– Рисовое печенье – Сан-Францисское угощенье!
Майк посмотрел на него.
– Это написал отец, – сказал с гордостью Кио. – Коммерческие ролики. По ним я выучил английский. Отец обычно говорил…
В воздухе разнёсся отвратительный запах палёного волоса, и обнажённая женщина внезапно обрушилась на пол душевой. Вопли. Конвульсии. Моча мощной струёй извергалась из её промежности, поливая все вокруг, как вырвавшийся из-под контроля брандспойт. Такахаши встал рядом с ней на колени, крепко схватил за плечи и прошипел Майку:
– Бери её за ноги!
ПРОСТО КОПИЯ
Дэниел до сих пор никогда не слышал, как он храпит. Но вот пожалуйста – он сидит и смотрит видеозапись себя самого, спящего: запись в зеленоватых тонах была сделана камерой ночного видения из верхнего угла его спальни. Человек, спящий на спине.
Он был в компаунде. Все в той же длинной комнате для совещаний, просматривая плёнку вместе с Клиндером; тот был в своей неизменной бумажной пижаме и, как обычно, курил – его рукава были испещрены маленькими прожжёнными дырочками. Длинная столешница сияла как зеркало; она рассекала Клиндера ровно посередине, и он отражался в ней вниз головой, напоминая одну из старших карт – толстый бубновый валет с сигаретой в руках.
Большой экран внезапно наполнился трепетным движением. Птица, крыльев которой было не различить, появилась в кадре. Она зависла над головой спящего Дэниела. Потом скользнула ближе, изогнулась назад, как отогнутый зубец вилки, и вонзила свой иглоподобный нос в уголок его глаза.
– Господи Иисусе! – воскликнул Дэниел, безотчётно закрывая рукой лицо.
Это продолжалось довольно долго – она насыщалась. Затем птица покинула кадр так же внезапно, как появилась, и Клиндер остановил проектор.
– Теперь ты знаешь, почему я не стал приглашать Шона.
Дэниел содрогнулся и дотронулся сначала до одного глаза, потом до другого. Было непохоже, чтобы такое обращение повредило им.
– Это снято прошлой ночью, – сказал Клиндер. Дэниел подошёл к охладителю с водой, стоящему в углу.
Тот булькнул, и пузырьки поднялись к вершине прозрачной пластиковой бутылки, словно у дна ходила белуга. Он взял бумажный стаканчик и выпил до дна. Потом смял его в руке. Хорошая вода, черт побери, – подумал он.
– У меня есть для тебя кое-какие довольно шокирующие новости. Ты лучше сядь.
Дэниел кинул стаканчик в мусорное ведро и сел.
– Они делали это на протяжении всей твоей жизни. Если видеозапись этого последнего посягательства на
его тело заставила мурашки бегать по коже Дэниела, – а это было именно так, – то при мысли о том, что это происшествие не было исключением, он пришёл в ужас. Его очки покрылись каплями влаги; он снял их и начал протирать.
– Что они делают?
– Обновляются.
– Обновляются?
– Твои мысли. Твоя ДНК. Твоё тело. Твои эмоции, – он широко развёл руки, словно хотел заключить в объятия весь виртуальный мир. – Все целиком. Мы все – копии, сепмл Дэниел. Я понимаю. Это сложно сразу переварить.
Помолчав, Дэниел спросил:
– Я – это не я?
– Нет.
– Я – дубликат?
– Ты – копия, – он улыбнулся. – Углеродная копия. Как и все мы.
– Клон?
– Почти в точку. Но все твои воспоминания при тебе.
Ну, не совсем все, подумал Дэниел. Я до сих пор не помню катастрофу. Он закрыл глаза и стал составлять в уме список вопросов.
Живой?
Семпл?
Неживой?
Копия?
Кто я? – Таков был вопрос.
Это было похоже на исполненное насилие, не находящее для себя облегчения самосознание подростка. Опустошённая, выжженная страна кастовости и жестокости, неуверенности и желания – место, куда он не хотел попадать снова. Но, однако, он опять был там, сомневаясь во всем, как и положено тинейджеру. То, как ты ходишь. Как выглядишь. Твои слова. Твой ломающийся голос. Ощущение собственной незавершённости, осознание, что ты находишься на полпути от одного себя к другому. Никакого представления о том, кем ты был и кем становишься. Твоё лицо извергается злыми красными вулканами – каждое утро перед зеркалом приносит новые ужасы: что-то, что ты должен скрывать, что ставит на тебе печать недоделанности, указывает на тебя как на нечто изменчивое, скрывающееся в чужом незнакомом теле.
Быть может, в этом и заключалась тайна дневника. То, как быстро меняются люди. Был Майк до Буффало и Майк после Буффало. Два совершенно разных человека.
