— То, что делается в других частях армии, нас не касается. Пока дела идут хорошо, очень легко расслабиться, но потом к порядку вернуться трудно, и это обойдется нам очень дорого. Большинство из вас служит давно, вы знаете, что я прав.
Они вынуждены были согласиться. Муниций нерешительно произнес, стараясь, чтобы его бас звучал не так гулко:
— Ну… Тут дело не в работе. Мы ее не боимся. Просто… Ну, когда лагерь построен, это уже как тюрьма без выхода. Моя жена ждет ребенка, и я беспокоюсь за нее.
Его товарищи пробормотали что-то в знак согласия. Оглядев их, Марк увидел, что почти все парламентеры были семейными. Он и сам уже несколько ночей не находил себе места, зная, что Хелвис близко, но не желая подавать своим людям пример нарушения дисциплины. Марк немного подумал. Женщин имело менее трети римлян. Если каждую ночь отпускать сто человек, то каждый солдат увидит свою любимую два раза в неделю. Если не ослабить удила, они могут лопнуть. Он сказал легионерам о своем решении и добавил:
— Увольнительную, разумеется, выдадут только после того, как все наряды будут выполнены.
— Да, трибун! Спасибо, трибун! — сказали они, улыбаясь, — довольные, что он не приказал заковать их в железо.
Однако Марк знал, что они должны думать, будто отныне могут нарушать субординацию, как им вздумается. Скаурус сухо кашлянул и увидел, что их улыбки исчезли.
— За то, что вы пришли к командиру с жалобами без соответствующего разрешения, вас на две недели лишат жалования, — сказал он. — И проследите, чтобы этого не повторялось.
Они приняли это без ворчания, потому что все еще боялись, что он накажет их строже. По закону он мог распорядиться конфисковать их имущество, высечь или приговорить к фустуариуму — приказать избить палками, после чего их собственные товарищи добьют провинившихся камнями. И когда он рявкнул: «А теперь убирайтесь», они чуть не сбили друг друга с ног, выскакивая из его палатки.
Иногда римская дисциплина еще брала свое.
Его приказ скоро стал известен солдатам, и недовольство исчезло, превратившись в обычное брюзжание, сопровождающее любую армию с незапамятных времен.
— Я полагаю, что ты вынужден был это сделать, — сказал Гай Филипп, — но мне все-таки не нравится твое решение. Сегодня ты выиграл, но в будущем это может очень навредить. Все, что ведет к ослаблению дисциплины, — плохо.
— Я думал об этом, — признался Скаурус. — Но есть дисциплина — и дисциплина. Чтобы сохранить главное, иногда приходится жертвовать второстепенным. Солдаты должны думать о себе как о римлянах. Они должны хотеть так думать, иначе мы проиграли. Если они вздумают стать крестьянами и работать в деревне, что мы сможем с ними сделать? Где мы найдем легионы, Сенат, чтобы удержать их? Или ты думаешь, что видессианам так нужны наши обычаи? Я не могу заставить их чувствовать, это должно идти изнутри .
Гай Филипп смотрел на него, как видессианин, столкнувшийся с ересью. Центурион старательно игнорировал тот факт, что Рим потерян для них навсегда. Мир Гая Филиппа покачнулся, когда Скаурус открыто сказал ему о том, о чем он пытался даже же думать. Помотав головой, он вышел из палатки трибуна. Через несколько минут Марк услышал, как центурион грозным голосом распекает какого-то несчастного солдата, обнаружив на его доспехах пятнышко ржавчины. Скаурус криво усмехнулся. Если бы он только мог избавиться от своих забот так же просто!
Возможность уходить из лагеря на ночь дала римлянам преимущество, о котором трибун еще не думал. Теперь Марк был в курсе всех сплетен и слухов, которые циркулировали в армии так же, как и в столице. Женщины знали обо всем, и вскоре до Скауруса донесли, что Ортайяс Сфранцез все еще был с армией. Трибун нашел это почти невозможным, и долго не мог поверить в истинность сообщения, зная, что трения между Гаврасами и Сфранцезами были чересчур сильными. Но вскоре, навестив Хелвис, он убедился в том, что это правда. По дороге в лагерь он столкнулся со спафариосом.
— О, прощу прощения, — произнес юный Сфранцез, уступая ему дорогу.
По своему обыкновению Ортайяс держал под мышкой толстую книгу.
— Да, это снова книга Калокиреса о том, как командовать армией. Я должен столькому научиться, и у меня так мало времени для этого.
Мысли о том, что Сфранцез может стать военачальником, было достаточно для того, чтобы трибун онемел. Брови его полезли вверх, и Ортайяс заметил это.
— Единственное, о чем я сожалею, мой римский (на этот раз он произнес слово отчетливо) друг, так это о том, что у меня нет вашей великолепной пехоты.
— Что? О чем вы говорите? — спросил Марк, думая, что Маврикиос дал юнцу несколько сотен каморов для игры в солдатики. Но он получил ответ, который ужаснул его.
— Я возглавляю все левое крыло, — гордо ответил Сфранцез. — Император командует центром, а его брат — на правом фланге. Мы изрубим врага в фарш! Фарш! Прошу прощения, я должен изучить способы правильного маневрирования тяжелой кавалерией перед атакой.
И свежеиспеченный стратег исчез в темноте, на ходу читая военные мемуары.
В эту ночь Хелвис пожаловалась, что Скаурус витает в облаках и не очень внимателен к ней.
На следующий день трибун сообщил Гаю Филиппу жуткие новости. Старший центурион сжал голову ладонями.
— Поздравляю, — сказал он. — Ты только что испортил мне завтрак.
— Во всяком случае, он очень старателен, — сказал Марк, пытаясь отыскать хоть одно светлое пятно.
— Как доктор, который лечит заболевшего чумой. Бедняга все равно помрет, независимо от того, как за ним ухаживать.
— Не очень хорошее сравнение, — запротестовал Горгидас. — Это верно, не в моих силах спасти от чумы, но я, по крайней мере, знаю свое дело. Если бы я прочел одну-единственную книгу по медицине, то не решился бы лечить и простую изжогу.
— И никто другой бы этого не сделал, если бы думал головой, — кивнул Гай Филипп. — Но о Маврикиосе я был лучшего мнения. Дать этому щенку треть армии!.. — Он отодвинул тарелку с перловой кашей и вновь заговорил с греком. — Спаси меня от изжоги. Боги знают, как мне нужна твоя помощь.
Однако Горгидас был настроен серьезно.
— Перловка, после того как ты привык к пшенице, вполне может расстроить желудок, так, во всяком случае, говорит Гиппократ.
— Раньше мой желудок никогда не болел, — заявил Гай Филипп. — Просто мне все это отвратительно. Вот и все! Этот тонконогий идиот!..
Сам же «идиот» после встречи с Марком вспомнил о существовании римлян и не замедлил появиться в лагере. Сфранцез был совсем недурен, когда на пятнистом жеребце хорошей породы объезжал идущих маршем легионеров. Панцирь и шлем на нем были позолочены в знак его высокого звания, а голубой плащ развевался за плечами. Единственным, что портило его воинственный облик, была книга, которую он все еще держал под мышкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103