И отстань от меня, я устала.
Регнвальдарсон покачал головой и оглянулся. Ему помогли собрать для матери несколько плащей и устроить ее на земле с комфортом. Сын заботливо завернул ее и подложил под голову что-то мягкое.
— Поспи.
— А-а… — спохватилась она. — Битва закончилась?
— Уже почти.
— Что — все люди Эйрика полегли?
— Ну, кто-то сдался. Кто-то еще сопротивляется. И еще на трех кораблях сбежали человек двести пятьдесят, не больше. Ну что ж… Это еще немного.
— Я понимаю.
— Спасибо, матушка. Ты и твои люди замечательно отвлекли внимание воинов Эйрика. Мне рассказали. Скажу по чести, прежде я сомневался, по праву ли Хакон дал тебе сан ярла. Но теперь вижу, что был неправ. Отличный ход — ударить в лоб, чтоб остальные силы обошли отряд с боков и напали.
Хильдрид хотела сказать, что все зависит от того, как посмотреть на ситуацию, но промолчала. Слушать сына было приятно.
— Откуда же ты узнал, что воины Эйрика здесь, что мы с ними деремся?
— О, матушка, глазастые гонцы, которые шныряют по окрестностям впереди войска — очень полезная штука, — улыбнулся Орм.
— Хм… — ответила она озадаченно. — А ирландцы откуда?
— Просто Кваран отправился вдогонку Эйрику. Он высадился севернее Валлии, двинулся вглубь страны, и там мы встретились.
— И?
— Чужеземному конунгу не стоит воевать на чужой земле, чтоб не нажить лишних врагов. Своих ирландцев он отдал мне.
— А у тебя дар убеждать людей делать то, что тебе нужно, — протянула Хильдрид.
— А чем я хуже отца? — улыбнулся Орм.
После боя, который вскоре затих, мало кто мог по праву сразу же лечь отдыхать. Дел было много — позаботиться о раненых, приготовить пищу для живых, собрать тела умерших, решить, кто где, подготовить погребение. Орм уверенно распоряжался, где сложить костры для викингов, где хоронить саксов, с традицией которых огненное погребение как-то не сочеталось. То задремывающей, то просыпающейся Хильдрид он казался совсем взрослым.
Потом она перестала его замечать в краткие моменты восприятия окружающей действительности, а потом проснулась ночью. Темнота была расцвечена сотнями костров, а два, особенно огромных, горели посреди стертой с лица земли деревни, распространяя вокруг себя неприятный запах. Рядом с ближайшим костерком лекарь заканчивал перевязывать последнего раненого — даже в темноте, даже с расстояния было видно, что он буквально остекленел от усталости. Рядом с Гуннарсдоттер, на том же плаще, что и она, спал Альв. Когда она шевельнулась и приподнялась на локте, он опустил на нее свою горячую тяжелую ладонь и, не просыпаясь, прошептал:
— Спи, Хиль.
Женщина опустилась обратно на мягкую котомку, подложенную под голову, но сон не пришел мгновенно. В ожидании она смотрела сквозь обломанные ветви дерева (интересно, кому пришло в голову ломать ветки?) на усыпанное мелкими звездами небо, и вдруг задумалась о минувшем дне. О битве с Эйриком, о схватке насмерть, увенчавшейся ее победой. Кто подтолкнул ее в спину? Кто благословил? Неужели Белый Бог, единое божество, которому поклоняются здесь, в Британии, и в Валланде, и о котором только она и думает последнее время? Он благословил ее на поединок? Возможно ли? Он, говорят, плохо смотрит на убийства.
А это было убийство. Она с содроганием вспомнила безголовое тело, стоявшее, опираясь на секиру. Мерзко вспоминать, а вот лезет в голову, будто специально.
«Эйрик убит, — вдруг подумала она. — Все закончилось благополучно. Ятмунд отпустит тебя, и ты вернешься на родину, в Хладир, где родилась и выросла, где каждый кусочек земли или камешек дорог, где могилы родных людей, где к ним можно прикоснуться душою… Ты там не одинока, а здесь? Здесь — пустота. И больше не будут преследовать мысли о каком-то чужом Боге, которому нет места в твоей душе. Все предки верили в Одина и Тора, во Фрейра и Фрейю, разве можно их предать?»
— А ты уверена, любознательная женщина, что твоя преданность дедам и прадедам в том заключена, чтоб верить, как они? — прозвучал вдруг голос.
Она стояла в пустоте. Хотя нет, не пустота — но небо, щедро усыпанное звездами, только не над головой, а всюду. И по сторонам, и под ногами, и ничего больше, даже ощущения нет, что на чем-то стоишь. И нет чувства верха и низа. Спокойно, только странно.
А за спиной — кто-то. Нет, не человек, кто-то или что-то иное. Хильдрид не пыталась обернуться, посмотреть, кто же это — женщина знала, что это бессмысленно, и ничего она не увидит, потому что увидеть это глазами нельзя.