Дэниел довольно рано открыл: не стоит верить в то, что люди всегда одни и те же. Существовал весёлый дядюшка Луи – пьяный, чистящий форель в кухонной раковине, поющий Бинга Кросби, потрошивший рыбу. И существовал утренний похмельный дядюшка Луи, рявкающий на тебя и готовый ударить, когда ты сидишь за столом и завтракаешь. Приходилось быть внимательным. Почему Майк никак не мог понять этого? Он никогда не принимал в расчёт время. До него не доходило, что нельзя противоречить дядюшке Луи до десяти утра. Или говорить дерзости. Или оказывать неповиновение, ни в коем случае. И Майк платил дорогой ценой. Денни приносил ему кубики льда в пластиковой упаковке, находя его лежащим на кровати, с рукой, прижатой к синяку под глазом. И не имело значения, сколько раз он пытался объяснить ему, в чем была его ошибка, как избежать побоев в следующий раз; Майк никогда не слушал его. «Он дерьмоголовый», – говорил он, словно это все объясняло. «Нет, – пытался он сказать. – Просто ты должен быть внимательным. Ты должен понимать, с каким дядюшкой Луи ты говоришь».
Джулия часто называла Дэниела «предсказуемый». Она не имела представления, сколько ему потребовалось усилий, чтобы достичь этого. Сколько других «я» ему приходилось ежедневно побеждать. Она не знала, что он так и не развил в себе привычки быть одним человеком, целой личностью. Что для него это всегда был выбор. Это был урок, который он выучил в совершенстве, пока жил под крышей дядюшки Луи – он никогда не мог назвать это домом. «Кем вы хотите, чтобы я был сегодня?» – так всегда стоял вопрос. И он знал все ответы. Тихим? Чувствующим? Погруженным в размышления? Принести ещё пива? Достать вам ваш «честерфильд»? Заново прополоть сад? Хорошо, нет проблем. Он сделает это. Он достиг истинного мастерства в угадывании настроений дядюшки Луи и соответственном изменении своего поведения. Но в то же время Дэниел чувствовал, что где-то по дороге упустил нечто очень ценное. Он не имел представления о том, кем был. Вот почему для него было так важно быть тем, чем хотели его видеть другие, предположил он. Это давало ему определённость. Это не было предсказуемостью. Это было постоянной адаптацией. В этом был его секрет. Он не был одним целым. Он мог быть двумя или тремя людьми так же легко, как одним. Все зависело от того, что именно от него требовалось.
– Дэниел? – позвал отдалённый голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Майк посмотрел на него.
– Это написал отец, – сказал с гордостью Кио. – Коммерческие ролики. По ним я выучил английский. Отец обычно говорил…
В воздухе разнёсся отвратительный запах палёного волоса, и обнажённая женщина внезапно обрушилась на пол душевой. Вопли. Конвульсии. Моча мощной струёй извергалась из её промежности, поливая все вокруг, как вырвавшийся из-под контроля брандспойт. Такахаши встал рядом с ней на колени, крепко схватил за плечи и прошипел Майку:
– Бери её за ноги!
ПРОСТО КОПИЯ
Дэниел до сих пор никогда не слышал, как он храпит. Но вот пожалуйста – он сидит и смотрит видеозапись себя самого, спящего: запись в зеленоватых тонах была сделана камерой ночного видения из верхнего угла его спальни. Человек, спящий на спине.
Он был в компаунде. Все в той же длинной комнате для совещаний, просматривая плёнку вместе с Клиндером; тот был в своей неизменной бумажной пижаме и, как обычно, курил – его рукава были испещрены маленькими прожжёнными дырочками. Длинная столешница сияла как зеркало; она рассекала Клиндера ровно посередине, и он отражался в ней вниз головой, напоминая одну из старших карт – толстый бубновый валет с сигаретой в руках.
Большой экран внезапно наполнился трепетным движением. Птица, крыльев которой было не различить, появилась в кадре. Она зависла над головой спящего Дэниела. Потом скользнула ближе, изогнулась назад, как отогнутый зубец вилки, и вонзила свой иглоподобный нос в уголок его глаза.
– Господи Иисусе! – воскликнул Дэниел, безотчётно закрывая рукой лицо.
Это продолжалось довольно долго – она насыщалась. Затем птица покинула кадр так же внезапно, как появилась, и Клиндер остановил проектор.
– Теперь ты знаешь, почему я не стал приглашать Шона.
Дэниел содрогнулся и дотронулся сначала до одного глаза, потом до другого. Было непохоже, чтобы такое обращение повредило им.
– Это снято прошлой ночью, – сказал Клиндер. Дэниел подошёл к охладителю с водой, стоящему в углу.
Тот булькнул, и пузырьки поднялись к вершине прозрачной пластиковой бутылки, словно у дна ходила белуга. Он взял бумажный стаканчик и выпил до дна. Потом смял его в руке. Хорошая вода, черт побери, – подумал он.
