любое движение человеческой души по эту сторону рационального уже изначально подчинено действию нравственного закона как некоторой высшей всеобъемлющей силы. Иначе говоря, вся человеческая цивилизация, представляя собой продукт человеческого творчества, в конечном счете оказывается прямым овеществлением нравственного закона – именно он ее внутренняя причина и ее конечная цель.
2.3. Новая этика как рубеж всеобщего развития
Итак, нравственный закон не может быть понят как прямое указание на конкретный образ действий в какой-то конкретной ситуации. От Новозаветного: «весь закон в одном слове заключается: «люби ближнего твоего, как самого себя“ до Канта и Достоевского нравственный закон представал (и предстает) как предельно абстрактное начало, каждый раз требующее от каждого человека самостоятельного осмысления существа всех его повелений. Другими словами, в сфере нравственности человек оказывается как бы обреченным на постоянное творчество, и не «буква“ какой-либо нормы, но творческий порыв тоскующей по совершенству души, говоря словами Павла, «дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит“.
Определение творчества как единственного способа реализации повелений нравственного закона порождает новые вопросы. Ведь это только сегодня, на закате ХХ века, творчество обнаруживает себя как некоторое всепроникающее начало, проявляющееся во всех без исключения сферах человеческого бытия: в науке, технике, искусстве, политике, военном деле и так далее, и так далее. И во всех этих сферах, не исключая военную, оно оказывается принципиально неотделимым (во всяком случае теоретически) от человеческой нравственности. Но и на закате ХХ столетия творчество озаряет далеко не каждое наше действие; и сегодня рутина повседневности захлестывает даже поэтов. Если же оглянуться в прошлое, то развернутая ретроспектива предстанет как последовательное сужение его сферы, причем тем большее, чем ближе к истокам современной цивилизации проникает наш умственный взор. Но все это должно означать, что последовательно сужается и сфера действия нравственного начала в нас. Так ли? Можно ли согласиться с тем, что в исторической ретроспективе нравственность постепенно обращается в нуль?
Бытует мнение, что этика Пятикнижия, развиваясь чисто линейным путем, постепенно перерастает в этику Нового Завета. Существование каких-то (и даже очень больших) различий между ними, разумеется, признается, но все эти различия нередко относятся к разряду количественных, то есть таких, которые могут сформироваться чисто эволюционным путем, за счет постепенных микроскопических изменений, рекомбинаций чего-то уже существовавшего в самом истоке. Ясно, что такой взгляд на вещи предполагает существование нравственного начала и в самых глубинных слоях человеческой истории. Иначе говоря, означает реальное существование нравственности – пусть и в эмбриональном виде – уже на том самом рубеже, где теряется всякое отличие животного от человека.
Но есть основания подвергнуть такой взгляд сомнению.
Действительно, этика Ветхого Завета носит ярко выраженный родовой характер. Это мораль рода, готового противопоставить свои собственные интересы интересам как любого другого социума, так и всего человеческого общества в целом. «Казни египетские“, которые во благо Израиля обрушивает на фараоново царство Моисей, – одно из ярчайших проявлений именно такой морали. Мораль рода не видит решительно ничего предосудительного в том, чтобы попрать все и вся ради себя. Вот, древняя клинопись ассирийских царей: «34 сильных города, а также небольшие города, которым и числа нет, я осадил, захватил, опустошил, разрушил, сровнял с землей, предал огню. Дымом от пожаров, как страшным ураганом, покрыл я свод широкого неба“. Или вот: «Я засыпал вражеских воинов дождем стрел, превратив их тела в решето… Я перерезал им глотки, как баранам. Как нить, перерезал я их драгоценную жизнь. Как бурный поток, разлившийся от дождей в пору созревания, так текла по широкой земле их кровь, пролитая мной. Горячие кони моей упряжки шли в потоке их крови, как по реке. Колеса моей боевой колесницы, давящей все злое и плохое, купались в их крови и испражнениях. Трупы их воинов, как трава, завалили поле. Срезав, как огурцы, их детородные члены, в ничто превратил я их детородную силу. Руки им я отрезал“.