— Я не знаю, — ответила она. Или подумала, что ответила — голоса не прозвучало.
Лишь вспыхнул перед внутренним взглядом бледный угасающий свет — усмешка.
— Когда-то твои предки верили, что есть лишь скалистые земли Нордвегр, шхеры и море — и больше ничего. Они были неправы.
— Разные вещи. Я могу сесть на драккар и убедиться, что помимо скал есть еще южные виноградники, и даже страна, где живут черные, как головешки, люди. Но откуда мне знать, что на самом деле существует за гранью жизни и смерти? Как в этом убедиться, не перешагнув его?
— Дух человеческий не заключен в тиски смертного бытия. Он всесилен, ибо создан по образу и подобию Божьему.
Хильдрид не поняла, но не стала переспрашивать. Помедлив, она спросила:
— Так Вальхалла — или этот христианский… как его… рай?
— Каждому дается по вере его.
— Так как же я могу стать христианкой? Мой муж умер с верой в Одина. И крещение разлучит меня с ним навеки. Не так ли? Я во сне услышала как-то: «Женщиной правит любовь». Я готова погубить свою душу ради своей любви, — она усмехнулась высокопарности собственных слов. — Я — жена своего мужа.
Недолгое молчание, а потом легкий, ласковый смешок. Не за спиной — теперь Хильдрид казалось, что ее собеседник не позади нее и не сбоку, и даже не впереди — он везде сразу. Легкое дыхание, как прикосновение ветерка коснулось ее лба, и отступила усталость, и тяжесть в груди, будто налитая железом. Гуннарсдоттер попыталась отбросить с лица волосы, и ей это, кажется, даже удалось, хотя собственных рук и собственных волос она не почувствовала.
— Ну, — прозвучало это укоризненно, — не буду же я карать одного из вас за то, что он просто не дожил до своего момента истины. И не буду же я разлучать супругов, ведь они едины, это всем известно.
— Так что же… — рассмеялась она мысленно.
Но неведомый ее перебил:
— Всем известно, что если муж в семье — голова, то жена — шея. Куда шея повернется, то туда и голова смотрит.
— То есть, если сейчас я стану христианкой, то и мой муж окажется в христианском раю? Прямо так? И за какие же заслуги? — не без иронии спросила она.
— Разве он не достойный человек? — рассмеялась звездная ночь, окружавшая ее.
— Достойный. Только это вымогательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Регнвальдарсон покачал головой и оглянулся. Ему помогли собрать для матери несколько плащей и устроить ее на земле с комфортом. Сын заботливо завернул ее и подложил под голову что-то мягкое.
— Поспи.
— А-а… — спохватилась она. — Битва закончилась?
— Уже почти.
— Что — все люди Эйрика полегли?
— Ну, кто-то сдался. Кто-то еще сопротивляется. И еще на трех кораблях сбежали человек двести пятьдесят, не больше. Ну что ж… Это еще немного.
— Я понимаю.
— Спасибо, матушка. Ты и твои люди замечательно отвлекли внимание воинов Эйрика. Мне рассказали. Скажу по чести, прежде я сомневался, по праву ли Хакон дал тебе сан ярла. Но теперь вижу, что был неправ. Отличный ход — ударить в лоб, чтоб остальные силы обошли отряд с боков и напали.
Хильдрид хотела сказать, что все зависит от того, как посмотреть на ситуацию, но промолчала. Слушать сына было приятно.
— Откуда же ты узнал, что воины Эйрика здесь, что мы с ними деремся?
— О, матушка, глазастые гонцы, которые шныряют по окрестностям впереди войска — очень полезная штука, — улыбнулся Орм.
— Хм… — ответила она озадаченно. — А ирландцы откуда?
— Просто Кваран отправился вдогонку Эйрику. Он высадился севернее Валлии, двинулся вглубь страны, и там мы встретились.
— И?
— Чужеземному конунгу не стоит воевать на чужой земле, чтоб не нажить лишних врагов. Своих ирландцев он отдал мне.
— А у тебя дар убеждать людей делать то, что тебе нужно, — протянула Хильдрид.
— А чем я хуже отца? — улыбнулся Орм.
После боя, который вскоре затих, мало кто мог по праву сразу же лечь отдыхать. Дел было много — позаботиться о раненых, приготовить пищу для живых, собрать тела умерших, решить, кто где, подготовить погребение. Орм уверенно распоряжался, где сложить костры для викингов, где хоронить саксов, с традицией которых огненное погребение как-то не сочеталось. То задремывающей, то просыпающейся Хильдрид он казался совсем взрослым.
