Возникшая перед мысленным взором Гильома картина доставила ему удовольствие. Тем не менее он прошептал себе под нос:
– Бог не допустит этого.
Неподалеку от пруда они набрели на одинокую яблоню и нарвали столько яблок, сколько смогли унести в мокрой одежде Кэт. Еще не успев выбрать место для ночевки, они перемазали руки и лица соком кислых фруктов, но тем не менее животы набили. Кэт ножом разрезала одно яблоко пополам и выковыряла середину, превратив половинки в две маленькие чашки, из которых можно пить. Сквозь шелковую ткань вода просачивалась в одну из этих яблочных чашек, и, когда она наполнилась, девушка протянула ее Гильому. Тот жадно напился.
– P?re говорит, что, оказавшись у источника свежей воды, всегда нужно напиться. Хотя сейчас живот у меня так набит яблоками, что, кажется, для воды уже места нет.
Гильом помолчал, подставляя яблочную чашку под капающую сквозь ткань воду. Потом посмотрел в глаза Кэт и заявил решительно:
– Он вам не отец. Не могут родственники быть так не похожи друг на друга.
Она неловко заерзала, поплотнее закутываясь в шаль, и посмотрела в сторону, явно не желая встречаться с ним взглядом.
– Как вы можете говорить такое? Вы ничего не знаете о нас.
– Где ваша мать?
Казалось, этот вопрос застал ее врасплох, но после мгновенного колебания Кэт ответила, сухо, почти безжизненно:
– Умерла.
– От чего?
– От чумы.
И судя по выражению боли на ее лице, Гильом понял, что она говорит правду – как и тогда, когда заявляла, что этот человек вылечил ее, а потом и самого себя.
«Тогда почему он не вылечил мать?»
Словно прочтя его мысли, Кэт объяснила:
– Она заболела до того, как он закончил изготовление лекарства. Однако она прожила две недели, но потом все равно умерла. Представляете? Целых две недели!
На миг лицо Кэт осветилось от дорогих ее сердцу воспоминаний, но потом снова погасло. Поскольку она так и не ответила на его первое смелое заявление, Гильом повторил его.
– Я стою на том, что он вам не отец.
Она вперила в него сердитый взгляд поверх пылающего костра. Освещенное оранжевым светом, ее лицо превратилось, как показалось Гильому, в маску ненависти. Пауза затягивалась, и, не в силах выносить ее, он – ужасная глупость! – обрушил на Кэт обвинения.
– Я не верю, что в вашем прекрасном теле есть хоть капля его темной крови. И дочери простых врачей не получают такого образования, как вы. Вы говорите с английским акцентом, выглядите как англичанка, а французский у вас такой, на каком говорят при дворе. И вы сказали, что умеете читать. Женщины не умеют читать, если только они не из знатной семьи!
– P?re учил меня. И, уверяю вас, он не из знатной семьи.
– Но он человек образованный. И в его французской речи слышен отзвук испанского языка. Видимо, оттуда он и родом, учитывая его христианское имя – Алехандро.
До этого она неотрывно смотрела на Гильома, но тут внезапно отвела взгляд и опустила голову, как будто не в силах больше выносить этот допрос. Однако когда она снова посмотрела на него, в ее взгляде читался откровенный вызов.
– Надо же, какой вы проницательный! Столько всего успели заметить.
– Я человек чести и просто пытаюсь понять, что представляет собой девушка, вверенная моему попечению. Я намерен сдержать слово, данное человеку, который просил меня позаботиться о вашем благополучии, кем бы он вам ни приходился. Но я гораздо успешнее справлюсь с этой задачей, если буду лучше осведомлен о ваших обстоятельствах. – Он помешал угли веткой, чтобы усилить тепло затухающего костра, поскольку воздух стал заметно прохладнее. – И, должен признаться, я человек любопытный. Вы кажетесь такой необычной парой.
Кэт молча наблюдала за его действиями, за его уверенными, но осторожными движениями; он сумел разворошить костер, не подняв снопа искр, который заставил бы их отодвинуться. Когда она наконец заговорила, в ее голосе все еще чувствовалась горечь, но не такая острая, как прежде.
– Вы правы – на самом деле он мне не отец. Однако человек, почти насильно заронивший свое семя в лоно моей матери, да покоится она в мире, был мне не больше отцом, чем крыса – лилии. Да, я знатного происхождения, но в доме человека, которому я обязана своим появлением на свет, была просто пылью под его кроватью – и так же легко меня вымели. P?re делает для меня все, что должен делать настоящий отец, и даже больше! И только потому, что любит меня. Он не обязан мне ничем, просто у него доброе сердце. Это благословение Божье – что меня вырастил и воспитал такой отец, как он.
Она отвернулась и легла на сосновые ветки, тем самым давая понять, что разговор окончен. Шаль прикрывала все, что следовало прикрывать, но была из тонкой ткани и вряд ли хорошо согревала Кэт. Одежда ее еще не высохла, и Гильом забеспокоился, как бы она не простудилась. Человек, которого она называла отцом, поручил ему позаботиться о ее жизни и благополучии. Храбрая, умелая, она, в конце концов, была всего лишь юной девушкой в бегах, наедине с мужчиной, которого едва знала, страстно желающей и надеющейся снова обрести семью, состоящую из одного-единственного загадочного человека, который не был ее подлинным родителем.
«Это тяжкая ноша для столь юной девушки, – с сочувствием подумал Каль. – И слишком много секретов».
– Простите, если мои расспросы огорчили вас, – мягко сказал он. – Мне просто любопытно. Ваша жизнь кажется такой… необычной.
– Ох, ее вправду можно так назвать, – вздохнула она. – Но все так и есть.
Она вздрогнула от ночного воздуха.
– Становится холоднее, – сказал Гильом. – Воздух вытянул все тепло из пруда и превратил его в огромные белые облака. – Он усмехнулся в надежде, что шутка позабавит ее. Однако она промолчала. – И вы дрожите.
Он подвинулся ближе к ней.
– Я всегда мерзну, – приглушенно ответила она. – Такое чувство, будто до конца никогда не согреюсь.
И вдруг она горько расплакалась.
Гильом потихоньку подвинулся совсем близко к ней и лег рядом. Ее тело слегка напряглось, но она не оттолкнула его, когда он прижался животом к ее спине и поерзал, устраиваясь поудобнее. Потом он обнял девушку, щедро делясь с ней своим теплом, и спустя какое-то время почувствовал, что она расслабилась и уснула. Он лежал без сна, вдыхая аромат ее пахнущих дымом волос и прислушиваясь к тому, как неистово колотится в груди сердце.
Шесть
Когда на следующее утро Джейни пришла в исследовательский центр, Человек-Обезьяна вручил ей листок, на котором было что-то напечатано, и вперил в нее яростный взгляд, отчетливо требуя: «Объясни!»
Она, напротив, наградила его самым невинным из своих взглядов и молча проглядела текст, пытаясь скрыть волнение, с таким видом, как если бы прочитанное для нее самой было совершеннейшей загадкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147