А этот священник мог бы стать хорошим воином, но почему-то отдал себя служению Богу.
— Здравствуй, — хрипло сказала она. Прокашлялась, но это не помогло. — Конунг просил передать тебе это, — и протянула ему чашу на высокой ножке с выпуклыми крестами.
— О, — священник с благоговением принял потир. — Благодарю тебя, воин.
Хильдрид вспомнила, что одета она по-мужски, что не оставила в вещах меч, да еще снова вместо шапки надела войлочный подшлемник, как привыкла. Она улыбнулась и стащила подшлемник, выпустив на волю свои густые локоны. Конечно, она до сих пор коротко стриглась, но вьющиеся волосы придавали лицу чисто женское выражение.
— О, — произнес священник. — Прости. Я спутал тебя с мужчиной.
— Ты не одинок в своих заблуждениях.
— Надеюсь, ты не обиделась.
— Нет, конечно, — дочь Гуннара выставила руку, придерживая полог. Священник вернулся в палатку и поставил потир на низкий столик. Похоже, он вовсе не возражал, чтоб язычница заглянула внутрь мира христианских святынь. Рассудив, что если будет нельзя, то ей об этом скажут, Хильдрид продолжала смотреть.
В шатре царил легкий беспорядок. Похоже, священник решил почистить песочком все священные предметы, какие у него были, поэтому на полу шатра лежал кусок толстой кожи с грудой мелкого песка и обрывок грубого сукна. На столике были расставлены чаши, блюда и какой-то сундучок затейливого вида. На подставке лежала огромная книга, закрытая, а над ней висело большое деревянное распятие. В угол была запихана туго скатанная постель — похоже, священник был аккуратистом.
— Послушай, давно хотела спросить кого-нибудь из вашей братии, — начала Хильдрид и замолчала. Потом, помедлив, добавила. — О вашем Боге.
— Спрашивай, конечно.
— Да вот… Все ваши проповедники твердят, будто ваш Бог — един. Один, в смысле. Как такое может быть, что он был один?
— Именно так и должно быть.
— Да как же он сможет справиться со всеми делами?
Священник развел руками. Он не рвался проповедовать, и это очень понравилось женщине. Ей не нравилась назойливость, а этот человек вел себя так, будто был совершенно уверен в своей правоте, но уважал и чужие воззрения. И говорил о своих лишь тогда, когда собеседнику было интересно.
— Бог всемогущ, — просто сказал он.
— Да как бы он ни был всемогущ! Представь, тут и войной надо заниматься, и землей, и морем, и сезонами… Всем!
— Как и конунг, который правит на своей земле, занимается всем разом.
— Но у конунга под началом не вся земля, а лишь ее часть. Конунгов много.
— Но и Бог немного посильнее конунга, — улыбнулся священник и добавил. — Если ты хочешь, зайди. Если это не противоречит вашим языческим законам.
— Ты так запросто произносишь это — языческие законы, — удивилась Хильдрид, входя. С любопытством огляделась — ничего особенного. Палатка как палатка, только маленькая. И разделена пологом на две части.
— Господь не карает за недомыслие, — туманно ответил священник. — И за ошибку… Как тебя зовут?
— Меня называют Равнемерк, — осторожно ответила женщина.
— Вороново Крыло? Я не очень силен в вашем языке.
— Ты из Англии?
— Я родился в Нортумбрии. Но жил в Области датского права. Был рукоположен, проповедовал. Потом перебрался под покровительство короля Адальстейна. Он — хороший христианин.
— А как мне тебя называть?
— Как угодно. Называют меня по-разному. Кто — Холен, кто — Эдвин, кто — отец Ассер.
— Мне легче Эадвин.
— Пусть так, — священник отставил потир и присел на край скамьи. — Так о чем ты на самом деле хотела спросить?
Хильдрид подняла глаза. Со стены на нее смотрел распятый. Вернее, сильно сказано, «смотрел». Глаза у него были затуманены, именно так, как бывает у человека, умирающего в муках. Глаза затуманены, но лицо строгое, сдержанное.
— Я хотела спросить — зачем вы все так изображаете своего Бога?
Эдвин долго молчал.
— Затем, чтоб всегда помнить.
— О чем?
— О том, что грех искупается лишь страданием. И даже вочеловечившись, наш Господь должен был претерпеть страдание, чтоб очиститься.
— Неужто каждый, кто захочет стать чистым, по вашей вере должен умереть? — удивилась Хильдрид. — Вы этому учите?
— Нет. И Спасителю мы должны быть благодарны за то, что грех теперь можно не смывать своей кровью и смертью, а искупить. Очиститься своим раскаянием. Потому что он на себя взял грех, который нельзя было искупить.
Гуннарсдоттер с уважением посмотрела на распятие.
— Он был настоящим вождем.
Священник слегка улыбнулся, но спорить не стал.