Потом она перестала его замечать в краткие моменты восприятия окружающей действительности, а потом проснулась ночью. Темнота была расцвечена сотнями костров, а два, особенно огромных, горели посреди стертой с лица земли деревни, распространяя вокруг себя неприятный запах. Рядом с ближайшим костерком лекарь заканчивал перевязывать последнего раненого — даже в темноте, даже с расстояния было видно, что он буквально остекленел от усталости. Рядом с Гуннарсдоттер, на том же плаще, что и она, спал Альв. Когда она шевельнулась и приподнялась на локте, он опустил на нее свою горячую тяжелую ладонь и, не просыпаясь, прошептал:
— Спи, Хиль.
Женщина опустилась обратно на мягкую котомку, подложенную под голову, но сон не пришел мгновенно. В ожидании она смотрела сквозь обломанные ветви дерева (интересно, кому пришло в голову ломать ветки?) на усыпанное мелкими звездами небо, и вдруг задумалась о минувшем дне. О битве с Эйриком, о схватке насмерть, увенчавшейся ее победой. Кто подтолкнул ее в спину? Кто благословил? Неужели Белый Бог, единое божество, которому поклоняются здесь, в Британии, и в Валланде, и о котором только она и думает последнее время? Он благословил ее на поединок? Возможно ли? Он, говорят, плохо смотрит на убийства.
А это было убийство. Она с содроганием вспомнила безголовое тело, стоявшее, опираясь на секиру. Мерзко вспоминать, а вот лезет в голову, будто специально.
«Эйрик убит, — вдруг подумала она. — Все закончилось благополучно. Ятмунд отпустит тебя, и ты вернешься на родину, в Хладир, где родилась и выросла, где каждый кусочек земли или камешек дорог, где могилы родных людей, где к ним можно прикоснуться душою… Ты там не одинока, а здесь? Здесь — пустота. И больше не будут преследовать мысли о каком-то чужом Боге, которому нет места в твоей душе. Все предки верили в Одина и Тора, во Фрейра и Фрейю, разве можно их предать?»
— А ты уверена, любознательная женщина, что твоя преданность дедам и прадедам в том заключена, чтоб верить, как они? — прозвучал вдруг голос.
Она стояла в пустоте. Хотя нет, не пустота — но небо, щедро усыпанное звездами, только не над головой, а всюду. И по сторонам, и под ногами, и ничего больше, даже ощущения нет, что на чем-то стоишь. И нет чувства верха и низа. Спокойно, только странно.
А за спиной — кто-то. Нет, не человек, кто-то или что-то иное. Хильдрид не пыталась обернуться, посмотреть, кто же это — женщина знала, что это бессмысленно, и ничего она не увидит, потому что увидеть это глазами нельзя.
— Я не знаю, — ответила она. Или подумала, что ответила — голоса не прозвучало.
Лишь вспыхнул перед внутренним взглядом бледный угасающий свет — усмешка.
— Когда-то твои предки верили, что есть лишь скалистые земли Нордвегр, шхеры и море — и больше ничего. Они были неправы.
— Разные вещи. Я могу сесть на драккар и убедиться, что помимо скал есть еще южные виноградники, и даже страна, где живут черные, как головешки, люди. Но откуда мне знать, что на самом деле существует за гранью жизни и смерти? Как в этом убедиться, не перешагнув его?
— Дух человеческий не заключен в тиски смертного бытия. Он всесилен, ибо создан по образу и подобию Божьему.
Хильдрид не поняла, но не стала переспрашивать. Помедлив, она спросила:
— Так Вальхалла — или этот христианский… как его… рай?
— Каждому дается по вере его.
— Так как же я могу стать христианкой? Мой муж умер с верой в Одина. И крещение разлучит меня с ним навеки. Не так ли? Я во сне услышала как-то: «Женщиной правит любовь». Я готова погубить свою душу ради своей любви, — она усмехнулась высокопарности собственных слов. — Я — жена своего мужа.
Недолгое молчание, а потом легкий, ласковый смешок. Не за спиной — теперь Хильдрид казалось, что ее собеседник не позади нее и не сбоку, и даже не впереди — он везде сразу. Легкое дыхание, как прикосновение ветерка коснулось ее лба, и отступила усталость, и тяжесть в груди, будто налитая железом. Гуннарсдоттер попыталась отбросить с лица волосы, и ей это, кажется, даже удалось, хотя собственных рук и собственных волос она не почувствовала.
— Ну, — прозвучало это укоризненно, — не буду же я карать одного из вас за то, что он просто не дожил до своего момента истины. И не буду же я разлучать супругов, ведь они едины, это всем известно.
— Так что же… — рассмеялась она мысленно.
Но неведомый ее перебил:
— Всем известно, что если муж в семье — голова, то жена — шея. Куда шея повернется, то туда и голова смотрит.
— То есть, если сейчас я стану христианкой, то и мой муж окажется в христианском раю? Прямо так? И за какие же заслуги? — не без иронии спросила она.
— Разве он не достойный человек? — рассмеялась звездная ночь, окружавшая ее.
— Достойный. Только это вымогательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82