневыми и нежными. Соус служил превосходным дополнением к плотным, но нежным ломтям кефали.
Во всяком случае, так показалось Маниакису. Но за то время, пока он уничтожал свою порцию и подбирал горбушкой хлеба соус с тарелки, Нифона едва попробовала свой ужин, после чего отставила его в сторону.
— Хорошо ли ты себя чувствуешь? — спросил он. Красноватый свет светильника не позволял судить с уверенностью, но ее лицо показалось ему бледным. Уже несколько дней Нифона почти ничего не ела на ужин, да и на завтрак, как теперь припомнил Маниакис, тоже.
— Мне кажется, да, — равнодушно ответила она, обмахивая лицо ладонью. — По-моему, здесь душно, правда?
Маниакис внимательно посмотрел на нее. Окно в маленькой столовой было открыто настежь, свободно пропуская внутрь холодный бриз, дувший с Бычьего Брода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148