Тогда жена вместе с братом вынесла последние остатки их нищенской утвари, и дом совершенно опустел. Мужчина появлялся все реже и реже. Иногда односельчане видели издалека, как он ходит-бродит по своему заброшенному участку земли, и говорили: ума лишился, а теперь, верно, слезы льет по былому, по разбитой своей судьбе да по волу своему… Ну а потом он долгое время не показывался, и все о нем думать забыли, не то что интересоваться, куда он подевался, что с ним стряслось, что случилось. Для всех он превратился в рехнувшегося недоумка, который по собственной глупости причинил себе зло и тем самым заслужил участь презренного изгоя. И вот теперь перед его домом остановился огромный караван и у дверей выстроилась шеренга чудесных невиданных предметов… Женщина вытащила сына вперед – посмотреть, но, когда она поставила ребенка на землю и тот сделал шаг-другой к барабанам, он оступился, не удержался на крутой обочине и, перевернувшись несколько раз через голову, покатился прямо на цементного лебедя. Мать рванулась поддержать дитя, тоже поскользнулась, да так, что чуть было не придавила малыша, наконец догнала его, протянула руку и тут – трах! – треснулась головой о раскинутые цементные крылья. Громкий крик боли заглушил хныканье ребенка, и тот перешел на визг. Испускаемые ими обоими вопли и стоны напугали брата женщины, он бросился к ним, но, когда подбежал и понял, в чем дело, плюнул и пнул лебедя ногой. Лебедь припал на крыло, зубчатый край крыла сломался и отвалился. Но паренек, ответственный за доставку вещей, не видел этого, поскольку был поглощен распаковкой грузов – со всей осторожностью, дабы ничего не поцарапать. Незаметно начался дождь.
32
Тем временем одна телега завязла в дорожной грязи, а когда возничий вытянул лошадь кнутом, чтобы поднатужилась, она и поднатужилась, да так, что стоявший в телеге павлин золотого цвета с длинной, как у жирафа, шеей потерял равновесие и вверх ногами вылетел на дорогу. Во время падения он сбил колесо, оглобля, не выдержав усилившегося давления, лопнула и сломанным концом ударила по лошади, а один из ангелов, возлежавший лицом вниз на соломе, постеленной в телеге, перекатился на бок и выскользнул наружу, всей тяжестью навалившись на оставшееся колесо, которое еще глубже ушло в глину; телега накренилась так сильно, что колеса на противоположной стороне совсем оторвались от земли, оказались в воздухе, ангел же заскользил дальше, пока не рухнул прямо на вывалившегося раньше павлина и не вмял его в грязь, а сам не раскололся на две части – нижняя половина, где полагалось быть гениталиям и где у ангела не видно было и следа оных, откатилась вперед, к козлам и сломанной оглобле, верхняя, с отбитым носом, шлепнулась на грудь возле колючего кустарника и уткнулась лицом в сырую землю, будто вслушиваясь в подземные голоса. Дождь усилился. Возчик же при виде отлетевшего колеса, оглобли, телеги, останков ангела понял со всей очевидностью, что у него один лишь выход – как следует проучить кнутом лошадь.
33
Чуть пониже по дороге увязла еще одна арба, с орлом. Дождь припустил вовсю, набирая скорость, побежал по склону, быстро развернулся на ходу и, когда добрался до крутизны, перед которой замешкалась лошадь, ударил всем фронтом. Арба стала сползать назад, и как ни упиралась лошадь всеми четырьмя копытами, ей было не под силу удержать воз, она тоже заскользила, но тут застопорили колеса, увязшие в глине. Возчик был снаряжен кнутом из проволоки, но дождь лил с таким неистовством, что он рассудил: пока будешь возиться с лошадью и арбой, только промокнешь до нитки. И он одним прыжком очутился под деревом.
Дождь лишил орла пышного золотого наряда, и тот оказался теперь мутно-зеленоватым с золотистыми подтеками. Орел приобрел цвет чечевицы. Но белотелая гипсовая дама, в руках которой был факел (хотя она и лежала па соломе в арбе), стала от дождя еще белее, вода отмыла ее.
