– Ты не понимаешь, – говорит Иннокентий, и я с ним полностью согласна. – Ты не понимаешь, что это такое – быть одному на протяжении тысячи лет. Не знать, кто ты и зачем ты здесь. Видеть вокруг чужие расы и не видеть ни единого существа, похожего на тебя. Иногда… Иногда это очень тяжело, Настя.
– Ага, – механически соглашаюсь я.
– Но даже если это очень тяжело, я не могу никуда от этого деться, потому что… Ты знаешь.
Да, я знаю. Потому что Иннокентий не может умереть. Он пытался – бесполезно. Другие тоже пытались, и совсем не из чувства сострадания. Результат – тот же. Получается, что Иннокентий, если хотите, бессмертен.
А еще в некоторых азиатских странах его прозвали Кащей, это означает что-то вроде «вечный узник». Прозвище более чем обоснованное, учитывая, сколько лет Иннокентий провел в тюрьмах и подземельях. Последний раз он провисел на цепях в подвале родового особняка Гарджели лет сорок, не меньше. Я вытащила Иннокентия оттуда. Теперь мы вроде как приятели. Несмотря на существенную разницу в возрасте. Несмотря на то, что у нас есть взаимные долги. Он должен мне две шоколадки. Я ему должна два пальца. Его пальца, не мои.
– Тысяча лет одиночества, – продолжает Иннокентий. – Это серьезная штука…
– Да уж, – соглашаюсь я. – Это тебе не баран чихнул.
– А может, и не тысяча, а может, и больше… Я ведь не помню точно…
– Знаешь что, – поворачиваюсь я к Иннокентию – Терпеть не могу, когда ты ноешь. У всех есть свои проблемы. У бессмертных – свои, у смертных вроде меня – свои. Просто постарайся найти что-то приятное в своем положении.
– Легко, – отозвался Иннокентий. – Я сильно экономлю на подарках родственникам.
Я состроила сомневающуюся гримасу.
– И это всё?
– И еще когда у тебя в запасе куча времени, можно ко всему привыкнуть…
– Все простить… – подхватила я.
Иннокентий отрицательно покачал головой.
– Нет? – переспросила я.
– Нет, – сказал он.
– Соня?
– Соня, – сказал Иннокентий, подумал и добавил: – Никогда.

3
В свой первый день в Лионее Настя мало что увидела – нужно было отдохнуть после перелета, нужно было подождать, пока утрясутся какие-то неведомые, но, очевидно, многочисленные формальности, без соблюдения которых Насте и шагу невозможно было ступить за пределы гостиничного вестибюля. И чаще всего в тот день она слышала слово «Протокол». По Протоколу следовало делать то, и ни в коем случае не следовало делать это; по Протоколу можно было ходить туда и упаси бог, если на три шага дальше. Все эти знания Протокола содержались в голове и в ноутбуке негритянки в брючном костюме абсолютно протокольного серого цвета; по-русски негритянка не разговаривала, поэтому сначала она общалась с Армандо, а потом терпеливо ждала, пока тот переведет все Насте. Через какое-то время Настя стала чувствовать себя не просто Настей, а ужатой до размеров одного человека международной делегацией, находящейся в эпицентре немыслимо сложного дипломатического конфликта, который куда проще обставить сотней разных протоколов, чем разрешить.
Все это происходило в холле отеля «Оверлук», причем в специальном его секторе, отгороженном от посторонних взглядов конструкцией из цветного стекла и керамики, поверх которой расползались змейками какие-то экзотические растения. Настя некоторое время разглядывала эту символическую границу, которую все по тому же Протоколу следовало провести между нею и остальными гостями отеля, а потом повернулась к другому гостю отеля, который также был помещен в этот особый сектор, но, похоже, не испытывал по этому поводу никаких душевных терзаний.
– Это надолго? – шепотом спросила Настя.
– Не знаю, – сказал Иннокентий, рассматривая свои забинтованные кисти. – В Протоколе я не силен. Одно могу сказать – плохо, что Смайли уехал. Без него мы тут пропадем. Я имею в виду, что без него каждый мелкий чиновник будет вытирать о нас ноги и по три часа зачитывать свои любимые параграфы из Протокола.
– Но ведь Армандо остался…
– Армандо вроде бы неплохой парень, но он всего лишь человек Смайли, один из многих. Он вынужден следовать Протоколу, а это значит, что мы умрем в этих креслах от голода и скуки. Это я шучу, – пояснил Иннокентий. – В том смысле, что тебя-то можно уморить голодом, а у меня просто сильно испортится настроение…
– Я оценила твою шутку. Кстати, а как насчет рук?
– Что именно в моих руках тебя интересует?
– Ты вроде бессмертен, но руки у тебя…
– С ними все будет в порядке, не волнуйся. Время лечит раны – это сказано именно про меня.
– Неужели?
– Ты ведь не видела меня в тот день, когда все случилось?
– Ты имеешь в виду, когда за нами гнался Давид Гарджели с армией упившихся кофе гномов?
– Гномы – не самая худшая часть его помощников, хотя пахли они и вправду ужасно… Я бы еще добавил – это был тот самый день, когда твой друг Филипп Петрович сдал меня Давиду Гарджели за возможность беспрепятственно уйти из подземелья.
– Мне очень жаль, но…
Иннокентий тихо засмеялся. Негритянка неодобрительно посмотрела на него поверх очков и вернулась к Протоколу.
– Что смешного? – шепотом спросила Настя.
– Ну о чем тут жалеть? Он мог выкрутиться за мой счет, значит, он должен был так поступить. Я бы на его месте поступил точно так же. И не забывай одну небольшую деталь: я бессмертен, а он – нет, ты – тоже. Поэтому я думаю, что Филипп ни секунды не колебался. А если учесть, что гранаты мне подсунул тоже он…
– Это Филипп Петрович дал тебе гранаты?
– И у меня не было никаких сомнений насчет того, как их использовать. Я дал вам немного отойти, а потом…
– Ты взорвал Давида Гарджели? – с ужасом произнесла Настя.
– Вряд ли, – с явным сожалением сказал Иннокентий. – Он стоял слишком далеко, между нами толпились все эти вонючие гномы, вот их-то и порвало в куски в первую очередь. Правда, при взрыве еще обвалился потолок, но это было не в той стороне, где стоял Гарджели, не со стороны дома, а со стороны подземного хода. Если помнишь, гномы наделали там дырок в потолке…
Настя кивнула. Она помнила. Это была та еще ночь. Ее можно было принять за материализовавшийся кошмар, вылезший из чьего-то больного подсознания. Хотя… Теперь, месяц спустя, почти все события той ночи получили свои логичные объяснения, и среди них не осталось ни галлюцинаций, ни миражей, ни фантасмагорий. Чистый реализм.
– Так вот, – продолжал Иннокентий. – Ты ведь не видела меня сразу после взрыва? Должен тебе сказать, зрелище было не из приятных. Я, конечно же, себя не видел в зеркале, но могу представить… Кусок паленого мяса, заваленный землей и камнями.
– Фу, – непроизвольно отозвалась Настя.
– Вот именно. Так и я сам себе и сказал: «Фу, Иннокентий, опять ты валяешься в какой-то канаве!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110