— Да при чем здесь Кайли? Неужели я всегда должен делать то, о чем ты меня просишь? Неужели хоть раз я не могу сделать то, что хочу, что считаю нужным?
— Это обидно, мальчик, — медленно сказал Гэвин. — Ты — свободный человек. Никогда я не держал тебя на коротком поводке, а теперь ты этим злоупотребляешь.
— Нет, нет! Гэвин, вовсе нет! Попытайся понять меня. Разве ты не знаешь, что это такое, когда тебя зуд грызет, и ты знаешь, что если не почешешься, то с ума сойдешь? Вот то, что я сейчас чувствую…
Гэвин рассмеялся, но невесело.
— Это в тебе просто кровь играет, Клей, перебеситься тебе надо. Я-то это понимаю. Тебе почти двадцать лет. Конечно, тебе хочется совершить какие-то поступки, быть мужчиной. Я уважаю это желание. Но, скажу тебе, есть разные способы быть мужчиной. Делать, что тебе хочется, — это не единственная возможность; иногда быть мужчиной означает, совсем наоборот, делать то, что ты обязан делать.
Клейтон молчал секунду.
— А попросту это означает делать то, что тебе хочется, да? — взорвался он.
— Сынок…
— Ты говоришь, что я свободен. Свободен делать то, что ты мне прикажешь? Это не называется свободой. Это называется рабством!
— Придержи язык! — крикнул Гэвин.
— Ладно, я придержу язык. Это, конечно, решит все проблемы, я надеюсь.
Гэвин печально покачал головой.
— Что на тебя нашло, мальчик мой? Где ты научился такой озлобленности? Кто твой новый учитель?
— Никакая это не озлобленность, — пробормотал Клейтон.
Гэвин поднялся и начал набивать трубку. Его обед остался на тарелке, недоеденный. Он зажег лучинку от огня в камине, примял табак в трубке и поднес к нему тлеющий конец лучинки. Пыхнул несколько раз, а потом снова повернулся к Клейтону, и слова его прозвучали мягко, с раскаянием.
— Клей, сынок, поверь мне, я все понимаю. И я бы отпустил тебя, если бы не одно обстоятельство. Я тебе пока не говорил, но скоро мне придется уехать на Восток. Надо кое-что сделать в связи с этой войной. Как только чуть-чуть снизится напряженность, мне придется отправиться в Нью-Йорк. Я не смогу уехать, сынок, если душа у меня будет неспокойна, а душа у меня не будет спокойна, если я не буду знать, что ты остался здесь и присматриваешь за всем. Эд становится слишком старым, слишком ленивым, а Кайли — слишком молодой, и, может быть, слишком ловкий. Ты тоже молодой, но ты — моя плоть и кровь, и тебе я могу доверять. Ты нужен мне здесь. Вот это моя последняя просьба. А дальше — поступай, как знаешь, сам выбирай…
В его словах была такая теплота, такая доброта, столько доверия, что Клейтону захотелось кричать — не от сочувствия, не чтобы извиниться, нет, это было чувство протеста. Почему именно ему судьба назначила быть его сыном и подчиняться его приказаниям? Он твердо посмотрел на Гэвина. Он увидел широкую улыбку на дубленом лице, тонкие выступающие зубы, холод в улыбающихся голубых глазах. Но во взгляде, который он обратил на Гэвина, тоже было что-то столь же холодное и жестокое.
— Хорошо. Ты сказал — сам выбирай, но по-настоящему выбора мне не оставил. Я останусь в долине и буду делать то, что ты мне скажешь. Но я не забуду, что ты вынудил меня к этому. И не вини меня, что бы ни случилось.
С этими словами он отодвинул стул, поднялся и твердым шагом вышел на крыльцо. Постоял там немного, потом кинулся в кораль и оседлал своего коня. Гэвин услышал, как простучали копыта в сторону города.
— Вражда, — мрачно пробормотал он. — Вот так мне довелось дожить до того, чтобы увидеть врага в собственном сыне… — И потом, с наивным простодушием, он уставился на увядающие огоньки в камине и спросил: — Что же я такого сделал, чтобы заслужить это?..
Глава четырнадцатая
Гэвин выжидал вплоть до битвы при Шайло, прежде чем наконец решился отправиться на Восток, в Нью-Йорк. Исход войны решен в пользу Союза, считал он, и теперь уже нет опасности, что она распространится на запад, на территории за Канзасом. Он сообщил Петтигрю, своему городскому глашатаю что его вызывают на Восток некие неназванные и, тем самым, еще более могучие власти — на совещание, суть которого ему запрещено открывать. Предположительно, намекнул он, речь пойдет о будущем статусе Территории в составе Союза после завершения войны.
— Бьюсь об заклад, Гэвин собирается стать губернатором, — сказал Петтигрю своим прихвостням в салуне — и слух пошел гулять по городу.
Когда, наконец, в сентябре он собрался в дорогу, человек сорок — пятьдесят собралось перед гостиницей «Великолепная», чтобы поглядеть, как он садится в дилижанс, отправляющийся в Санта-Фе. Все эти месяцы он обдумывал поездку, готовясь и настраиваясь. Когда наконец он нырнул в дилижанс, решительно выставив челюсть, с прищуренными глазами, вид у него был такой, будто он отправляется на битву, где решается вопрос жизни и смерти.
Люди подмигивали и хлопали его по плечу.
— Удачи тебе, Гэвин! Покажи им всем! Мы с тобой!
Гэвин улыбался в узкое, задернутое занавеской окошко и оглядывал провожающих. Он слышал все слухи и со смехом отрицал все. Губернатор — а что за нужда ему быть губернатором? Он и так властвовал здесь единственным способом, который его устраивал — это была абсолютная власть, и правил он из-за кулис. Но пусть себе думают как хотят, если им нравится! И это его отрицание с улыбкой было всего лишь невысказанным признанием, что такая честь вполне возможна и что только от него зависит, будет ли это предложено или нет и примет он такое предложение или откажется.
Пока кучер привязывал его сундук на крышу дилижанса, он обменялся рукопожатиями с Риттенхаузом.
— Присматривай тут за всем, Эд, я на тебя рассчитываю.
Риттенхауз улыбнулся и скромно отступил в толпу, когда Клейтон вышел вперед.
Они, по сути дела, не попрощались толком. Когда Клейтон спросил, как долго он может отсутствовать, Гэвин лишь пожал плечами.
— Это не от меня зависит, сынок.
Он высунулся из дилижанса и поцеловал Клейтона в теплую щеку, потом вспыхнул и спрятался внутрь. Люди видели это, и их громкие прощальные выкрики стихли — они перешептывались:
— Гэвин его поцеловал… ты видел?
— Гэвин поцеловал его…
Такого они за Гэвином никогда не видели, этой стороной он никогда не оборачивался к людям, — и в большинстве своем они были непривычно тронуты. Нежность Гэвина выделила этого паренька — еще бы!.. Женщины в толпе улыбались и смотрели на Клейтона, а он стоял, высокий, тонкий, в свежей накрахмаленной хлопчатобумажной рубашке — и в старых пропыленных джинсах и сапогах. Да, думали женщины, этот мальчик — хороший мальчик. Добрый, рассудительный, сильный — похож на своего отца, но в то же время совсем другой. И немного напуганный, такой молодой…
С лица Гэвина сошел румянец, и он крикнул сыну:
— Смотри за всем, Клей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82