– У меня есть для тебя кое-какие довольно шокирующие новости. Ты лучше сядь.
Дэниел кинул стаканчик в мусорное ведро и сел.
– Они делали это на протяжении всей твоей жизни. Если видеозапись этого последнего посягательства на
его тело заставила мурашки бегать по коже Дэниела, – а это было именно так, – то при мысли о том, что это происшествие не было исключением, он пришёл в ужас. Его очки покрылись каплями влаги; он снял их и начал протирать.
– Что они делают?
– Обновляются.
– Обновляются?
– Твои мысли. Твоя ДНК. Твоё тело. Твои эмоции, – он широко развёл руки, словно хотел заключить в объятия весь виртуальный мир. – Все целиком. Мы все – копии, сепмл Дэниел. Я понимаю. Это сложно сразу переварить.
Помолчав, Дэниел спросил:
– Я – это не я?
– Нет.
– Я – дубликат?
– Ты – копия, – он улыбнулся. – Углеродная копия. Как и все мы.
– Клон?
– Почти в точку. Но все твои воспоминания при тебе.
Ну, не совсем все, подумал Дэниел. Я до сих пор не помню катастрофу. Он закрыл глаза и стал составлять в уме список вопросов.
Живой?
Семпл?
Неживой?
Копия?
Кто я? – Таков был вопрос.
Это было похоже на исполненное насилие, не находящее для себя облегчения самосознание подростка. Опустошённая, выжженная страна кастовости и жестокости, неуверенности и желания – место, куда он не хотел попадать снова. Но, однако, он опять был там, сомневаясь во всем, как и положено тинейджеру. То, как ты ходишь. Как выглядишь. Твои слова. Твой ломающийся голос. Ощущение собственной незавершённости, осознание, что ты находишься на полпути от одного себя к другому. Никакого представления о том, кем ты был и кем становишься. Твоё лицо извергается злыми красными вулканами – каждое утро перед зеркалом приносит новые ужасы: что-то, что ты должен скрывать, что ставит на тебе печать недоделанности, указывает на тебя как на нечто изменчивое, скрывающееся в чужом незнакомом теле.
Быть может, в этом и заключалась тайна дневника. То, как быстро меняются люди. Был Майк до Буффало и Майк после Буффало. Два совершенно разных человека.
Дэниел довольно рано открыл: не стоит верить в то, что люди всегда одни и те же. Существовал весёлый дядюшка Луи – пьяный, чистящий форель в кухонной раковине, поющий Бинга Кросби, потрошивший рыбу. И существовал утренний похмельный дядюшка Луи, рявкающий на тебя и готовый ударить, когда ты сидишь за столом и завтракаешь. Приходилось быть внимательным. Почему Майк никак не мог понять этого? Он никогда не принимал в расчёт время. До него не доходило, что нельзя противоречить дядюшке Луи до десяти утра. Или говорить дерзости. Или оказывать неповиновение, ни в коем случае. И Майк платил дорогой ценой. Денни приносил ему кубики льда в пластиковой упаковке, находя его лежащим на кровати, с рукой, прижатой к синяку под глазом. И не имело значения, сколько раз он пытался объяснить ему, в чем была его ошибка, как избежать побоев в следующий раз; Майк никогда не слушал его. «Он дерьмоголовый», – говорил он, словно это все объясняло. «Нет, – пытался он сказать. – Просто ты должен быть внимательным. Ты должен понимать, с каким дядюшкой Луи ты говоришь».
Джулия часто называла Дэниела «предсказуемый». Она не имела представления, сколько ему потребовалось усилий, чтобы достичь этого. Сколько других «я» ему приходилось ежедневно побеждать. Она не знала, что он так и не развил в себе привычки быть одним человеком, целой личностью. Что для него это всегда был выбор. Это был урок, который он выучил в совершенстве, пока жил под крышей дядюшки Луи – он никогда не мог назвать это домом. «Кем вы хотите, чтобы я был сегодня?» – так всегда стоял вопрос. И он знал все ответы. Тихим? Чувствующим? Погруженным в размышления? Принести ещё пива? Достать вам ваш «честерфильд»? Заново прополоть сад? Хорошо, нет проблем. Он сделает это. Он достиг истинного мастерства в угадывании настроений дядюшки Луи и соответственном изменении своего поведения. Но в то же время Дэниел чувствовал, что где-то по дороге упустил нечто очень ценное. Он не имел представления о том, кем был. Вот почему для него было так важно быть тем, чем хотели его видеть другие, предположил он. Это давало ему определённость. Это не было предсказуемостью. Это было постоянной адаптацией. В этом был его секрет. Он не был одним целым. Он мог быть двумя или тремя людьми так же легко, как одним. Все зависело от того, что именно от него требовалось.
– Дэниел? – позвал отдалённый голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86