— Если ты хочешь знать больше, Равнемерк, приходи, я расскажу тебе. Отвечу на любые вопросы. Но в следующий раз.
— У меня остался только один вопрос. На земле ведь столько дел… У каждого человека — беды, каждый человек о чем-то молится. Как может один ваш Бог за всем уследить?
Священник вздохнул.
— Не может, конечно. Да и не хочет. Свои дела люди должны решать сами. Никто за них ничего делать не будет. В этом суть свободы воли.
«Это правильно», — подумала Хильдрид.
— Прости, Равнемерк, любознательная женщина, но скоро служба. Мне нужно многое успеть. Если ты придешь побеседовать со мной как-нибудь потом…
— Не буду тебе мешать, Эадвин, — она поднялась. — Спасибо за беседу.
— Не сердись, — улыбнулся он.
— Нисколько.
Выйдя из палатки, Хильдрид, сдвинув брови, посмотрела на небо. Странный у них Бог, у этих христиан. И странно, что ей самой вдруг пришла в голову блажь что-то узнать о нем. Разве у нее нет других дел, кроме как сидеть в палатке с бритоголовым южанином, спросила она себя. И тут же ответила — нет. Не придумать ей никаких дел до самого конца зимы, когда сойдет ледяная корка с берегов, и Хакон вновь отправится на поиски Эйрика Кровавой Секиры. А от безделья и не такое придумаешь, как болтовня со жрецом чужой религии. Кроме того, за время общения с христианскими проповедниками женщина успела усвоить, что многие из них могут оказаться отличными рассказчиками.
После праздника Зимнего Солнцестояния — Гуннарсдоттер была уверена — Гутхорм даже не вспомнит об их разговоре; она решила, будто он очень сильно напился в ту ночь. Но, как оказалось, он ничего не забыл. Просто однажды, чуть погодя после дневной трапезы, Гутхорм заглянул в тот закуток двора, где викинги упражнялись с оружием — самое милое дело помахать копьями и мечами, когда мороз не жалит, когда светло и весело — и подошел к женщине.
— Ну, так что, давай уж сразимся. Потешимся сами, и других повеселим.
Хильдрид посмотрела на него с недоумением.
— Это еще зачем?
— Зачем люди дерутся? — удивился викинг в ответ. — Чтоб драться.
— Да я не хочу.
— Вот так так! Но ты же согласилась!
— Когда это я соглашалась?
— На празднике, — Гутхорм покачал головой, усмехнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Здравствуй, — хрипло сказала она. Прокашлялась, но это не помогло. — Конунг просил передать тебе это, — и протянула ему чашу на высокой ножке с выпуклыми крестами.
— О, — священник с благоговением принял потир. — Благодарю тебя, воин.
Хильдрид вспомнила, что одета она по-мужски, что не оставила в вещах меч, да еще снова вместо шапки надела войлочный подшлемник, как привыкла. Она улыбнулась и стащила подшлемник, выпустив на волю свои густые локоны. Конечно, она до сих пор коротко стриглась, но вьющиеся волосы придавали лицу чисто женское выражение.
— О, — произнес священник. — Прости. Я спутал тебя с мужчиной.
— Ты не одинок в своих заблуждениях.
— Надеюсь, ты не обиделась.
— Нет, конечно, — дочь Гуннара выставила руку, придерживая полог. Священник вернулся в палатку и поставил потир на низкий столик. Похоже, он вовсе не возражал, чтоб язычница заглянула внутрь мира христианских святынь. Рассудив, что если будет нельзя, то ей об этом скажут, Хильдрид продолжала смотреть.
В шатре царил легкий беспорядок. Похоже, священник решил почистить песочком все священные предметы, какие у него были, поэтому на полу шатра лежал кусок толстой кожи с грудой мелкого песка и обрывок грубого сукна. На столике были расставлены чаши, блюда и какой-то сундучок затейливого вида. На подставке лежала огромная книга, закрытая, а над ней висело большое деревянное распятие. В угол была запихана туго скатанная постель — похоже, священник был аккуратистом.
— Послушай, давно хотела спросить кого-нибудь из вашей братии, — начала Хильдрид и замолчала. Потом, помедлив, добавила. — О вашем Боге.
— Спрашивай, конечно.
— Да вот… Все ваши проповедники твердят, будто ваш Бог — един. Один, в смысле. Как такое может быть, что он был один?
— Именно так и должно быть.
— Да как же он сможет справиться со всеми делами?
Священник развел руками. Он не рвался проповедовать, и это очень понравилось женщине. Ей не нравилась назойливость, а этот человек вел себя так, будто был совершенно уверен в своей правоте, но уважал и чужие воззрения. И говорил о своих лишь тогда, когда собеседнику было интересно.
— Бог всемогущ, — просто сказал он.