Статую уложили носом вниз на солому, чтобы уберечь от дорожной тряски ее лицо и грудь. Но казалось, будто она подглядывает: что там виднеется под колесами арбы? В ногах у нее тяжело восседал орел. Грозно распахнутые крылья, горящие красным светом от батарейки глаза придавали ему сходство со стражем, стерегущим красавицу, или с блюстителем нравов, налетевшим на обнаженную деву – то ли для того, чтобы телом прикрыть ее цементную честь, то ли затем, чтобы самому посрамить эту твердыню.
Когда дождь наконец кончился, возчик вылез из укрытия и пошел посмотреть, что там с арбой.
Ливень был таким сильным, а подъем таким крутым, что чувство справедливости не позволяло возчику возложить вину на своего конягу и искать у бессловесной скотины отмщения. А если отбросить риторику, то он не стал пускать в ход кнут потому, что боялся, как бы лошадь, стараясь уйти от побоев, не перевернула бы повозку, не вывалила груз на землю. Он принялся трепать лошадь по холке, рассчитывая притворной лаской усмирить ее. Один за другим к арбе подошли еще несколько человек, укрывавшиеся от дождя под нависшими над дорогой скалами или деревьями. Среди них был и знакомый нам учитель.
Люди упирались в повозку сзади, возчик тянул коня за повод, пока колеса не вырвались из рытвины; телега чуть-чуть сдвинулась вперед. Тогда помощники кинулись подкладывать под колеса камни, чтобы арба не съехала назад, и с криком «Йа Али» принялись опять толкать ее.
Шурин, проходя мимо сломанной телеги, испытал злобную радость при виде павлина и расколовшегося надвое ангела, и тут до него донеслись мерные крики добровольных толкачей. Он огляделся: налицо была отрадная возможность второго крушения. Чем больше этих подвод с их мерзким, полным фальшивого блеска содержимым перевернется и переломается, тем лучше! Зачем они притащились сюда, откуда, на какие такие денежки? Шурин направился к ним.
Подойдя ближе, он увидел среди помогавших учителя; тут-то его и прорвало:
– Зейнальпур, да брось ты! Гляди, там повыше другая телега сломалась.
Учитель Зейнальпур, кряхтя от напряжения, отвечал:
– Как это брось?… Ты что, не видишь – застряло!
– Ну и пускай застряло, чтоб ему провалиться, добру этому! Дрянь всякая… – И он плюнул.
– Не болтай чепухи, становись к нам лучше, помоги, – возразил учитель.
– Чтоб я надрывался ради такой пакости? Да пропади оно все пропадом! Вместе со своим хозяином, подлецом…
– При чем тут хозяин? Помогай давай! – твердил свое учитель. – Коню надо помочь, телегу вытащить, – возчик-то чем виноват?
И он опять уперся в задок телеги. Возчик же, сообразив, что подмога повышает его шансы поскорее выбраться, пустил в ход свой кнут. И, несмотря на ядовитые взгляды шурина, на его негодующее ворчание, подвода под аккомпанемент ударов кнута и толчков одолела бугор и более или менее благополучно встала в строй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
32
Тем временем одна телега завязла в дорожной грязи, а когда возничий вытянул лошадь кнутом, чтобы поднатужилась, она и поднатужилась, да так, что стоявший в телеге павлин золотого цвета с длинной, как у жирафа, шеей потерял равновесие и вверх ногами вылетел на дорогу. Во время падения он сбил колесо, оглобля, не выдержав усилившегося давления, лопнула и сломанным концом ударила по лошади, а один из ангелов, возлежавший лицом вниз на соломе, постеленной в телеге, перекатился на бок и выскользнул наружу, всей тяжестью навалившись на оставшееся колесо, которое еще глубже ушло в глину; телега накренилась так сильно, что колеса на противоположной стороне совсем оторвались от земли, оказались в воздухе, ангел же заскользил дальше, пока не рухнул прямо на вывалившегося раньше павлина и не вмял его в грязь, а сам не раскололся на две части – нижняя половина, где полагалось быть гениталиям и где у ангела не видно было и следа оных, откатилась вперед, к козлам и сломанной оглобле, верхняя, с отбитым носом, шлепнулась на грудь возле колючего кустарника и уткнулась лицом в сырую землю, будто вслушиваясь в подземные голоса. Дождь усилился. Возчик же при виде отлетевшего колеса, оглобли, телеги, останков ангела понял со всей очевидностью, что у него один лишь выход – как следует проучить кнутом лошадь.
