Конечно, любовью – день и ночь, без отдыха и передышки. Теперь, шесть десятилетий спустя, я испытываю трудности совершенно иного характера: описание сексуальных упражнений никаких литературных выгод не сулит, а все человеческие чувства, по моему твердому убеждению, уже давным-давно разложены писателями по полочкам. Одним словом, что бы я ни написал, мне не удастся проявить оригинальность, а потому я просто скажу, чем они занимались, и дело с концом: они трахались.
Поместите два обнаженных тела на вершину дерева, дайте им любить друг друга, пусть они делают все, что им заблагорассудится. Когда Маркус обнимал невероятно гибкий стан Амгам, ему казалось, что у нее не было костей. И напротив, стоило ее телу перейти границу блаженства, как оно превращалось в подобие сухой ветки, готовой разлететься в щепки. На деревьях вокруг их убежища, под ними, собрались стаи обезьян. Стоны любовников возбуждали или возмущали их, а может быть, и то и другое вместе, как это случается с толпой старых пуританок, и они вторили страстному дуэту резким визгом, который переливался тысячами тонов.
Даже дождь потворствовал желаниям любовников. Если он заставал их, когда они ласкали друг друга, то капли возбуждали их еще сильнее. Если дождь шел, когда они отдыхали, то он омывал их тела. Некоторые капли были невероятно огромными и плотными и касались их кожи, как толстые губы, целующие взасос. Когда Амгам и Маркус изнемогали, они засыпали, прижавшись друг к другу: его грудь – к ее спине или наоборот, словно две ложки в буфете.
Африканские грозы превращают молнии Европы в огоньки спичек, нежные и слабые. Даже самые робкие молнии Конго нельзя не заметить. Огненные разряды требовали от них внимания, спали они или бодрствовали. Когда их глаза были открыты, светящиеся зигзаги превращали ночь в день. Когда закрыты – черноту за занавесом век покорял желтый свет, который напоминал влюбленным о том, что для того, чтобы мир исчез, недостаточно закрыть глаза. На самом деле они никогда не спали крепко, тонкий полог разделял дни и ночи. В Конго Маркус усвоил истину, которую скрывает от нас цивилизованная жизнь: между сном и бодрствованием нет четкой границы. Если сон был морем, а бодрствование – сушей, то они жили на песчаном берегу. Такая жизнь и фрукты, которые служили им единственной пищей, доводили их до бреда. Особенно Маркуса. Иногда ему казалось, что стоит дотронуться до Амгам пальцем, и она лопнет, словно мыльный пузырь. А порой он видел в ней единственную в мире реальность, более явственную, чем Конго, более близкую ему, чем собственное тело.
Там, на вершине дерева, Маркус понял: вся его жизнь имела лишь одну цель – одну-единственную: добраться до верхушки этого дерева и быть там вместе с ней.
Мир несовершенен, а может быть, его совершенство не может длиться вечно; но однажды Гарвей решил спуститься с дерева и уничтожить этот рай. Амгам не воспротивилась этому, потому что раньше самого Маркуса знала, как поступит Маркус.
Может ли человек в одиночку спасти мир? Думаю, что это мир решает, что он спасется при помощи одного человека. До настоящего момента тектоны располагали только отрывочными сведениями о поверхности земли. Властители мира тектонов наверняка ожидают возвращения своей военной экспедиции. Если она не вернется, рано или поздно они пришлют сюда новую. Гораздо более многочисленную. Гораздо более оснащенную. Между миром людей и миром тектонов путь был открыт. И Маркус был единственным человеком, который понимал, что это означало. Мог ли он навсегда остаться на вершине дерева в то время, когда войска тектонов готовились захватить мир? Гарвей видел город тектонов, в миллион раз больше и величественнее, чем Лондон. Сначала они овладеют Конго. А потом? Где они остановятся, удовлетворив свои амбиции? У Великой Китайской стены? Возле Суэцкого канала? Или возле Панамского? А может, прямо перед Ла-Маншем? Тектоны подобны термитам. В области технологии, возможно, они в чем-то отставали от людей. Но в отдельных областях подземные жители, безусловно, опередили человечество. Если хорошенько подумать, тектоны смогли добраться до Конго в то время, как люди даже не подозревали о существовании мира тектонов. В любом случае, они очень быстро научились бы копировать самое разрушительное оружие человечества, а потом бы даже усовершенствовали его. Сколько солдат они послали бы на поверхность? Миллион? Десять миллионов? Сто миллионов? Гарвей уже испытал на себе ярмо тектонов и не хотел даже представить себе весь мир под их гнетом.