Все эти «подвиги“, на века высекаемые в камне, – предмет прямой гордости родовой морали. И нет ничего парадоксального в том, что Ашшурбанипал «Владыка Вселенной, царь Ассирии, которого бог Ашшур и богиня Нинли наделили исключительной властью“, основатель крупнейшей библиотеки своего времени, что собрала – в оригиналах или в копиях – едва ли не всю шумерскую и аккадскую литературу, какую тогда еще можно было отыскать, начитаннейший человек, сам занимавшийся исследованием глубин прошлого, хвалится и вот этим: «Оставшееся население… я перебил. Разрубленным мясом их тел я накормил собак, свиней, волков, стервятников, птиц небесных и рыб в пресноводном море“. Многим ли эти деяния отличаются от «подвигов“ Иисуса Навина в Ханаане? А ведь между ними пролегло более пяти столетий…
Но что говорить о родовых пережитках, вполне извинительных общей неразвитостью древнего социума, если даже в позднеантичное время народ, достигший и ныне непревзойденных высот в развитии культуры, противопоставлял себя по сути дела всей вселенной варваров. При этом последним определялась роль рабов, эллинам – их повелителей. «Прилично властвовать над варварами грекам“, – читаем мы не только у греческого драматурга; эта же мысль кладется в основу политического учения одного из величайших мыслителей Эллады. Впрочем, совсем еще недавно мораль тоталитарных государств не просто оправдывала – воспевала вещи, куда более страшные чем и «египетские казни“ и кошмар апокалипсических видений Иоанна. Что стоит, например, вот это:
Для нас одних лишь солнце станет
Сиять огнем своих лучей.
Так что отпечаток родовой этики до сих пор еще вполне явственно различается практически на любой морали, ибо любая мораль – это мораль группы, готовой поступиться интересами всех во имя своих собственных.
Нравственность же не имеет ничего общего с родовой организацией общества. Нравственность в принципе отвергает ее, ибо признает только один род – Род Человеческий в целом, не деля его на своих и чужих.
Нравственность появляется только там, где появляется личность. Личность же или, говоря иным языком, имманентным иррациональному сознанию, субстрат тех начал, которые характеризуют не тело, но самую душу человека, не возникает сразу, то есть тотчас же по завершении собственно антропогенетического процесса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
2.3. Новая этика как рубеж всеобщего развития
Итак, нравственный закон не может быть понят как прямое указание на конкретный образ действий в какой-то конкретной ситуации. От Новозаветного: «весь закон в одном слове заключается: «люби ближнего твоего, как самого себя“ до Канта и Достоевского нравственный закон представал (и предстает) как предельно абстрактное начало, каждый раз требующее от каждого человека самостоятельного осмысления существа всех его повелений. Другими словами, в сфере нравственности человек оказывается как бы обреченным на постоянное творчество, и не «буква“ какой-либо нормы, но творческий порыв тоскующей по совершенству души, говоря словами Павла, «дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит“.
Определение творчества как единственного способа реализации повелений нравственного закона порождает новые вопросы. Ведь это только сегодня, на закате ХХ века, творчество обнаруживает себя как некоторое всепроникающее начало, проявляющееся во всех без исключения сферах человеческого бытия: в науке, технике, искусстве, политике, военном деле и так далее, и так далее. И во всех этих сферах, не исключая военную, оно оказывается принципиально неотделимым (во всяком случае теоретически) от человеческой нравственности. Но и на закате ХХ столетия творчество озаряет далеко не каждое наше действие; и сегодня рутина повседневности захлестывает даже поэтов. Если же оглянуться в прошлое, то развернутая ретроспектива предстанет как последовательное сужение его сферы, причем тем большее, чем ближе к истокам современной цивилизации проникает наш умственный взор. Но все это должно означать, что последовательно сужается и сфера действия нравственного начала в нас. Так ли? Можно ли согласиться с тем, что в исторической ретроспективе нравственность постепенно обращается в нуль?
