И это само по себе было весьма любопытно. А любопытство Тахуры не знало предела. Ему все нужно! Не за это ли ценили его хеттинские покровители? Разумеется, за это. Именно за это!..
Купец отложил в сторону гибкий свиток папируса. Медленно поднялся с места, оправил бороду и одеяние. И по-сановному неторопливо пошел к двери.
Посредине лавки стояли трое мужчин. К одному из них – коренастому, широколицему, в черном парике – обращался, притом с большим почтением, господин лавочник.
– Высокоуважаемый Джехутимес, как всегда, получит все, чего пожелает его душа, – не говорил, а пел, словно пташка, тучный владелец лавки.
Джехутимес смущенно молчал.
– Я понимаю тебя: жареных орехов в меду, тонких лепешек – таких хрустящих…
Ваятель улыбнулся. Эдак широко. По-детски лучисто. Очень, казалось, довольный обращением Усерхета. Он перетянулся со своими друзьями. Прищелкнул языком И сказал:
– Вот за что люблю эту лавку! Тебя понимают! Тебя поймут, если даже ты немой. Совсем бессловесный.
Усерхет поклонился ваятелю. Пригласил его занять место за низким, круглым столиком. Один из его друзей – это был знакомый нам Ахтой – плюхнулся на циновку. И простонал:
– Я очень устал. Я очень устал…
Его примеру последовали Джехутимес и Тихотеп (так звали второго друга ваятеля). Усевшись, они принялись барабанить ладонями по столику. Дружно приговаривая:
– Усерхет, Усерхет, подавай, подавай!..
– Клянусь прахом своих предков! – провозгласил купец – Клянусь их костями, я не видел более веселых людей!
Тахура поклонился Джехутимесу глубоким поклоном, приложив руку к сердцу. И не спускал глаз с ваячеля. Трое за столиком перестали стучать. Ответили купцу легкими кивками. Купец сказал:
– О почтеннейший Джехутимес, слава которого перешагнула пределы Кеми! Разреши мне простыми речами, моим нескладным языком выразить тебе мое глубочайшее уважение. И тебе, и твоим несомненным способностям.
Дж^хутимес был удивлен. Обращение иноземца, говорившего с акцентом, и смутило и порадовало его. Разве плохо, если тебя знают, если слава твоя перешагнула через пределы страны твоей?
– Благодарю – ответствовал Джехутимес. – Я не знаю тебя, хотя полагаю, что ты – чужестранец.
– Верно, ты угадал. Глаз твой остер, и от него не укроется ничего! К твоим услугам недостойный сын вавилонской земли Тахура, поклонник искусств и всего прекрасного. Хотя занятие купца не всегда позволяет обращать взоры к дарам искусства, тем не менее – правда, не без труда – мне удается иной раз полюбоваться произведением кисти или резца.
Нельзя было не пригласить к столу столь вежливого, столь представительного мужчину, к тому же чужестранца, к тому же любящего искусство, ценящего искусство. И вот Тахура пристраивается к компании молодых людей. Ему уступают лучшее место – возле стены. От удовольствия он обеими руками расчесывает бороду, весело пялит глаза, громко покашливает…
– О тебе много приходилось слышать… – говорит он, обращаясь к Джехутимесу.
– Плохое или хорошее?
– Только хорошее! Самое лучшее!
Ваятель краснеет. Словно девушка. Смущается, как школьник. И от чего? От похвал малознакомого купца!
Ахтой говорит:
– Уважаемый Тахура, нету слов, которые могли бы наиболее полно оценить способности и мастерство нашего Джехутимеса. Он годами не стар, а уж начальник над нами…
– Да, да, – повторил восхищенно купец, – начальник, начальник…
– Сам фараон говорит: вот ваятель, который воистину велик…
– Сам фараон… Сам фараон, – повторяет купец.
– Ухо Джехутимеса обращено к фараону. Он – истинный послушатель его величества…
– Кокэчно, конечно… – Купец не спускает глаз с ваятеля. Они у него словно звезды: горят, горят!
Ахтой превозносит своего начальника, чтобы показать, что слово чужестранца не есть что-то особенное, что Джехутимес слышал кое-что и поприятнее.
Тихотеп поддерживает Ахтоя. Разумеется, Джехутимес не имеет себе равного. Где? В Кеми. А если угодно – во вселенной. Кто видел подобное тому, что выходит из под рук ваятеля? Тихотеп уставился на купца, вопрошая: «Кто?»
Купец развел руками:
– Я видел свет. Ибо торгую там, где возможно и где совершенно невозможно.
Джехутимес захохотал:
– Неужели и там, где невозможно?
– А что? Торгую и там, где невозможно!
Ахтой и Тихотеп чуть не покатывались от смеха.
«…Это очень веселые люди. Клянусь богами, я редко встречал столь жизнерадостных ваятелей. Так могут смеяться люди счастливые. Неужели каменные изображения доставляют им такое наслаждение?..»
