То есть фараон наносит собственноручно удар, последствия которого скажутся, может быть, не сразу, но скажутся непременно. Или он полагает, что имя Амона окончательно забыто? Или полностью вывелись жрецы, ненавидящие фараона? И жрецы, и их богатые покровители…
Семнех-ке-рэ предложил царице свои услуги. Вроде посредничества, что ли. Как-никак он не очень далек от трона.
– Я переговорю с его величеством. Не поверю, что все это он делает в болезненном припадке. Ведь припадок проходит! Если так, то его величество, наверное, объяснит все происходящее. Мы опрашиваем друг друга: почему Кийа и кто она такая?
– Нехорошо получилось, – сказала принцесса. Она сжала руку матери. Та ответила ей тем же.
– Наша дорогая царица очень хорошо рассуждала только что о делах государственных. Соправительница Кийа – вызов всему миру.
207
– Не только вызов, – поправила царица. – Это такое действие, которое может подточить государственные устои…
– Притом незаметно.
– Исподволь!
– Тогда, спрашивается, дорогая царица, к чему вся эта невероятная борьба в течение семнадцати лет? Страдания, муки, трата сил, здоровья, если все можно потерять за несколько дней?
Царица скорбно пожала плечами. Она сказала:
– Расскажи мне: что было сегодня?
Семнех-ке-рэ посмотрел на жену. Ему показалось, что она утвердительно кивнула, – дескать, рассказывай. Молодой человек помялся немного: скрывать ли что-либо, приукрашивать ли? Принцесса снова кивнула ему…
– Дорогая царица…
– Я слушаю, – глухо отозвалась ее величество.
– … Его величество, вопреки обычаю, сам объявил…
– Она была тут же? В Окне? – перебила она.
– Его величество обнимал ее за плечи… – Семнех-ке-рэ запнулся.
– Я слушаю. Я жду правды!
– …обнимал за плечи. Они стояли в Окне явлений, и все, кто видел их, лежали распростершись. На земле. Ликовали. Выкликали ее имя и просили милости.
– Это продолжалось долго?
– Не очень. Его величество бросал золото. Много золота!
– А что же она?
– Кийа?..
– Можешь не называть это имя.
– Эта женщина стояла рядом. Вызывающе задрав нос. Словно сам бог только что разговаривал с нею. Она задрала нос высоко!
Принцесса подтвердила это. Да, все обратили внимание на ее нос. И глаза у нее сияли…
– Говорите, говорите…
Царице будто очень хотелось, чтобы истязали ее перечислением самых незначительных, обидных для нее мелочей. Ей будто доставляло удовольствие это унижение. Точно не терпелось испить всю горькую чашу до дна.
– Дорогая царица, он целовал ее при всех…
– Да, это на него похоже…
– Твоя дочь закрыла глаза, чтобы не видеть.
– Зачем?
– Чтобы не видеть.
– Напротив. – Царица вздохнула. – Почему же не видеть? Все это происходит в Ахяти, в Кеми. Зачем же закрывать глаза?! Если бы меня позвали, я бы, напротив, глядела бы широко раскрытыми глазами. Знайте: любая мелочь нанизывается на память народа Кеми, писцы запишут ее на папирусе. Будущие поколения будут знать все и рассудят по-своему…
– Мама, но это очень долго! – Дочь чуть не плакала.
– А потом? – спросила в нетерпении царица. «… За Порогами Хапи много скал. Они крепки, как небо. Если бы наша дорогая царица превратилась в одну из скал – не было бы скалы крепче ее во всем мире…»
– А потом?
– Он сказал, что доволен своими подданными. Сказал, что будет добр и милостив к ним, ибо так желает эта самая женщина.
– Добр и милостив?
– Да. Что новые гимны он посвятит соправительнице и эти гимны будут прекраснейшими из сочиненных им.
– Это возможно.
– А уходя, обернулся и громко сказал: «Маху, сто палочных ударов семеру Ахяти. Я слышал, что в этом городе некий полоумный юноша рвал на себе одежду. Он не желал идти в полк.» И ушел. Обнимая ее. За плечи. И долгое оцепенение охватило придворных.
– А потом?
– Потом мы явились к тебе.
– Зачем он позвал вас к Окну явлений?
Семнех-ке-рэ был вполне определенного мнения на этот счет: чтобы царица узнала обо всем из первых рук. И чтобы досадить ему, Семнех-ке-рэ.
– Да, наверное, – произнесла царица.
Недалеко от нее – всего на локоть – на сочной траве паслась пугливая куропатка. Она подняла правую ножку, повернула голову назад. Глаза ее точно черный песок. В них – чистые домыслы и настороженность. Эту куропатку особенно любила царица. Могла любоваться ею часами. И ей казалось, что птица думает о том же, о чем думает сама. В любое время! В радости. В горе. В тревоге. Какая это чудесная куропатка! Вот и сейчас: кто-то крадется в зарослях, слышен шорох сухих листьев – и куропатка заволновалась. Сердце ее застучало в тревоге. Не так ли сейчас и царица? Не так ли тревожится? И не такие ли у нее глаза?