— Да как бы он ни был всемогущ! Представь, тут и войной надо заниматься, и землей, и морем, и сезонами… Всем!
— Как и конунг, который правит на своей земле, занимается всем разом.
— Но у конунга под началом не вся земля, а лишь ее часть. Конунгов много.
— Но и Бог немного посильнее конунга, — улыбнулся священник и добавил. — Если ты хочешь, зайди. Если это не противоречит вашим языческим законам.
— Ты так запросто произносишь это — языческие законы, — удивилась Хильдрид, входя. С любопытством огляделась — ничего особенного. Палатка как палатка, только маленькая. И разделена пологом на две части.
— Господь не карает за недомыслие, — туманно ответил священник. — И за ошибку… Как тебя зовут?
— Меня называют Равнемерк, — осторожно ответила женщина.
— Вороново Крыло? Я не очень силен в вашем языке.
— Ты из Англии?
— Я родился в Нортумбрии. Но жил в Области датского права. Был рукоположен, проповедовал. Потом перебрался под покровительство короля Адальстейна. Он — хороший христианин.
— А как мне тебя называть?
— Как угодно. Называют меня по-разному. Кто — Холен, кто — Эдвин, кто — отец Ассер.
— Мне легче Эадвин.
— Пусть так, — священник отставил потир и присел на край скамьи. — Так о чем ты на самом деле хотела спросить?
Хильдрид подняла глаза. Со стены на нее смотрел распятый. Вернее, сильно сказано, «смотрел». Глаза у него были затуманены, именно так, как бывает у человека, умирающего в муках. Глаза затуманены, но лицо строгое, сдержанное.
— Я хотела спросить — зачем вы все так изображаете своего Бога?
Эдвин долго молчал.
— Затем, чтоб всегда помнить.
— О чем?
— О том, что грех искупается лишь страданием. И даже вочеловечившись, наш Господь должен был претерпеть страдание, чтоб очиститься.
— Неужто каждый, кто захочет стать чистым, по вашей вере должен умереть? — удивилась Хильдрид. — Вы этому учите?
— Нет. И Спасителю мы должны быть благодарны за то, что грех теперь можно не смывать своей кровью и смертью, а искупить. Очиститься своим раскаянием. Потому что он на себя взял грех, который нельзя было искупить.
Гуннарсдоттер с уважением посмотрела на распятие.
— Он был настоящим вождем.
Священник слегка улыбнулся, но спорить не стал.
— Если ты хочешь знать больше, Равнемерк, приходи, я расскажу тебе. Отвечу на любые вопросы. Но в следующий раз.
— У меня остался только один вопрос. На земле ведь столько дел… У каждого человека — беды, каждый человек о чем-то молится. Как может один ваш Бог за всем уследить?
Священник вздохнул.
— Не может, конечно. Да и не хочет. Свои дела люди должны решать сами. Никто за них ничего делать не будет. В этом суть свободы воли.
«Это правильно», — подумала Хильдрид.
— Прости, Равнемерк, любознательная женщина, но скоро служба. Мне нужно многое успеть. Если ты придешь побеседовать со мной как-нибудь потом…
— Не буду тебе мешать, Эадвин, — она поднялась. — Спасибо за беседу.
— Не сердись, — улыбнулся он.
— Нисколько.
Выйдя из палатки, Хильдрид, сдвинув брови, посмотрела на небо. Странный у них Бог, у этих христиан. И странно, что ей самой вдруг пришла в голову блажь что-то узнать о нем. Разве у нее нет других дел, кроме как сидеть в палатке с бритоголовым южанином, спросила она себя. И тут же ответила — нет. Не придумать ей никаких дел до самого конца зимы, когда сойдет ледяная корка с берегов, и Хакон вновь отправится на поиски Эйрика Кровавой Секиры. А от безделья и не такое придумаешь, как болтовня со жрецом чужой религии. Кроме того, за время общения с христианскими проповедниками женщина успела усвоить, что многие из них могут оказаться отличными рассказчиками.
После праздника Зимнего Солнцестояния — Гуннарсдоттер была уверена — Гутхорм даже не вспомнит об их разговоре; она решила, будто он очень сильно напился в ту ночь. Но, как оказалось, он ничего не забыл. Просто однажды, чуть погодя после дневной трапезы, Гутхорм заглянул в тот закуток двора, где викинги упражнялись с оружием — самое милое дело помахать копьями и мечами, когда мороз не жалит, когда светло и весело — и подошел к женщине.
— Ну, так что, давай уж сразимся. Потешимся сами, и других повеселим.
Хильдрид посмотрела на него с недоумением.
— Это еще зачем?
— Зачем люди дерутся? — удивился викинг в ответ. — Чтоб драться.
— Да я не хочу.
— Вот так так! Но ты же согласилась!
— Когда это я соглашалась?
— На празднике, — Гутхорм покачал головой, усмехнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82