Эта мысль зародилась в голове Маркуса независимо от его воли, он даже не заметил, как она овладела им. Из путешествия в недрах земли вместе с Уильямом он особенно часто вспоминал Девичье море. Это безбрежное пространство было заполнено каменными колоннами. «Смотри, это столпы земли», – заметил тогда Уильям.
Если бы кто-нибудь смог взорвать эти колонны, то внутренний свод упал бы, завалив все это пространство невероятным количеством камней. Девичье море простиралось на середине пути между двумя мирами, его нельзя было обойти. И если тектонов не смутит эта преграда, если они решат разобрать ее камень за камнем, то потратят тысячелетия на то, чтобы выйти на поверхность.
Маркус направился к прогалине вместе с Амгам. Они двигались столь же обреченно, сколь и решительно. Никогда еще сельве не доводилось видеть, как живое существо следует указаниям своей судьбы так энергично и настойчиво. Мужество не покидало его, ибо будущее мира оказалось в руках тощего, голого и коротконогого цыгана. Дни, прожитые на вершине дерева, волшебно преобразили его тело. Его раны затянулись, словно кто-то наложил на них невидимые швы, и шрамы казались теперь давнишними. Диета на основе дождевой воды, фруктов и любовных утех заставила его сильно похудеть. Но дни блаженства не истощили его, а лишь очистили тело от всего ненужного.
Поляна была пуста, так же пуста, как в тот день, когда они покинули ее. Быть может, только запустение теперь стало заметнее. В воздухе разливалась какая-то тропическая тоска, горячая и безысходная. Разбросанные по земле вещи придавали поляне вид берега, возле которого произошло кораблекрушение. Одна из палаток пережила эти дни, но колышки остальных не выдержали, и ветер размахивал брезентом, словно старьевщик своим флагом. Огромный котел, в котором Маркус некогда варил похлебку, лежал на боку, точно поверженный шахматный король.
Из него вынырнуло какое-то существо, похожее на карликового муравьеда, толстое и лохматое; увидев их, зверек пустился наутек, возмущенно вереща. От мертвых тектонов почти ничего не осталось – лишь скелеты, на которых болтались клочки ткани. Их уничтожили сотни лап, когтей, зубов и клювов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Поместите два обнаженных тела на вершину дерева, дайте им любить друг друга, пусть они делают все, что им заблагорассудится. Когда Маркус обнимал невероятно гибкий стан Амгам, ему казалось, что у нее не было костей. И напротив, стоило ее телу перейти границу блаженства, как оно превращалось в подобие сухой ветки, готовой разлететься в щепки. На деревьях вокруг их убежища, под ними, собрались стаи обезьян. Стоны любовников возбуждали или возмущали их, а может быть, и то и другое вместе, как это случается с толпой старых пуританок, и они вторили страстному дуэту резким визгом, который переливался тысячами тонов.
Даже дождь потворствовал желаниям любовников. Если он заставал их, когда они ласкали друг друга, то капли возбуждали их еще сильнее. Если дождь шел, когда они отдыхали, то он омывал их тела. Некоторые капли были невероятно огромными и плотными и касались их кожи, как толстые губы, целующие взасос. Когда Амгам и Маркус изнемогали, они засыпали, прижавшись друг к другу: его грудь – к ее спине или наоборот, словно две ложки в буфете.
Африканские грозы превращают молнии Европы в огоньки спичек, нежные и слабые. Даже самые робкие молнии Конго нельзя не заметить. Огненные разряды требовали от них внимания, спали они или бодрствовали. Когда их глаза были открыты, светящиеся зигзаги превращали ночь в день. Когда закрыты – черноту за занавесом век покорял желтый свет, который напоминал влюбленным о том, что для того, чтобы мир исчез, недостаточно закрыть глаза. На самом деле они никогда не спали крепко, тонкий полог разделял дни и ночи. В Конго Маркус усвоил истину, которую скрывает от нас цивилизованная жизнь: между сном и бодрствованием нет четкой границы. Если сон был морем, а бодрствование – сушей, то они жили на песчаном берегу. Такая жизнь и фрукты, которые служили им единственной пищей, доводили их до бреда. Особенно Маркуса. Иногда ему казалось, что стоит дотронуться до Амгам пальцем, и она лопнет, словно мыльный пузырь. А порой он видел в ней единственную в мире реальность, более явственную, чем Конго, более близкую ему, чем собственное тело.
