Сфранцез заставил лошадь идти в ногу с колонной римлян. Он постоянно оглядывался на солдат, словно изучая их. Настороженное любопытство Гая Филиппа вскоре взяло верх над неприязнью.
— Чем могу быть полезен? — заговорил он, и его тон невольно выдал истинное отношение старого вояки к Сфранцезу.
Ортайяс вздрогнул.
— А? Ах, да. Скажи мне, если можешь, то, что вы несете, — это что, служит вам вместо знамен? — Он указал на девять высоких сигна, которые несли знаменосцы. Каждая была увенчана открытой ладонью, окруженной венком, обозначавшей преданность службе.
— Да. Ну и что из того? — коротко ответил центурион.
Марк понял, почему предмет беспокоит Сфранцеза, и объяснил ему:
— Мы были только частью более крупного подразделения, знаком которого был орел. У нас нет сейчас орла, и солдатам его очень не хватает.
Это было преуменьшением, но ни один видессианин и не надеялся, что поймет это чувство римлян преданности легиона своему орлу, священному символу самого существования легиона. Когда они зимовали в Имбросе, разговор о том, чтобы сделать нового орла, заходил, но сердца солдат не лежали к этому. Их аквила осталась в Галлии и была навсегда для них потеряна; но другой они не хотели.
— Очень интересно, — заметил Ортайяс, и снова спросил: — Собирать под каждым значком одинаковое количество солдат — это тоже ваш обычай?
— Конечно, — ответил Скаурус, недоумевая.
— А почему бы и нет? — добавил центурион.
— Извините, это займет всего минуту, — сказал Сфранцез. Он отъехал в сторону от колонны и стал рыться в толстом томе военной тактики. Отыскав нужное место, он снова приблизился к римлянами. — Я цитирую из Калокиреса, — сказал он. — Книга первая, глава четвертая, часть шестая: «Необходимо собрать все отряды в количестве, которое будет различным в каждом отряде, иначе враг, подсчитав знамена, сможет узнать точное число сражающихся. К примеру, отряды не должны насчитывать более четырехсот и менее двухсот человек». Разумеется, ваши подразделения меньше, чем те, о которых говорит Калокирес, но принцип, я думаю, остается неизменным. До свидания, господа. — С этим словами он ускакал вперед, оставив обоих римлян безмолвными.
— А знаешь что… это совсем неплохая идея, — сказал наконец Гай Филипп.
— Ты прав, совсем неплохая, — сказал Марк. — Честно говоря, мы можем ее использовать. Каким это образом Ортайяс Сфранцез додумался до такого?
— Ну ведь он, в конце концов, не сам это изобрел, — пытаясь скрыть свое замешательство, сказал центурион. — Этот Кало… как его там? Должно быть, был неглупый малый.
Несмотря на эту утешительную мысль, он все же выглядел растерянным.
Виридовикс наблюдал за этой сценой с торжествующей усмешкой.
— Ага, вот он и попался! Человек, который всосал солдатскую науку с молоком матери (а мать его тоже была центурионом, я в этом не сомневаюсь), — и так посрамлен, так втоптан в грязь самым глупым, самым желторотым птенцом, который когда-либо вылуплялся из яйца. Все это только лишний раз доказывает, что кельтский обычай воевать — самый лучший. Надо идти прямо в бой и просто сражаться. Чем больше ты думаешь, тем хуже для тебя.
Гай Филипп был настолько растерян, что даже не стал огрызаться.
— Да заткнись ты! — пробормотал он. — Где этот Горгидас? У меня опять живот болит.
Равнина между Видессосом и Гарсаврой, была самой плодородной из всех земель, встречавшихся римлянам. Жирный чернозем легко крошился в руках, и от земли поднимался густой пар, обещал хороший урожай. Десятки рек и ручьев несли свои бурные воды с плато на равнину. Теплый дождь, приносимый ветром с моря Моряков, орошал те земли, где не было рек.
Мрачные предсказания Виридовикса о плохой погоде, которые он высказывал несколько месяцев назад, сбылись в полной мере. Было так жарко и влажно, что земля парила. Бледные халога, привыкшие к прохладному пасмурному лету севера, страдали больше всех: почти каждый день кто-нибудь из них терял сознание от жары и приходилось оживлять несчастного, окатив его ведром холодной воды.
— Красный, как вареный рак, — сказал Виридовикс об одном северянине.
Горгидас взглянул на него.
— Ты тоже не слишком хорошо выглядишь, — заметил он. — Попробуй носить на марше вместо шлема мягкую шапку.
— Иди отсюда, — огрызнулся кельт. — Меня нескольким солнечным лучикам не уложить.