Та самая девица Май, которая совсем недавно предстала перед купцом, поднесла сладостей и расставила тарелочки перед гостями.
– Я прошу, – сказал Тахура, – я прошу разрешить мне угостить вас вином. Я запас вина, которое удивит и своей крепостью, и ароматом. Мы, вавилоняне, ценим в вине и то и другое.
– Это правда? – спросил Джехутимес, обращаясь к лавочнику.
– Что вино изумительно?
– Да.
– Верно, господа, вино такое, что его можно пить и пить без конца. Оно целительно для сердца. И от него совсем не мутнеет разум.
– Что же лучшего можно придумать! – воскликнул Ахтой.
Май сходила за вином. И когда она разлила, все нашли его прекрасным.
– Откуда оно? – поинтересовался Джехутимес.
– Тайна, – многозначительно произнес Тахура. – Учтите: я купец, и мое ремесло – торговля. Я брожу по свету.
– В поисках вина? – сказал Ахтой.
– Не только вина.
Тихотеп перешептывался с Май. Он ее увидел впервые, хотя в лавке не в первый раз. Кто она? И давно ли здесь? Она не ответила на первый вопрос. А на второй ответила утвердительно: да, давно.
– Не верю.
– Почему? – Она улыбалась, оголяя зубы, подобные лунным лучам – голубовато-беловатым.
– Вот так, не верю.
– Но почему же? – Она улыбалась глазами, устами, пупком, торчащим невообразимо похотливо. Всем существом…
– Если длвно, то я, значит, слеп.
– Возможно! – Она улыбалась коленями – точеными, мраморными.
– Нет, я не слеп!
Бедный Тихотеп, помощник Джехутимеса, ничего не понимал: неужели встречал ее в этой лавке и ни разу не обратил на нее внимания?
– Не обратил, – сказала она.
– В таком случае я прыгну в Хапи!
– Почему?
– Ты еще спрашиваешь, Май, почему? Я скажу: не стоит жить тому, кто не умеет приметить подобную красоту.
Он попытался обнять ее. Она выскользнула из его рук, словно рыба. И тут же скрылась за занавеской.
Тихотеп с горя прильнул к чарке. Он пил, можно сказать, по капле. Наслаждаясь. Вдыхая аромат вина. И думая о ней. Он уже не мог не думать. (Это вполне понятно в его тридцать лет.)
В углу стоял Усерхет и внимательно наблюдал за столиком. Он подавал почти невидимые знаки – и служители приносили что надо. Но Май так и не появилась.
Тахура очаровал Джехутимеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Купец отложил в сторону гибкий свиток папируса. Медленно поднялся с места, оправил бороду и одеяние. И по-сановному неторопливо пошел к двери.
Посредине лавки стояли трое мужчин. К одному из них – коренастому, широколицему, в черном парике – обращался, притом с большим почтением, господин лавочник.
– Высокоуважаемый Джехутимес, как всегда, получит все, чего пожелает его душа, – не говорил, а пел, словно пташка, тучный владелец лавки.
Джехутимес смущенно молчал.
– Я понимаю тебя: жареных орехов в меду, тонких лепешек – таких хрустящих…
Ваятель улыбнулся. Эдак широко. По-детски лучисто. Очень, казалось, довольный обращением Усерхета. Он перетянулся со своими друзьями. Прищелкнул языком И сказал:
– Вот за что люблю эту лавку! Тебя понимают! Тебя поймут, если даже ты немой. Совсем бессловесный.
Усерхет поклонился ваятелю. Пригласил его занять место за низким, круглым столиком. Один из его друзей – это был знакомый нам Ахтой – плюхнулся на циновку. И простонал:
– Я очень устал. Я очень устал…
Его примеру последовали Джехутимес и Тихотеп (так звали второго друга ваятеля). Усевшись, они принялись барабанить ладонями по столику. Дружно приговаривая:
– Усерхет, Усерхет, подавай, подавай!..
– Клянусь прахом своих предков! – провозгласил купец – Клянусь их костями, я не видел более веселых людей!
Тахура поклонился Джехутимесу глубоким поклоном, приложив руку к сердцу. И не спускал глаз с ваячеля. Трое за столиком перестали стучать. Ответили купцу легкими кивками. Купец сказал:
– О почтеннейший Джехутимес, слава которого перешагнула пределы Кеми! Разреши мне простыми речами, моим нескладным языком выразить тебе мое глубочайшее уважение. И тебе, и твоим несомненным способностям.
Дж^хутимес был удивлен. Обращение иноземца, говорившего с акцентом, и смутило и порадовало его. Разве плохо, если тебя знают, если слава твоя перешагнула через пределы страны твоей?
– Благодарю – ответствовал Джехутимес. – Я не знаю тебя, хотя полагаю, что ты – чужестранец.