Бытует мнение, что этика Пятикнижия, развиваясь чисто линейным путем, постепенно перерастает в этику Нового Завета. Существование каких-то (и даже очень больших) различий между ними, разумеется, признается, но все эти различия нередко относятся к разряду количественных, то есть таких, которые могут сформироваться чисто эволюционным путем, за счет постепенных микроскопических изменений, рекомбинаций чего-то уже существовавшего в самом истоке. Ясно, что такой взгляд на вещи предполагает существование нравственного начала и в самых глубинных слоях человеческой истории. Иначе говоря, означает реальное существование нравственности – пусть и в эмбриональном виде – уже на том самом рубеже, где теряется всякое отличие животного от человека.
Но есть основания подвергнуть такой взгляд сомнению.
Действительно, этика Ветхого Завета носит ярко выраженный родовой характер. Это мораль рода, готового противопоставить свои собственные интересы интересам как любого другого социума, так и всего человеческого общества в целом. «Казни египетские“, которые во благо Израиля обрушивает на фараоново царство Моисей, – одно из ярчайших проявлений именно такой морали. Мораль рода не видит решительно ничего предосудительного в том, чтобы попрать все и вся ради себя. Вот, древняя клинопись ассирийских царей: «34 сильных города, а также небольшие города, которым и числа нет, я осадил, захватил, опустошил, разрушил, сровнял с землей, предал огню. Дымом от пожаров, как страшным ураганом, покрыл я свод широкого неба“. Или вот: «Я засыпал вражеских воинов дождем стрел, превратив их тела в решето… Я перерезал им глотки, как баранам. Как нить, перерезал я их драгоценную жизнь. Как бурный поток, разлившийся от дождей в пору созревания, так текла по широкой земле их кровь, пролитая мной. Горячие кони моей упряжки шли в потоке их крови, как по реке. Колеса моей боевой колесницы, давящей все злое и плохое, купались в их крови и испражнениях. Трупы их воинов, как трава, завалили поле. Срезав, как огурцы, их детородные члены, в ничто превратил я их детородную силу. Руки им я отрезал“.
Все эти «подвиги“, на века высекаемые в камне, – предмет прямой гордости родовой морали. И нет ничего парадоксального в том, что Ашшурбанипал «Владыка Вселенной, царь Ассирии, которого бог Ашшур и богиня Нинли наделили исключительной властью“, основатель крупнейшей библиотеки своего времени, что собрала – в оригиналах или в копиях – едва ли не всю шумерскую и аккадскую литературу, какую тогда еще можно было отыскать, начитаннейший человек, сам занимавшийся исследованием глубин прошлого, хвалится и вот этим: «Оставшееся население… я перебил. Разрубленным мясом их тел я накормил собак, свиней, волков, стервятников, птиц небесных и рыб в пресноводном море“. Многим ли эти деяния отличаются от «подвигов“ Иисуса Навина в Ханаане? А ведь между ними пролегло более пяти столетий…
Но что говорить о родовых пережитках, вполне извинительных общей неразвитостью древнего социума, если даже в позднеантичное время народ, достигший и ныне непревзойденных высот в развитии культуры, противопоставлял себя по сути дела всей вселенной варваров. При этом последним определялась роль рабов, эллинам – их повелителей. «Прилично властвовать над варварами грекам“, – читаем мы не только у греческого драматурга; эта же мысль кладется в основу политического учения одного из величайших мыслителей Эллады. Впрочем, совсем еще недавно мораль тоталитарных государств не просто оправдывала – воспевала вещи, куда более страшные чем и «египетские казни“ и кошмар апокалипсических видений Иоанна. Что стоит, например, вот это:
Для нас одних лишь солнце станет
Сиять огнем своих лучей.
Так что отпечаток родовой этики до сих пор еще вполне явственно различается практически на любой морали, ибо любая мораль – это мораль группы, готовой поступиться интересами всех во имя своих собственных.
Нравственность же не имеет ничего общего с родовой организацией общества. Нравственность в принципе отвергает ее, ибо признает только один род – Род Человеческий в целом, не деля его на своих и чужих.
Нравственность появляется только там, где появляется личность. Личность же или, говоря иным языком, имманентным иррациональному сознанию, субстрат тех начал, которые характеризуют не тело, но самую душу человека, не возникает сразу, то есть тотчас же по завершении собственно антропогенетического процесса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50