– Год, – сказал Сахнович. – Это немного. Не успеешь оглянуться…
– А тебе – сколько?
– Мне? – Лицо Сахновича замерло, как будто он вспоминал или – что более вероятно – переправлял вопрос тому, кто знал на него ответ. – Вечность.
Это прозвучало как автоматическое повторение ничего не значащей чужой фразы, но затем Сахнович, осознав произнесенное, повторил уже с чувством:
– Вечность?! Твою мать!!!
Покровский даже и подумать не мог, что призраки способны на такое яростное выражение эмоций.

5
Ровно год спустя словно невидимый гипнотизер щелкнул пальцами у Покровского над ухом, тот открыл глаза и обнаружил, что стоит на обочине какой-то проселочной дороги. Вечерело. Покровский был одет в спортивный костюм и разбитые кроссовки, щеки проросли недельной щетиной, во рту – неприятный металлический привкус. В давящей на уши тишине едва улавливался звук удаляющегося автомобиля; много позже Покровский сообразил, что в автомобиле удалялся цыганский барон по своим баронским делам.
Затем и этот звук исчез, и Покровский подумал, что сходит с ума, потому что его последними четкими воспоминаниями были тонущий в белом тумане домик где-то под Волгоградом и бродящая рядом с домиком скорбная тень убиенного Сахновича. Картинка сама по себе безумная, но проблема была не в этом, а в том, что сейчас глаза Покровского не находили вокруг ничего даже отдаленно похожего на избушку-развалюшку. Он находился в каком-то совершенно ином месте, не имея ни малейшего понятия, как в этом месте оказался.
Догадаться, что это не только другое место, но еще и другое время, было для Покровского в его тогдашнем состоянии слишком сложной задачей. Уже на самых дальних подходах к этому умозаключению его мозг стал работать с проворностью ржавого часового механизма, и мысли стали по-настоящему тяжелыми, заставив Покровского присесть на корточки и обхватить голову руками.
В таком положении его и застал черный джип, чье появление посреди этого «нигде» было для Покровского сродни приземлению летающей тарелки с маленькими зелеными человечками. Он поспешно вскочил на ноги и отбежал на несколько метров от дороги, опасливо поглядывая на замедляющую ход машину и готовясь при первом признаке опасности убежать еще дальше. Джип остановился, и оттуда выпрыгнул маленький вертлявый человечек с кривой ухмылкой на смуглом лице. Когда Покровский позже вспоминал этот момент, то не мог подобрать более точного выражения, чем «как чертик из табакерки».
– Экипаж подан, господин Покровский, – ехидно проговорил вертлявый человечек, и помимо этих четырех слов Покровский явственно уловил еще подспудную интонацию, которая сообщала – вертлявый человечек знает о Покровском больше, нежели тот сам знает о себе. Это было неприятно, но не удивительно.
Человечек выждал некоторое время (покачиваясь при этом из стороны в сторону, словно часовой маятник), потом еще шире растянул ухмылку и поманил Покровского согнутым пальцем, как ребенка или собаку. Покровский знал, что сейчас у него не все в порядке с головой, но он был совершенно уверен, что в прошлом не откликался на такие жесты, и не видел причин менять положение вещей.
Смуглый человечек скорчил гримасу, которая, наверное, означала что Покровский слишком много из себя воображает, однако Артем уже понял, что воображает он именно столько, сколько нужно, ибо по всему было видно, что он нужен вертлявой обезьянке куда больше, чем она – ему.
А вскоре стало понятно, что вертлявая обезьянка – именно зверек на побегушках у своего хозяина. И хозяин, видя фиаско зверька, подал голос.
– Артем, – сказал кто-то из раскрытой дверцы джипа. – Не заставляй себя ждать. Или ты решил заночевать в лесу? Или ты ждешь еще кого-то?
– Нет, – сказал Покровский. – Никого я не жду. И вас тоже не жду.
– Разве? Мы же договаривались…
– Ни с кем я не договаривался. И вообще, откуда вы меня знаете?
Смуглый человечек рассмеялся, да так, что не смог остановиться, и, судорожно подергиваясь, ушел дохихикивать за джип.
– Мы встречались, – возразил голос из машины. – Весной, в Бухаресте.
– Я не был… – мотнул головой Покровский. – Никогда не был в Бухаресте.
– Ты был в Бухаресте, Артем. Я покажу тебе фотографии.
– Фотографии? – переспросил Покровский с толикой отчаяния в голосе, понимая, что на самом деле все оказывается еще хуже, чем он думал.
– Поехали, – человек в машине, похоже, начинал терять терпение.
– Куда?
– О, дьявол и его заместители, – витиевато выругался человек в машине и выбрался наружу, неуклюже, но решительно. Это оказался широкоплечий мужчина лет шестидесяти, с квадратным подбородком и густыми кустистыми бровями, которые угрожающе топорщились, напоминая тугопереплетенную колючую проволоку. Однако не подбородок и не брови заставили Покровского вздрогнуть, и даже не то обстоятельство, что мужчина вылез из джипа босиком.
У мужчины были очень крупные ладони, и сейчас он протянул их в направлении Покровского, отчего Артем инстинктивно отступил назад, однако его ноги предательски подгибались, и Покровский упал на колени.
Не сбавляя шага, пожилой мужчина с кустистыми бровями вытянул вперед правую руку, будто собираясь придушить Артема, однако в конце концов пальцы сомкнулись не на горле Покровского, они ткнулись ему в лоб, словно пытаясь пробить кость и погрузиться непосредственно в мозг. Когда Покровский позже вспоминал об этом эпизоде, он никак не мог избавиться от ощущения, что пожилой мужчина не просто делал нечто пакостное с его мозгами; этот легкий удар пальцами в лоб был еще и чем-то вроде клеймения. И хотя зеркало впоследствии показывало Артему лишь царапины, морщины и ничего более, он знал, что клеймо на нем поставлено; он испытал в момент соприкосновения мгновенный ожог и внезапно оказался лежащим на спине.
– Нет времени ждать, пока ты соберешься с мыслями, – сказал затем пожилой человек. Покровский посмотрел на него снизу вверх и не увидел в этих словно стеклянных глазах ни сочувствия, ни жалости, ни каких-либо человеческих эмоций вообще.
С мыслями у Покровского по-прежнему туго, но через несколько секунд все вдруг меняется, и Артем испуганно хватается за голову, хватается за землю, за ветки деревьев, чтобы найти вокруг себя нечто простое и понятное.
– Что за… – шепчет Покровский, и тут туман вокруг волгоградской избушки рассеивается, а череп начинает трещать под напором совершенно невероятных образов, самое пугающее в которых – достоверность. Покровский вспоминает, где он был и что он делал в течение последнего года, в том числе вспоминает в мельчайших подробностях Бухарест и то, что было после Бухареста… – Ле… Леонард? – смотрит Покровский на пожилого мужчину, и тот кивает, в то же время косясь на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110