– Дочь моя, ни ты, ни твой муж не должны показывать вида… Не должны горевать.
– У меня глаза полныслез.
– Осуши их.
– Сердце слишком обижено.
– Успокой его.
– Мы думаем о тебе.
– Не надо. Есть бог! Он встает каждое утро, чтобы обозреть Кеми.
– Да, встает.
– Он решает, что здесь хорошо и что худо.
– Решает, – благоговейно повторила принцесса.
Семнех-ке-рэ слушал царицыны речи, дивясь ее мудрости и беспредельной, воистину мужской выдержке.
– Сейчас каждая ваша слеза и вздох ваш горестный будут развлечением для этой женщины.
– Так что же нам делать?
– Уповать на святого отца нашего, который в небе, в ореоле диска своего.
– Уповаем, – произнесла в порыве благоговения принцесса.
– Он повернет тердца в нужную сторону. И люди обретут прежнюю душу. Светозарный бог наш Атон не оставит Кеми. Он пребудет с нами в эти трудные дни. И в эти, и в грядущие.
Голос у царицы предательски дрожал. Но глаза ее были ясны, и не скажешь, что на сердце ее – тревога, а душа – муторна, как после глотка прокисшего пива. Зять ее почел своим долгом удалиться. Ему казалось, что мать с дочерью найдут для беседы особые слова, которые успокоят их, приведут в некоторое равновесие взбаламученные последними, может быть роковыми, событиями душевные силы. Его высочество осторожно поднялся и медленно вышел в дверь. Осторожно прикрыл ее за собою.
Дворец погружен в темноту. Где-то в конце коридора, словно на краю света, горит светильник. Скорбный дворец со скорбящей царицей! Разное случается в жизни! Бывает и такое: жил веселый, залитый смехом дворец, деятельный, могущественный, а стал гробницей.
Его высочество прошел на балкон. Облокотился о балюстраду, которая в форме цветочных стеблей.
Глядя в темноту, он думал о будущем, точнее, о завтрашнем, о послезавтрашнем дне. Что ожидает их? Что готовит фараон стране? Каковы помыслы Кийи? Неужели фараон предаст забвению вечную любовь к Нафтите, любовь, о которой осведомлены даже последний немху и парасхит, любовь, воспетую в гимнах, отображенную в живописи, увековеченную ваятелями и скрибами? Его высочество понимал, вернее, чувствовал – наступила пора неизвестности, треволнений и борьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Семнех-ке-рэ предложил царице свои услуги. Вроде посредничества, что ли. Как-никак он не очень далек от трона.
– Я переговорю с его величеством. Не поверю, что все это он делает в болезненном припадке. Ведь припадок проходит! Если так, то его величество, наверное, объяснит все происходящее. Мы опрашиваем друг друга: почему Кийа и кто она такая?
– Нехорошо получилось, – сказала принцесса. Она сжала руку матери. Та ответила ей тем же.
– Наша дорогая царица очень хорошо рассуждала только что о делах государственных. Соправительница Кийа – вызов всему миру.
207
– Не только вызов, – поправила царица. – Это такое действие, которое может подточить государственные устои…
– Притом незаметно.
– Исподволь!
– Тогда, спрашивается, дорогая царица, к чему вся эта невероятная борьба в течение семнадцати лет? Страдания, муки, трата сил, здоровья, если все можно потерять за несколько дней?
Царица скорбно пожала плечами. Она сказала:
– Расскажи мне: что было сегодня?
Семнех-ке-рэ посмотрел на жену. Ему показалось, что она утвердительно кивнула, – дескать, рассказывай. Молодой человек помялся немного: скрывать ли что-либо, приукрашивать ли? Принцесса снова кивнула ему…
– Дорогая царица…
– Я слушаю, – глухо отозвалась ее величество.
– … Его величество, вопреки обычаю, сам объявил…
– Она была тут же? В Окне? – перебила она.
– Его величество обнимал ее за плечи… – Семнех-ке-рэ запнулся.
– Я слушаю. Я жду правды!
– …обнимал за плечи. Они стояли в Окне явлений, и все, кто видел их, лежали распростершись. На земле. Ликовали. Выкликали ее имя и просили милости.
– Это продолжалось долго?
– Не очень. Его величество бросал золото. Много золота!
– А что же она?
– Кийа?..
– Можешь не называть это имя.
– Эта женщина стояла рядом. Вызывающе задрав нос. Словно сам бог только что разговаривал с нею. Она задрала нос высоко!
Принцесса подтвердила это. Да, все обратили внимание на ее нос. И глаза у нее сияли…
– Говорите, говорите…
Царице будто очень хотелось, чтобы истязали ее перечислением самых незначительных, обидных для нее мелочей. Ей будто доставляло удовольствие это унижение. Точно не терпелось испить всю горькую чашу до дна.