Однако Скаурус заметил, что совету врача он все-таки последовал.
Обилие солнца, воды, плодородная почва — неудивительно, что именно здесь находилась «хлебная корзина» Империи. Вокруг зеленела трава, росли кусты, деревья. Поля гречихи, ржи, пшеницы и хлопка тянулись на десятки километров. На некоторых полях выращивали странные растения, которые Горгидас упорно именовал «растительной шерстью». Немало было и плантаций фиговых, персиковых, сливовых деревьев, экзотических цитрусовых. Поскольку эти плоды не были известны в Западном Средиземноморье, Скаурус не мог отличить один сорт от другого — до того момента, пока не откусил кусок лимона, полагая, что это апельсин. После этого он быстро научился разбираться в них.
Виноградники им почти не встречались — почва была слишком плодородная, и воды здесь хватало в изобилии. Не много видел Скаурус и оливковых деревьев — до того дня, когда они начали подниматься по дороге к плато. До Гарсавры тогда оставалось всего два дня пути.
Облик и характер крестьян, которые обрабатывали эти поля, для трибуна были таким же откровением, как и земля, на которой они трудились. Это были спокойные, крепкие и умелые люди, самые умелые из всех, каких ему доводилось встречать. Он привык к бурному, легко вспыхивающему народу столицы, к шумному и нервному ритму их жизни, к их непомерному себялюбию и чувству превосходства над всеми остальными, к внезапным сменам настроения, которым подвержены видессиане. Он удивился тому, что Империи удавалось процветать столько веков при том, что построена она была на таком зыбком фундаменте.
Горгидас засмеялся, когда как-то под вечер Марк поделился с ним этими мыслями. Греческий врач всегда находился в эпицентре нескончаемых бесед у ночных костров римлян. Когда сгущались сумерки, он редко уходил из лагеря. Скаурус знал, что у Горгидаса не было девушки. Чтобы не поддаваться одиночеству, он часто беседовал с солдатами и друзьями. Что же касается замечания Марка, то он прокомментировал его таким образом:
— Ты с тем же успехом можешь судить об Италии по тому, что происходит в судебных палатах Рима. В течение всего того времени, что Видессос был Империей, императоры баловали население столицы, чтобы завоевать его доверие. Ты не можешь осуждать их за это — вспомни недавний мятеж! Император может потерять свою голову, если не угодит горожанам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Чем могу быть полезен? — заговорил он, и его тон невольно выдал истинное отношение старого вояки к Сфранцезу.
Ортайяс вздрогнул.
— А? Ах, да. Скажи мне, если можешь, то, что вы несете, — это что, служит вам вместо знамен? — Он указал на девять высоких сигна, которые несли знаменосцы. Каждая была увенчана открытой ладонью, окруженной венком, обозначавшей преданность службе.
— Да. Ну и что из того? — коротко ответил центурион.
Марк понял, почему предмет беспокоит Сфранцеза, и объяснил ему:
— Мы были только частью более крупного подразделения, знаком которого был орел. У нас нет сейчас орла, и солдатам его очень не хватает.
Это было преуменьшением, но ни один видессианин и не надеялся, что поймет это чувство римлян преданности легиона своему орлу, священному символу самого существования легиона. Когда они зимовали в Имбросе, разговор о том, чтобы сделать нового орла, заходил, но сердца солдат не лежали к этому. Их аквила осталась в Галлии и была навсегда для них потеряна; но другой они не хотели.
— Очень интересно, — заметил Ортайяс, и снова спросил: — Собирать под каждым значком одинаковое количество солдат — это тоже ваш обычай?
— Конечно, — ответил Скаурус, недоумевая.
— А почему бы и нет? — добавил центурион.
— Извините, это займет всего минуту, — сказал Сфранцез. Он отъехал в сторону от колонны и стал рыться в толстом томе военной тактики. Отыскав нужное место, он снова приблизился к римлянами. — Я цитирую из Калокиреса, — сказал он. — Книга первая, глава четвертая, часть шестая: «Необходимо собрать все отряды в количестве, которое будет различным в каждом отряде, иначе враг, подсчитав знамена, сможет узнать точное число сражающихся. К примеру, отряды не должны насчитывать более четырехсот и менее двухсот человек». Разумеется, ваши подразделения меньше, чем те, о которых говорит Калокирес, но принцип, я думаю, остается неизменным. До свидания, господа. — С этим словами он ускакал вперед, оставив обоих римлян безмолвными.
— А знаешь что… это совсем неплохая идея, — сказал наконец Гай Филипп.
