Так и случилось. Амелиус получил два письма из Парижа. Одно – от Фарнеби, короткое и дерзкое, содержащее в себе уведомление о разрыве, другое, от Регины, строгое, полное порицаний. Ее слабая натура, как и все слабые натуры, впадала в крайности и, чтоб защитить себя, прибегла к гневу, как трусы прибегают к дерзости. Женщина с душой более возвышенной и твердой написала бы с большей справедливостью и более умеренным тоном.
Регина начала предисловием: она не имеет духу упрекать Амелиуса и не хочет говорить о своих страданиях человеку, который так ясно показал, что не имеет ни малейшего уважения к себе и ни малейшей любви и сострадания к ней. Отдавая справедливость себе, она возвращает ему его слово, его письма и его подарки. Ее же письма может он возвратить в запечатанном пакете в контору ее дяди в Лондоне. Она будет молить Бога, чтоб он раскаялся в совершенном им грехе, и вел в будущем жизнь достойную и счастливую. Решение ее неизменно. Его собственное письмо к мистрис Пейзон служит его осуждением, а свидетельство почтенного друга ее дяди доказывает, что бесчестный поступок был совершен не под влиянием минутного увлечения, а представляет обдуманное действие, длившееся в продолжение нескольких недель. С той минуты, как глаза ее открылись, она умерла для него, и теперь прощается с ним навсегда.
– Писали вы ей? – спросил Руфус, прочитав это письмо.
Амелиус покраснел от негодования. Он не сознавался еще самому себе, но его взгляд и выражение прямо говорили, что Регина потеряла свою власть над ним. Ее письмо оскорбило его и возмутило, но не огорчило. Более нежные чувства, волнение огорченного обожателя были в нем убиты ее суровым осуждением и прощанием.
– Неужели вы думаете, что я позволил третировать себя таким образом, не протестуя? – сказал он Руфусу. – Я писал ей, отказываясь принять назад свое слово. Я заверял ее честным словом, что оставался верен ей и своему обязательству, и издевался над подлыми толкованиями, которым дядя и его друг подвергали милосердие христианина. Закончил я письмо очень нежно, сочувствуя ее огорчению и боясь его усилить. Мы увидим, любит ли она меня настолько, чтоб поверить больше моему слову и моей честности, чем ложным наветам. Я хочу дать ей время.
Руфус разумно воздержался от выражения своего мнения. Он дождался следующего утра, которое могло принести ответ из Парижа, и отправился в коттедж.
Не промолвив ни слова, Амелиус подал своему другу письмо, ему было возвращено его собственное письмо к Регине, и на нем была сделана надпись рукою мистера Фарнеби: «Если вы будете присылать еще письма, их будут сжигать непрочитанными». – Так дерзко писал человек, у которого висело над головой банкротство и позор.
Руфус взял за руку Амелиуса. – Теперь все кончено, – сказал он, – никогда эта девушка не была бы для вас хорошей женой. Слава Богу, что все так устроилось. Забудьте, что вы когда-либо знали ее, и поговорим теперь о другом. Что Салли?
При этом неуместном вопросе Амелиус выпустил руку друга. Он был в состоянии такого нервного раздражения, что готов был видеть оскорбление там, где его не было.
– О, вам нечего беспокоиться, – вспылив, сказал он, – бедная девушка не придет более жить ко мне. Она на попечении доктора.
Руфус оставил без внимания сердитый ответ и потрепал его по плечу.
– Я говорю о девушке, – заметил он, – потому что хотел бы помочь ей, и мог бы это сделать, если б вы не препятствовали мне. Я скоро уезжаю в Соединенные Штаты, сын мой. Я хотел бы, чтоб и вы отправились со мной.
– И бросил Салли! – вскричал Амелиус.
– Ничего подобного! Прежде чем отправиться, мы устроили бы Салли как нельзя лучше. Не подумаете ли вы об этом?
Амелиус смягчился. – Хорошо, – сказал он.
Руфус взял шляпу со стола и, не промолвив более ни слова, оставил его. «Тревоги об Амелиусе, – думал он, затворяя дверь коттеджа, – еще не кончились».
Глава XLIV
День, назначенный достойным старым хирургом Пинфольдом для свидания Салли с Амелиусом, пришел и прошел, а вести о ее здоровье были все те же: нужно иметь терпение, сэр, она еще не поправилась настолько, чтоб могла видеть вас.
Тоф, внимательно наблюдавший за своим господином, сильно беспокоился, видя в нем перемену к худшему. То грустный и молчаливый, то сердитый и раздражительный, он расстроился как физически, так и нравственно до того, что казался тенью самого себя. Никогда теперь не обменивался словом со своим верным, старым слугой, только машинально произносил утром и вечером: «Здравствуйте и прощайте».
Тоф не мог более выносить этого. Рискуя тем, что его намерения будут не правильно истолкованы, он повиновался душевному побуждению и заговорил. «Могу я признаться вам, сэр, – начал он смиренно и почтительно, – что мне очень тяжело видеть вас таким больным?»
Амелиус посмотрел на него пытливо.
– Вы, слуги, поднимаете всегда шум из-за пустяков. Я несколько расстроился и нуждаюсь в перемене, вот и все. Я, может быть, отправлюсь в Америку. Вам это не нравится, я не буду в претензии, если вы найдете себе другое место.
Слезы наполнили глаза старика.
– Никогда! – горячо отвечал он. – Моим последним местом будет ваше, если вы прогоните меня.
Это было слишком для чувствительной натуры Амелиуса, и он был тронут.
– Простите меня, Тоф, – сказал он, – я несчастный человек, я больше озабочен состоянием Салли, чем могу выразить это словами. Не может быть никакой перемены в моей жизни, пока я не успокоюсь насчет бедной девушки. Но если я отправлюсь в Америку, то и вы отправитесь со мной, я ни за что не хотел бы лишиться вас, мой добрый друг.
Тоф оставался в комнате, как бы желая еще сказать что-то. Не имея ни малейшего понятия об отношениях Амелиуса к Регине и о случившемся разрыве, он смутно подозревал, что господин его попал в затруднительное положение с какой-то незнакомой ему леди. Ему представлялся теперь удобный случай обратиться к нему с вопросом, и он смиренно заметил.
– Вы едете в Америку жениться, сэр?
Амелиус недоверчиво взглянул на него.
– Как это пришло вам в голову? – спросил он.
– Не знаю, – покорно отвечал Тоф, – такая пришла мне фантазия. Разве есть что-нибудь удивительного в том, что джентльмен ваших лет и с вашей красивой наружностью поведет к алтарю какую-нибудь прелестную девушку?
Амелиус был снова побежден, он слабо улыбнулся.
– Довольно об этих глупостях, Тоф! Я никогда не женюсь, поймите это.
Старое, хитрое лицо Тофа просияло. Он повернулся, чтоб выйти из комнаты, остановился в нерешительности и вдруг снова вернулся к своему господину.
– Нужны вам мои услуги, сэр, или мне можно выйти на один или на два часа? – спросил он.
– Нет, только возвращайтесь к трем часам, я сам тогда уйду из дома.
– Благодарю вас, сэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95