– Верно, ты угадал. Глаз твой остер, и от него не укроется ничего! К твоим услугам недостойный сын вавилонской земли Тахура, поклонник искусств и всего прекрасного. Хотя занятие купца не всегда позволяет обращать взоры к дарам искусства, тем не менее – правда, не без труда – мне удается иной раз полюбоваться произведением кисти или резца.
Нельзя было не пригласить к столу столь вежливого, столь представительного мужчину, к тому же чужестранца, к тому же любящего искусство, ценящего искусство. И вот Тахура пристраивается к компании молодых людей. Ему уступают лучшее место – возле стены. От удовольствия он обеими руками расчесывает бороду, весело пялит глаза, громко покашливает…
– О тебе много приходилось слышать… – говорит он, обращаясь к Джехутимесу.
– Плохое или хорошее?
– Только хорошее! Самое лучшее!
Ваятель краснеет. Словно девушка. Смущается, как школьник. И от чего? От похвал малознакомого купца!
Ахтой говорит:
– Уважаемый Тахура, нету слов, которые могли бы наиболее полно оценить способности и мастерство нашего Джехутимеса. Он годами не стар, а уж начальник над нами…
– Да, да, – повторил восхищенно купец, – начальник, начальник…
– Сам фараон говорит: вот ваятель, который воистину велик…
– Сам фараон… Сам фараон, – повторяет купец.
– Ухо Джехутимеса обращено к фараону. Он – истинный послушатель его величества…
– Кокэчно, конечно… – Купец не спускает глаз с ваятеля. Они у него словно звезды: горят, горят!
Ахтой превозносит своего начальника, чтобы показать, что слово чужестранца не есть что-то особенное, что Джехутимес слышал кое-что и поприятнее.
Тихотеп поддерживает Ахтоя. Разумеется, Джехутимес не имеет себе равного. Где? В Кеми. А если угодно – во вселенной. Кто видел подобное тому, что выходит из под рук ваятеля? Тихотеп уставился на купца, вопрошая: «Кто?»
Купец развел руками:
– Я видел свет. Ибо торгую там, где возможно и где совершенно невозможно.
Джехутимес захохотал:
– Неужели и там, где невозможно?
– А что? Торгую и там, где невозможно!
Ахтой и Тихотеп чуть не покатывались от смеха.
«…Это очень веселые люди. Клянусь богами, я редко встречал столь жизнерадостных ваятелей. Так могут смеяться люди счастливые. Неужели каменные изображения доставляют им такое наслаждение?..»
Та самая девица Май, которая совсем недавно предстала перед купцом, поднесла сладостей и расставила тарелочки перед гостями.
– Я прошу, – сказал Тахура, – я прошу разрешить мне угостить вас вином. Я запас вина, которое удивит и своей крепостью, и ароматом. Мы, вавилоняне, ценим в вине и то и другое.
– Это правда? – спросил Джехутимес, обращаясь к лавочнику.
– Что вино изумительно?
– Да.
– Верно, господа, вино такое, что его можно пить и пить без конца. Оно целительно для сердца. И от него совсем не мутнеет разум.
– Что же лучшего можно придумать! – воскликнул Ахтой.
Май сходила за вином. И когда она разлила, все нашли его прекрасным.
– Откуда оно? – поинтересовался Джехутимес.
– Тайна, – многозначительно произнес Тахура. – Учтите: я купец, и мое ремесло – торговля. Я брожу по свету.
– В поисках вина? – сказал Ахтой.
– Не только вина.
Тихотеп перешептывался с Май. Он ее увидел впервые, хотя в лавке не в первый раз. Кто она? И давно ли здесь? Она не ответила на первый вопрос. А на второй ответила утвердительно: да, давно.
– Не верю.
– Почему? – Она улыбалась, оголяя зубы, подобные лунным лучам – голубовато-беловатым.
– Вот так, не верю.
– Но почему же? – Она улыбалась глазами, устами, пупком, торчащим невообразимо похотливо. Всем существом…
– Если длвно, то я, значит, слеп.
– Возможно! – Она улыбалась коленями – точеными, мраморными.
– Нет, я не слеп!
Бедный Тихотеп, помощник Джехутимеса, ничего не понимал: неужели встречал ее в этой лавке и ни разу не обратил на нее внимания?
– Не обратил, – сказала она.
– В таком случае я прыгну в Хапи!
– Почему?
– Ты еще спрашиваешь, Май, почему? Я скажу: не стоит жить тому, кто не умеет приметить подобную красоту.
Он попытался обнять ее. Она выскользнула из его рук, словно рыба. И тут же скрылась за занавеской.
Тихотеп с горя прильнул к чарке. Он пил, можно сказать, по капле. Наслаждаясь. Вдыхая аромат вина. И думая о ней. Он уже не мог не думать. (Это вполне понятно в его тридцать лет.)
В углу стоял Усерхет и внимательно наблюдал за столиком. Он подавал почти невидимые знаки – и служители приносили что надо. Но Май так и не появилась.
Тахура очаровал Джехутимеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119