– Дорогая царица, он целовал ее при всех…
– Да, это на него похоже…
– Твоя дочь закрыла глаза, чтобы не видеть.
– Зачем?
– Чтобы не видеть.
– Напротив. – Царица вздохнула. – Почему же не видеть? Все это происходит в Ахяти, в Кеми. Зачем же закрывать глаза?! Если бы меня позвали, я бы, напротив, глядела бы широко раскрытыми глазами. Знайте: любая мелочь нанизывается на память народа Кеми, писцы запишут ее на папирусе. Будущие поколения будут знать все и рассудят по-своему…
– Мама, но это очень долго! – Дочь чуть не плакала.
– А потом? – спросила в нетерпении царица. «… За Порогами Хапи много скал. Они крепки, как небо. Если бы наша дорогая царица превратилась в одну из скал – не было бы скалы крепче ее во всем мире…»
– А потом?
– Он сказал, что доволен своими подданными. Сказал, что будет добр и милостив к ним, ибо так желает эта самая женщина.
– Добр и милостив?
– Да. Что новые гимны он посвятит соправительнице и эти гимны будут прекраснейшими из сочиненных им.
– Это возможно.
– А уходя, обернулся и громко сказал: «Маху, сто палочных ударов семеру Ахяти. Я слышал, что в этом городе некий полоумный юноша рвал на себе одежду. Он не желал идти в полк.» И ушел. Обнимая ее. За плечи. И долгое оцепенение охватило придворных.
– А потом?
– Потом мы явились к тебе.
– Зачем он позвал вас к Окну явлений?
Семнех-ке-рэ был вполне определенного мнения на этот счет: чтобы царица узнала обо всем из первых рук. И чтобы досадить ему, Семнех-ке-рэ.
– Да, наверное, – произнесла царица.
Недалеко от нее – всего на локоть – на сочной траве паслась пугливая куропатка. Она подняла правую ножку, повернула голову назад. Глаза ее точно черный песок. В них – чистые домыслы и настороженность. Эту куропатку особенно любила царица. Могла любоваться ею часами. И ей казалось, что птица думает о том же, о чем думает сама. В любое время! В радости. В горе. В тревоге. Какая это чудесная куропатка! Вот и сейчас: кто-то крадется в зарослях, слышен шорох сухих листьев – и куропатка заволновалась. Сердце ее застучало в тревоге. Не так ли сейчас и царица? Не так ли тревожится? И не такие ли у нее глаза?
– Дочь моя, ни ты, ни твой муж не должны показывать вида… Не должны горевать.
– У меня глаза полныслез.
– Осуши их.
– Сердце слишком обижено.
– Успокой его.
– Мы думаем о тебе.
– Не надо. Есть бог! Он встает каждое утро, чтобы обозреть Кеми.
– Да, встает.
– Он решает, что здесь хорошо и что худо.
– Решает, – благоговейно повторила принцесса.
Семнех-ке-рэ слушал царицыны речи, дивясь ее мудрости и беспредельной, воистину мужской выдержке.
– Сейчас каждая ваша слеза и вздох ваш горестный будут развлечением для этой женщины.
– Так что же нам делать?
– Уповать на святого отца нашего, который в небе, в ореоле диска своего.
– Уповаем, – произнесла в порыве благоговения принцесса.
– Он повернет тердца в нужную сторону. И люди обретут прежнюю душу. Светозарный бог наш Атон не оставит Кеми. Он пребудет с нами в эти трудные дни. И в эти, и в грядущие.
Голос у царицы предательски дрожал. Но глаза ее были ясны, и не скажешь, что на сердце ее – тревога, а душа – муторна, как после глотка прокисшего пива. Зять ее почел своим долгом удалиться. Ему казалось, что мать с дочерью найдут для беседы особые слова, которые успокоят их, приведут в некоторое равновесие взбаламученные последними, может быть роковыми, событиями душевные силы. Его высочество осторожно поднялся и медленно вышел в дверь. Осторожно прикрыл ее за собою.
Дворец погружен в темноту. Где-то в конце коридора, словно на краю света, горит светильник. Скорбный дворец со скорбящей царицей! Разное случается в жизни! Бывает и такое: жил веселый, залитый смехом дворец, деятельный, могущественный, а стал гробницей.
Его высочество прошел на балкон. Облокотился о балюстраду, которая в форме цветочных стеблей.
Глядя в темноту, он думал о будущем, точнее, о завтрашнем, о послезавтрашнем дне. Что ожидает их? Что готовит фараон стране? Каковы помыслы Кийи? Неужели фараон предаст забвению вечную любовь к Нафтите, любовь, о которой осведомлены даже последний немху и парасхит, любовь, воспетую в гимнах, отображенную в живописи, увековеченную ваятелями и скрибами? Его высочество понимал, вернее, чувствовал – наступила пора неизвестности, треволнений и борьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119