33
Чуть пониже по дороге увязла еще одна арба, с орлом. Дождь припустил вовсю, набирая скорость, побежал по склону, быстро развернулся на ходу и, когда добрался до крутизны, перед которой замешкалась лошадь, ударил всем фронтом. Арба стала сползать назад, и как ни упиралась лошадь всеми четырьмя копытами, ей было не под силу удержать воз, она тоже заскользила, но тут застопорили колеса, увязшие в глине. Возчик был снаряжен кнутом из проволоки, но дождь лил с таким неистовством, что он рассудил: пока будешь возиться с лошадью и арбой, только промокнешь до нитки. И он одним прыжком очутился под деревом.
Дождь лишил орла пышного золотого наряда, и тот оказался теперь мутно-зеленоватым с золотистыми подтеками. Орел приобрел цвет чечевицы. Но белотелая гипсовая дама, в руках которой был факел (хотя она и лежала па соломе в арбе), стала от дождя еще белее, вода отмыла ее.
Статую уложили носом вниз на солому, чтобы уберечь от дорожной тряски ее лицо и грудь. Но казалось, будто она подглядывает: что там виднеется под колесами арбы? В ногах у нее тяжело восседал орел. Грозно распахнутые крылья, горящие красным светом от батарейки глаза придавали ему сходство со стражем, стерегущим красавицу, или с блюстителем нравов, налетевшим на обнаженную деву – то ли для того, чтобы телом прикрыть ее цементную честь, то ли затем, чтобы самому посрамить эту твердыню.
Когда дождь наконец кончился, возчик вылез из укрытия и пошел посмотреть, что там с арбой.
Ливень был таким сильным, а подъем таким крутым, что чувство справедливости не позволяло возчику возложить вину на своего конягу и искать у бессловесной скотины отмщения. А если отбросить риторику, то он не стал пускать в ход кнут потому, что боялся, как бы лошадь, стараясь уйти от побоев, не перевернула бы повозку, не вывалила груз на землю. Он принялся трепать лошадь по холке, рассчитывая притворной лаской усмирить ее. Один за другим к арбе подошли еще несколько человек, укрывавшиеся от дождя под нависшими над дорогой скалами или деревьями. Среди них был и знакомый нам учитель.
Люди упирались в повозку сзади, возчик тянул коня за повод, пока колеса не вырвались из рытвины; телега чуть-чуть сдвинулась вперед. Тогда помощники кинулись подкладывать под колеса камни, чтобы арба не съехала назад, и с криком «Йа Али» принялись опять толкать ее.
Шурин, проходя мимо сломанной телеги, испытал злобную радость при виде павлина и расколовшегося надвое ангела, и тут до него донеслись мерные крики добровольных толкачей. Он огляделся: налицо была отрадная возможность второго крушения. Чем больше этих подвод с их мерзким, полным фальшивого блеска содержимым перевернется и переломается, тем лучше! Зачем они притащились сюда, откуда, на какие такие денежки? Шурин направился к ним.
Подойдя ближе, он увидел среди помогавших учителя; тут-то его и прорвало:
– Зейнальпур, да брось ты! Гляди, там повыше другая телега сломалась.
Учитель Зейнальпур, кряхтя от напряжения, отвечал:
– Как это брось?… Ты что, не видишь – застряло!
– Ну и пускай застряло, чтоб ему провалиться, добру этому! Дрянь всякая… – И он плюнул.
– Не болтай чепухи, становись к нам лучше, помоги, – возразил учитель.
– Чтоб я надрывался ради такой пакости? Да пропади оно все пропадом! Вместе со своим хозяином, подлецом…
– При чем тут хозяин? Помогай давай! – твердил свое учитель. – Коню надо помочь, телегу вытащить, – возчик-то чем виноват?
И он опять уперся в задок телеги. Возчик же, сообразив, что подмога повышает его шансы поскорее выбраться, пустил в ход свой кнут. И, несмотря на ядовитые взгляды шурина, на его негодующее ворчание, подвода под аккомпанемент ударов кнута и толчков одолела бугор и более или менее благополучно встала в строй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47