— Должен ли я понимать это так, — произнес он со зловещим спокойствием, — что ты напала на коллекцию экстра-класса и не приобрела ее для «Деспардс»?
Кейт прямо встретила его взгляд.
— Именно так.
— Ты что, с ума сошла? — прогремел Ролло.
— Не больше, чем ты, — ответила она, сохраняя полное самообладание.
— Опять ты изображаешь из себя святую Кэтриону.
— Это ты все время кого-нибудь из себя изображаешь по привычке, — мягко произнесла Кейт.
Ролло метнул в нее грозный взгляд, но она не покраснела и не опустила глаз.
— Чья коллекция? — спросил он.
— Она принадлежит бабке Блэза Чандлера.
Ролло едва ли не первый раз в жизни потерял дар речи.
— Агате Чандлер! — вымолвил он наконец.
— А что, разве у него есть другая бабка?
Ролло со свистом выпустил воздух из легких, как будто открылся предохранительный клапан.
— Моя дорогая Кейт, ты можешь, конечно, иметь самые высокие принципы относительно продажи произведений искусства, но, как только эта пожилая леди сыграет в ящик, падчерица Чарльза презрит все эти принципы, и, если это случится в ближайший год, тебе конец.
Ради Бога, о чем ты только думала?
— Я сказала ей, что коллекция должна стать достоянием народа Америки, — ответила Кейт.
Ролло закрыл глаза и трагически прошептал:
— Я должен сесть. Сейчас упаду в обморок.
Однако сесть было не на что.
— То же самое я сказала Блэзу Чандлеру, — добавила Кейт.
Ролло застонал.
— Нет, ты действительно сумасшедшая, — произнес он слабым голосом. — Ну, и что он ответил?
Блэз тогда ответил ей удивленным взглядом и сказал:
— Я вас не понимаю…
— И никто, кажется, не понимает, — настойчиво продолжала Кейт. — У вас в доме потрясающая коллекция американского искусства, которую необходимо сохранить. Она должна принадлежать нации. Ее нельзя продавать по частям, чтобы выручить больше денег. Это прошлое вашей страны!
— Американцам больше по душе настоящее.
— Может быть, но тем не менее они завидуют богатому наследию моей страны. Зачем тогда швыряться собственным?
— Довольно часто мы именно так и поступаем, — согласился Блэз, к некоторому ее удивлению. — Но, продавая наследство, мы зарабатываем на жизнь. Можете вы поклясться, что никогда не продадите своего?
— Думаю, что не продам. Аукционный дом — это не просто гигантская утроба, в которую с одного конца поступают вещи, а из другого идут деньги. В Англии вы не имеете права продать коллекцию без разрешения правительства.
Блэз засмеялся, но в его бархатном голосе прозвучала сталь:
— Вряд ли это грозит нашей стране.
— Тем больше оснований позаботиться о том, чтобы дом и все, что в нем находится, превратились в Чандлеровский музей американского искусства.
Он долго смотрел на нее, пронизывая взглядом насквозь, и наконец спросил:
— И вы уже говорили об этом с моей бабушкой?
— Да.
— Тогда вы должны знать, что окончательное решение остается за ней. Этот дом значит для нее очень много, она ни за что не расстанется с ним, пока жива… — В его глазах вдруг появилось странное выражение. — Значит, вы думаете, что я или моя жена можем…
— Не сомневаюсь, что она может, — смело ответила Кейт, разом сжигая все мосты.
— Моя жена не знает, что представляет собой дом и что в нем находится. Она ни разу здесь не была, — сказал Блэз совершенно спокойно.
Кейт подавила в себе желание сказать ему, что ей это уже известно от Агаты.
— Сейчас не знает, но когда Герцогини здесь не будет… — И снова она, не дрогнув, приняла вызов, который прочла в черных глазах.
— Как вы считаете, сколько стоит коллекция? — спросил он.
— Бог знает… По самой грубой оценке одна живопись потянет не меньше чем на десять миллионов долларов. Но ведь вас деньги не интересуют?
— Меня нет, а ее да.
— Я никогда не считала, что стоит продавать только ради выгоды, — с гордостью заявила Кейт. — Во всяком случае, когда речь идет о таких коллекциях. Пусть ваш дом останется тем же чудом, что и сейчас. Пусть американцы видят его и гордятся наследием предков. Вещи для продажи я могу найти где угодно, но нельзя разрушать нечто редкое и достойное восхищения.
И снова она поймала на себе оценивающий взгляд, словно Блэз пытался понять, какие скрытые мотивы ею руководят. Наконец он сказал;
— Не сомневаюсь, что бабушка все это тщательно обдумает.
И это было все.
Теперь она сказала Ролло:
— Он ответил, что они с бабушкой об этом подумают.
— Подумают! — фыркнул Ролло. — Как только до его жены дойдет, о чем они думают, она мгновенно примчится туда. Искусство — это большой бизнес, Кейт. Ради Бога, держи язык за зубами. Если проболтаешься, тебе конец: не только я, но и все остальные будут знать, что Кейт Деспард осталась сентиментальной простушкой, размазней, готовой пищей для акул, которыми полон рынок искусства. — Потом он добавил свысока:
— Это, дорогуша, совсем не то, на что надеялся твой отец, когда передавал тебе королевскую мантию. Он вручил ее тебе в таком состоянии, что она могла бы служить еще долгие годы. А если дело так пойдет и дальше, то очень скоро она превратится в тряпку для мытья посуды.
Пока Кейт была в Америке, Ролло занимался любимым делом: распространял слухи и собирал информацию. Если бы искусство вынюхивания входило в олимпийскую программу, Ролло оказался бы чемпионом. Он чуял труп, как бы глубоко он ни был зарыт, и с наслаждением откапывал скелет. Сейчас он направил свои усилия на «Деспардс», его нос был готов поймать легчайший запах измены, даже если для маскировки применялись самые дорогие духи или лосьоны после бритья.
Для такого дела он годился как нельзя лучше. По рождению — а он был незаконнорожденный сын довольно знатного человека — он имел доступ к аристократическим кругам, а по образованию — не Итон, конечно, поскольку, как грубо заметил его настоящий папаша, там учились «его собственные сыновья», но Хэрроу, который кончал его официальный отец, — имел право называть «старина» выпускников привилегированных учебных заведений. Деятельность в театре, кино и на телевидении, а также то обстоятельство, что он когда-то вел колонку искусства в популярном еженедельнике, сблизили его с четвертым сословием. И, наконец, через «Деспардс» он познакомился с миром искусства — начиная с больших аукционных домов и кончая мелкими, подчас темными дельцами — и сделался там заметной фигурой. Все эти миры накладывались один на другой, как кольца в символе Олимпийских игр, и Ролло легко перемещался из одного в другой, роняя там и сям нужное словцо, а дальше слух распространялся без его усилий.
Он лениво прогуливался по своим орбитам с таким видом, будто все на свете знает, и тогда те, кто не знал, старались показать, что им тоже кое-что известно, при этом они всегда открывали больше, чем им хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153