— Ты прав, совсем неплохая, — сказал Марк. — Честно говоря, мы можем ее использовать. Каким это образом Ортайяс Сфранцез додумался до такого?
— Ну ведь он, в конце концов, не сам это изобрел, — пытаясь скрыть свое замешательство, сказал центурион. — Этот Кало… как его там? Должно быть, был неглупый малый.
Несмотря на эту утешительную мысль, он все же выглядел растерянным.
Виридовикс наблюдал за этой сценой с торжествующей усмешкой.
— Ага, вот он и попался! Человек, который всосал солдатскую науку с молоком матери (а мать его тоже была центурионом, я в этом не сомневаюсь), — и так посрамлен, так втоптан в грязь самым глупым, самым желторотым птенцом, который когда-либо вылуплялся из яйца. Все это только лишний раз доказывает, что кельтский обычай воевать — самый лучший. Надо идти прямо в бой и просто сражаться. Чем больше ты думаешь, тем хуже для тебя.
Гай Филипп был настолько растерян, что даже не стал огрызаться.
— Да заткнись ты! — пробормотал он. — Где этот Горгидас? У меня опять живот болит.
Равнина между Видессосом и Гарсаврой, была самой плодородной из всех земель, встречавшихся римлянам. Жирный чернозем легко крошился в руках, и от земли поднимался густой пар, обещал хороший урожай. Десятки рек и ручьев несли свои бурные воды с плато на равнину. Теплый дождь, приносимый ветром с моря Моряков, орошал те земли, где не было рек.
Мрачные предсказания Виридовикса о плохой погоде, которые он высказывал несколько месяцев назад, сбылись в полной мере. Было так жарко и влажно, что земля парила. Бледные халога, привыкшие к прохладному пасмурному лету севера, страдали больше всех: почти каждый день кто-нибудь из них терял сознание от жары и приходилось оживлять несчастного, окатив его ведром холодной воды.
— Красный, как вареный рак, — сказал Виридовикс об одном северянине.
Горгидас взглянул на него.
— Ты тоже не слишком хорошо выглядишь, — заметил он. — Попробуй носить на марше вместо шлема мягкую шапку.
— Иди отсюда, — огрызнулся кельт. — Меня нескольким солнечным лучикам не уложить.
Однако Скаурус заметил, что совету врача он все-таки последовал.
Обилие солнца, воды, плодородная почва — неудивительно, что именно здесь находилась «хлебная корзина» Империи. Вокруг зеленела трава, росли кусты, деревья. Поля гречихи, ржи, пшеницы и хлопка тянулись на десятки километров. На некоторых полях выращивали странные растения, которые Горгидас упорно именовал «растительной шерстью». Немало было и плантаций фиговых, персиковых, сливовых деревьев, экзотических цитрусовых. Поскольку эти плоды не были известны в Западном Средиземноморье, Скаурус не мог отличить один сорт от другого — до того момента, пока не откусил кусок лимона, полагая, что это апельсин. После этого он быстро научился разбираться в них.
Виноградники им почти не встречались — почва была слишком плодородная, и воды здесь хватало в изобилии. Не много видел Скаурус и оливковых деревьев — до того дня, когда они начали подниматься по дороге к плато. До Гарсавры тогда оставалось всего два дня пути.
Облик и характер крестьян, которые обрабатывали эти поля, для трибуна были таким же откровением, как и земля, на которой они трудились. Это были спокойные, крепкие и умелые люди, самые умелые из всех, каких ему доводилось встречать. Он привык к бурному, легко вспыхивающему народу столицы, к шумному и нервному ритму их жизни, к их непомерному себялюбию и чувству превосходства над всеми остальными, к внезапным сменам настроения, которым подвержены видессиане. Он удивился тому, что Империи удавалось процветать столько веков при том, что построена она была на таком зыбком фундаменте.
Горгидас засмеялся, когда как-то под вечер Марк поделился с ним этими мыслями. Греческий врач всегда находился в эпицентре нескончаемых бесед у ночных костров римлян. Когда сгущались сумерки, он редко уходил из лагеря. Скаурус знал, что у Горгидаса не было девушки. Чтобы не поддаваться одиночеству, он часто беседовал с солдатами и друзьями. Что же касается замечания Марка, то он прокомментировал его таким образом:
— Ты с тем же успехом можешь судить об Италии по тому, что происходит в судебных палатах Рима. В течение всего того времени, что Видессос был Империей, императоры баловали население столицы, чтобы завоевать его доверие. Ты не можешь осуждать их за это — вспомни недавний мятеж! Император может потерять свою голову, если не угодит горожанам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103