Там, на вершине дерева, Маркус понял: вся его жизнь имела лишь одну цель – одну-единственную: добраться до верхушки этого дерева и быть там вместе с ней.
Мир несовершенен, а может быть, его совершенство не может длиться вечно; но однажды Гарвей решил спуститься с дерева и уничтожить этот рай. Амгам не воспротивилась этому, потому что раньше самого Маркуса знала, как поступит Маркус.
Может ли человек в одиночку спасти мир? Думаю, что это мир решает, что он спасется при помощи одного человека. До настоящего момента тектоны располагали только отрывочными сведениями о поверхности земли. Властители мира тектонов наверняка ожидают возвращения своей военной экспедиции. Если она не вернется, рано или поздно они пришлют сюда новую. Гораздо более многочисленную. Гораздо более оснащенную. Между миром людей и миром тектонов путь был открыт. И Маркус был единственным человеком, который понимал, что это означало. Мог ли он навсегда остаться на вершине дерева в то время, когда войска тектонов готовились захватить мир? Гарвей видел город тектонов, в миллион раз больше и величественнее, чем Лондон. Сначала они овладеют Конго. А потом? Где они остановятся, удовлетворив свои амбиции? У Великой Китайской стены? Возле Суэцкого канала? Или возле Панамского? А может, прямо перед Ла-Маншем? Тектоны подобны термитам. В области технологии, возможно, они в чем-то отставали от людей. Но в отдельных областях подземные жители, безусловно, опередили человечество. Если хорошенько подумать, тектоны смогли добраться до Конго в то время, как люди даже не подозревали о существовании мира тектонов. В любом случае, они очень быстро научились бы копировать самое разрушительное оружие человечества, а потом бы даже усовершенствовали его. Сколько солдат они послали бы на поверхность? Миллион? Десять миллионов? Сто миллионов? Гарвей уже испытал на себе ярмо тектонов и не хотел даже представить себе весь мир под их гнетом.
Эта мысль зародилась в голове Маркуса независимо от его воли, он даже не заметил, как она овладела им. Из путешествия в недрах земли вместе с Уильямом он особенно часто вспоминал Девичье море. Это безбрежное пространство было заполнено каменными колоннами. «Смотри, это столпы земли», – заметил тогда Уильям.
Если бы кто-нибудь смог взорвать эти колонны, то внутренний свод упал бы, завалив все это пространство невероятным количеством камней. Девичье море простиралось на середине пути между двумя мирами, его нельзя было обойти. И если тектонов не смутит эта преграда, если они решат разобрать ее камень за камнем, то потратят тысячелетия на то, чтобы выйти на поверхность.
Маркус направился к прогалине вместе с Амгам. Они двигались столь же обреченно, сколь и решительно. Никогда еще сельве не доводилось видеть, как живое существо следует указаниям своей судьбы так энергично и настойчиво. Мужество не покидало его, ибо будущее мира оказалось в руках тощего, голого и коротконогого цыгана. Дни, прожитые на вершине дерева, волшебно преобразили его тело. Его раны затянулись, словно кто-то наложил на них невидимые швы, и шрамы казались теперь давнишними. Диета на основе дождевой воды, фруктов и любовных утех заставила его сильно похудеть. Но дни блаженства не истощили его, а лишь очистили тело от всего ненужного.
Поляна была пуста, так же пуста, как в тот день, когда они покинули ее. Быть может, только запустение теперь стало заметнее. В воздухе разливалась какая-то тропическая тоска, горячая и безысходная. Разбросанные по земле вещи придавали поляне вид берега, возле которого произошло кораблекрушение. Одна из палаток пережила эти дни, но колышки остальных не выдержали, и ветер размахивал брезентом, словно старьевщик своим флагом. Огромный котел, в котором Маркус некогда варил похлебку, лежал на боку, точно поверженный шахматный король.
Из него вынырнуло какое-то существо, похожее на карликового муравьеда, толстое и лохматое; увидев их, зверек пустился наутек, возмущенно вереща. От мертвых тектонов почти ничего не осталось – лишь скелеты, на которых болтались клочки ткани. Их уничтожили сотни лап, когтей, зубов и клювов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115