Поспешно возвращаясь назад по узкому коридору восемнадцатого века с черно-белыми мраморными дверями, он никак не мог понять, почему дом кажется таким зловещим. Наверно, потому, что именно здесь разыгралась последняя сцена знаменитого убийства наряду с предпоследними сценами нескольких прочих.
В столовой было темно. Откликаясь на его шаги, звякали призматические стеклянные подвески на люстре. Щелкнув у дверей выключателем, Хью нашел на угловом столике телефон. Позолоченные часы на камине показывали почти половину восьмого.
Моника жила в Хампстеде неподалеку от дяди. Трясущимся пальцем он набрал номер: Хам-5975.
Снова, как у Элен, бесконечно долго гудел гудок. Наконец, послышался ответ.
— Да? — бросил холодный знакомый голос его младшей сестры Моники.
— Это Хью. Мне надо поговорить с Джимом, если он у тебя. У тебя?
— Куда вы звоните?
Он мысленно видел Монику, темноволосую, симпатичную, несколько высокомерную. Была бы, по его убеждению, милой, добросердечной, отзывчивой девушкой, если бы не служила личным секретарем у какого-то важного деятеля из Уайтхолла, которого Хью всей душой ненавидел.
— Моника, это я! Твой брат! Полиция не знает, где Джим, а я могу только догадываться. Но по-моему…
— Вы, наверно, ошиблись номером.
Представив ее растерянной, нерешительной, готовой бросить трубку, он понял, что эта минута — рубеж между успехом и провалом, может быть, между жизнью и смертью.
— Если ты воображаешь, будто какой-нибудь искусный детектив говорит моим голосом, я скажу тебе то, чего не знает никто, кроме твоего родного брата. Когда тебе было лет одиннадцать, у тебя была жутко глупая кукла по имени Кэролайн-Джейн. Ты вечно цепляла ей на нос, а заодно и себе, проволочные лорнеты. Однажды ты собрала гостей на чай, и каждый должен был носить лорнет и выбрать себе фамилию из «Дебретта», а я шлепнул на стол мяч для крикета…
— Не мели чепухи, — пробормотала Моника изменившимся тоном, сдавленным, испуганным, чуть не паническим. — Обожди секундочку.
В трубке послышался шепот, оживленные споры, тяжелое мужское дыхание.
— Дружище, — выдавил Джим неописуемым тоном.
— Джим, прости! У меня не было выбора, но тебе не следовало убегать…
Хью совершил ошибку. В результате возникла пауза, потому что его собеседник, видимо, разинул рот. Хью поспешил загладить промашку:
— Слушай, я вовсе не то имел в виду! Знаю, я сам виноват, удрав первым. — Дальше Хью заговорил спокойно: — Слушай, если дело к завтрашнему утру не раскроется, я сдамся, пусть меня обвиняют в убийстве.
Вновь запыхтело тяжелое дыхание, а потом прозвучал слабый голос:
— Серьезно?
— Конечно! — ответил Хью, продумывая каждое слово. — Дам даже письменное признание. Но что произошло в конторе?
— Я ведь предупреждал тебя, что будет, если рассказать полиции правду!
— Предупреждал. А я все-таки спрашиваю: почему ты удрал?
— Ты в кейс давно заглядывал?
Хью ничего не понял из этой белиберды.
Во время молчания он мысленно представлял себе веснушчатого Джима, сидевшего на роскошном синем неудобном диване в гостиной у Моники, со сбившимся набок галстуком и оторванным рукавом пиджака, и любые разумные мысли улетучивались из головы.
— В какой кейс?
— Не в свой, где все аккуратно разложено по отделениям, а в мой! Понял? В мой! Не помнишь?
— Стой! Кажется…
— После смерти старика, обкуренного гашишем, ты пришел в мой кабинет со своим кейсом, закрытым на замки, и поставил па письменный стол рядом с моим, пустым и открытым. Признаюсь, в волнении я не заметил, что ты выскочил, схватив мой портфель. Если он при тебе, загляни.
— Обожди секундочку, не клади трубку!
— Слушай…
Хью отчетливо услышал на фоне восклицание Моники «Боже мой!», подытожившее ее точку зрения. Выскочив в коридор, он все вспомнил.
Старые потертые кейсы были очень похожи. Кейс, схваченный с письменного стола в кабинете Джима, был открыт. Он вспомнил, как его закрывал, оставив вокруг защелки размытые красные пятна с отпечатками своих пальцев, когда сбегал по лестнице дома номер 13 на Линкольнc-Инн-Филдс.
Кейс лежал на одном из двух чемоданов в слабо освещенном коридоре дома Патрика Батлера. Присмотревшись поближе, Хью признал, что это не его кейс, а Джима; открыл — пусто. Содрогнулся при мысли, что шел в Скотленд-Ярд с запятнанными кровью никелированными защелками, хотя засохшие пятна можно принять за ржавчину или грязь.
Он понесся назад к телефону, и Джим рассказал ему о приходе полиции и о расспросах, в ходе которых его сочли Князем лжи.
— Слушай, — тараторил Джим, — я не мог понять, чего они так суетятся. На рукоятке кинжала не обнаружилось ничьих отпечатков. Поволокли меня в мой кабинет для дальнейших допросов. Признаюсь, я занервничал.
— А при чем же тут кейс?…
— Если послушаешь дальше, бесстыжий предатель, поймешь.
— Выбирай выражения, Джим!
— Это ты мне велишь выбирать выражения? Ладно. Все было бы не так плохо, если бы не наглость полиции. Красномордый сержант из полиции Сити рыскал повсюду. Впрочем, в мой письменный стол он не полез, просто остановился возле него.
— И что?
— Спрашивает: «Ваш портфель, сэр?» — так небрежно, словно дамскую ручку целует. Я, конечно, подтвердил. «Не возражаете, если я его открою, сэр?» Говорю, открывайте, пожалуйста.
Рука Хью, державшая телефонную трубку, вспотела.
— Джим, там ровно ничего не было, кроме материалов дела Мэтсона, которые я должен был передать Батлеру!
— Да, там лежала папка с материалами, а в придачу пара белых хлопчатобумажных перчаток, одна из которых была вся в крови.
Снова перчатки.
Хью опять услышал, как Моника что-то сказала Джиму, на сей раз с холодным спокойствием.
Ну, решил он, ничего не поделаешь, естественно, она валит всю вину на брата. Хочет, чтобы Джим устроился, подыскал после свадьбы «приличный», по ее мнению, дом, скажем в Саннингдейле, стал бы членом «приличного» клуба, вступил бы в «приличный» гольф-клуб, где можно завести «полезные знакомства».
Ясное дело — женщина!
Перетрудившиеся мозги Хью заключали в кавычки слова, обозначавшие то, что он ненавидел и презирал не меньше, чем адвокат Патрик Батлер.
— Полезные знакомства, разрази меня гром! — выкрикнул однажды барристер в зале для членов клуба «Гаррик». — Если мужчина не может добиться успеха с помощью одних своих способностей, он его вообще не заслуживает!
С тех пор это высказывание стало девизом Хью Прентиса.
Впрочем, сейчас не время думать об этом. Надо думать только о кошмаре с перчатками и о трещавшей телефонной трубке.
— Джим, я ничего не знаю о тех самых белых хлопчатобумажных перчатках. Неужели ты мне не веришь? Даже не представляю, как они очутились у меня в портфеле!
Холодным тоном, которого Хью никогда раньше не слышал, Джим проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57