— Хорошо, — согласился Император, ничуть не задетый фамильярным тоном незнакомца. Было видно, что эти двое знали и любили друг друга уже многие годы. — Чужеземец, этот мешок жира зовется Бальзамоном. Когда я сел на трон, я узнал, что он — Патриарх Видессоса, и был достаточно глуп, чтобы оставить его на этом месте.
— Отец!.. — перебила его Алипия, но в голосе ее не было гнева.
Поклонившись, Марк изучающе посмотрел в лицо Патриарха, думая найти в нем черты той фанатичности, которую он видел в Апсимаре. Но ее не было. Он заметил только мудрость и присутствие чувства юмора. Несмотря на годы, карие глаза священника были все еще ясными и куда более твердыми, чем у большинства более молодых людей.
— Благословляю тебя, мой неверующий друг, — сказал он чистым тенором, дружески, без намека на превосходство. — Садись, я не опасен, это я могу тебе обещать.
Совершенно растерявшись, Марк сел в кресло.
— Тогда к делу, — произнес Гаврас и укоризненно ткнул в римлянина пальцем. — За нападение на посла каганата Казд и нанесение ему большого оскорбления ты лишаешься недельного жалованья. Свидетелями этого приговора пусть станут моя дочь Алипия и Патриарх Бальзамон.
Трибун кивнул. Лицо его было неподвижно: он ожидал чего-нибудь в этом роде. Палец Императора опустился, и на его лице появилась улыбка.
— Ну, а теперь я хочу сказать тебе вот что: молодец! Вчера мой брат ворвался сюда, разбудил меня и показал мне каждый удар, каждую подробность боя. Вулгхаш намеренно отправил сюда Авшара — это было рассчитанное оскорбление, и я не очень опечален, что шутка вышла ему боком. — Он вдруг стал серьезен. — Казд — это болезнь, а не нация, и я хочу стереть ее с лица земли. Видессос и то, что когда-то было Макураном, всегда воевали между собой. Они — чтобы установить контроль над морями, а мы — чтобы заполучить их богатые речные долины, караванные пути, их знаменитые рудники, а также для того, чтобы быть ближе к нашим союзникам, отличным солдатам из Васпуракана. В течение столетий удача, я бы сказал, делилась поровну.
Слушая Императора, Скаурус грыз печенье. Печенье было очень вкусное, с орешками и изюмом, и недурно шло под вино со специями. Трибун постарался забыть прокисшую дрянь, которую пил перед этим в трущобах города.
— Однако сорок лет назад, — продолжал Император, — казды из степей Шаумкиила сожгли Машиз и завоевали весь Макуран от васпураканских границ до Империи. Они кровожадны, они любят убывать. Они забирают все, что могут унести их кони, а что им не по зубам — разрушают. Эти кочевники предают огню поля и деревни. Наши крестьяне гибнут или бегут, а от них Империя получает основную часть налогов. Наши западные города голодают, потому что некому их кормить.
— Но хуже всего то, что казды поклоняются Скотосу, — вставил Бальзамон.
Марк на это ничего не ответил, и Патриарх поднял брови, усмехаясь.
— Ты, вероятно, подумал, что от меня и не дождешься иных слов? Что я буду обращать тебя в свою веру? Ты, должно быть, уже видел немало жрецов, не слишком-то мягких с неверующими?
Марк пожал плечами, не желая высказываться откровенно. Он подозревал, что Патриарх играет с ним в какую-то игру, и было неприятно сознавать, что Бальзамон в этой игре намного искуснее. В ответ на ничего не значащий жест трибуна Патриарх рассмеялся. У него был хороший, заразительный, добрый смех.
— Маврикиос, да он придворный, а не солдат! — Смеющиеся глаза жреца снова обратились к римлянину. — Боюсь, что я не совсем обычный священнослужитель. Было время, когда макуране воздавали почести своим Четырем Пророкам, чьи имена я уже позабыл. Думаю, что их вера была ложной и глупой, но не считаю, что они были прокляты и что мы не могли иметь с ними дела. Теперь же казды поклоняются своему злому божеству, расчленяя пленников и принося их в жертву демонам, пожирающим тела убитых. Вот это дьявольское отродье, которое должно быть уничтожено.
Если что-то и убедило Марка в правоте слов Бальзамона, то это глубокое сожаление, звучавшее в его голосе… и воспоминание о леденящем смехе Авшара, о его жутком бормотании, когда князь-колдун произносил заклинание.
— И я их уничтожу, — вмешался Маврикиос Гаврас. Он возбужденно постучал кулаком по колену. — В первые два года моего правления я только удерживал их в прежних границах. В прошлом году по ряду причин, — тут Император так помрачнел, что Марк не осмелился спросить о деталях, — я не мог выступить в поход. Мы много на этом потеряли. Но в этом году, с благословения Фоса, я сумею набрать достаточно солдат, чтобы раздавить Казд раз и навсегда. В твоем появлении здесь, мой гордый друг из другого мира, я вижу доброе предзнаменование.
Он остановился, ожидая ответа римлянина. Скаурус вспомнил свою первую встречу с Императором и снова подумал, что лучше сказать ему правду.
— Я думаю, — осторожно начал он, — что правильнее всего было бы восстановить ополчение, которое вы когда-то имели, чем тратить деньги на иностранных солдат.
Император замер. Челюсть у него отвисла. Мельком глянув на Бальзамона, Марк с удовольствием отметил, что сумел ошеломить даже Патриарха. А Принцесса Алипия, спокойно слушавшая мужчин и за время их разговора не проронившая ни слова, взглянула на трибуна с одобрением.
Наконец Патриарх пришел в себя.
— Будь счастлив, Гаврас, что он на твоей стороне. Он видит вещи яснее, чем многие из твоего окружения.
Маврикиос все еще качал головой в удивлении. И заговорил он не с Марком, а с Бальзамоном.
— Кто он? Сколько дней он пробыл здесь? Два? Три? У меня есть придворные, которые провели во дворце больше лет, чем он прожил на свете, но они не видят так далеко… Скажи мне… Марк Аврелий Скаурус… — Император знал его полное имя — трибуна это порадовало, но не удивило.
— …каким образом ты узнал о наших бедах так быстро?
Марк рассказал, как встретил Фостиса Апокавкоса. Он не назвал его по имени и не сказал, что отправил его к римлянам. Когда он закончил, Император пришел в ярость:
— Чтоб Фос изжарил всех чиновников! До того как я стал Императором, эти проклятые бюрократы правили Империей почти пятьдесят лет, и провинциальная знать, несмотря на все старания, не могла помешать им. У них были деньги для найма солдат, они удерживали в своих руках столицу, и этого оказалось достаточно для императоров-марионеток, которых чиновники сажали на трон. Чтобы уничтожить соперников в борьбе за власть, они превратили солдат местного ополчения в крепостных и обложили их непосильными налогами. С тех пор ополченцы воевать не могли. Чтоб чума их всех взяла — всех, от Вардакеса Сфранцеза до самой низкой чернильной душонки!
— Это все не так просто, отец, и ты это очень хорошо знаешь, — заметила Алипия. — Около ста лет назад крестьяне были по-настоящему свободны и не связаны знатью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103