Никто за себя постоять не может. Ты помнишь Кайли и Маккендрика? Да если б я не был таким болваном и не сделал за них это грязное дело, так они бы на брюхе перед ними ползали!
— Согласен. Так почему бы тебе не перебраться сюда и не начать все заново?
— Что человеку нужно на самом деле? — спросил Клейтон, словно не слыша брата. — Поесть, завернуться на ночь в пару одеял, может, завести жену и ребятишек и работать на собственной земле. Но им этого мало. Их мучает страх. Им хочется чужого. Жадность и похоть. Да, похоть, — он говорил все громче и громче. — Им хочется иметь всего больше, чем нужно. Больше земли, больше скотины… стать чем-то побольше, чем они есть, и, наконец, их мучает просто похоть… они хотят тех, кто им не принадлежит. И не спорь. Я много повидал…
— Клей, ты молодой, а говоришь как старик. Ты обозлен.
— Наверное, так оно и есть, — и он замолчал.
— Не надо озлобляться, Клей. Какая муха тебя укусила?
— Никакая.
Лестер пожал плечами:
— Ну, делай как знаешь. Но ты все же мог бы попробовать — я имею в виду здесь, на этой новой земле. Хуже чем там, не будет. Или боишься, что Гэвин не отпустит?
— Нет, не боюсь. Когда почувствую, что созрел — уйду, и сам черт меня не остановит. — Он помолчал и глубоко вздохнул. Его руки искали опору, он стиснул пальцами тесаное дерево.
— У меня там еще есть дела.
— Ты мог бы взять ее с собой.
Клейтон резко вскинул голову:
— Ее? Ты кого имеешь в виду?
— Эту женщину, что в кафе работает. Она мне нравится.
Клейтон усмехнулся и опять наклонил голову:
— А-а-а… ты про Телму. — Он хлопнул Лестера по плечу. — Конечно, мог бы, Лес. Конечно, я мог бы ее взять. Только со мной ни одна приличная женщина жить не станет.
— Почему? Что за чушь ты несешь? Что это за разговор у нас пошел?..
— Да, скверный разговор, — он повернулся и скрылся в темноте, оставив Лестера одного. Далеко в прерии он остановился в тени деревьев. Ветер шумел в ветвях, а листья трепетали и прикасались к его щеке. Где-то далеко, у подножия гор затявкал койот. Клейтон ощутил себя одиноким, отрезанным от всех людей, от всех живых существ. Я как этот койот, воющий одиноко в ночи, — подумал он про себя, — зверь, питающийся отбросами…
Даже сейчас, здесь, под ночным небом, стоял перед ним образ Лорел и манил его. Он понимал, что это наваждение, но не мог избавиться от него. Она возникла перед ним как наяву… пришла, назвала его братом… Он отвернулся, надеясь, что страсть покинет его, что он проснется на следующий день и ничего такого не останется, он будет опять свободен…
И она всегда догадывалась! Она так и сказала: «Мне это всегда было ясно!» Он вспомнил эти слова со стыдом.
Может, его страсть у него на лбу написана? Может, уже все это знают? Может, Гэвин распознал, что скрывается за его угрюмостью и грубостью… Ну и пусть, — подумал он, свирепея, — плевать я хотел. Пусть видят, какой я на самом деле.
Он постоянно избегал ее, страстно желая — и в то же время страшась увидеть. Но больше всего он боялся оказаться с ней наедине. Как в тот вечер, когда он лежал с нею рядом на одной кровати, когда он думал, что ей плохо, и сам свалился от жары… Желал снова пережить эту минуту — ненавидел это свое желание, гнал его прочь, как будто это осязаемый предмет, который можно вышибить из головы ударом кулака. Он ненавидел это свое желание, и все же оно жило в нем и терзало его. Оно всплывало ночью, когда он, усталый после целого дня работы, валился на кровать. И всякий раз, вместо того, чтобы рухнуть в черный сон, как в пропасть, он видел в полудреме, как тянется к ней, а она к нему, их тела встречаются, ее губы терзают его плоть… И эта боль была реальнее настоящей раны.
Часто он кричал во сне, случалось, просыпался в темноте, и напряженно прислушивался к чему-то. К чему? Неужели он осмелился подумать, что она к нему придет? Наяву он этого не хотел; он бы двери закрыл на засов, если бы заподозрил, что это может случиться…
Когда Гэвин уехал по делам в Санта-Фе, он уехал тоже. Он не хотел оставаться вдвоем с нею на ранчо — уехал на неделю в горы, охотился. Наедине с самим собою, уставившись в сумерки леса, он опять грезил о ней: он видел ее лицо, волосы на подушке, белое тело. Запах хвои превращался в аромат жасмина. Он в бешенстве вскакивал и принимался топтать сапогами костер, расшвыривать дрова, пока не оставались одни тлеющие угли.
После выздоровления он все реже и реже виделся с Телмой. Он ловил себя на том, что с отвращением смотрит на ее грубое тело, и сам себя за это ненавидел. Он хотел сказать ей все и избавиться от омерзительного чувства, но не решался. Такого не простила бы ни одна женщина. Вместо этого он крепко сжимал ее тело и старался отогнать подальше то, другое чувство.
Вновь где-то у подножия гор завыл койот. Клейтон поднялся и медленно побрел в ночной темноте к хижине Лестера.
Когда на следующее утро Клейтон возвращался в долину, его мустанг захромал. Клейтон слез с коня и, прощупав его подколенок, обнаружил, что распухло сухожилие. Был уже почти полдень; на небе ни облачка; дул легкий ветерок. Клейтон вытер пот со лба, выпрямился. Неподалеку было ранчо Первиса, и он спокойным шагом направил мустанга туда, следя, чтобы конь ступал по ровному, и все время одной рукой управлял им, похлопывая по толстому загривку и разговаривая с ним тихо и ласково. В окно его заметил Джо Первис и вышел на порог.
Приблизившись, Клейтон сказал:
— Вот, наверное, подвернул ногу где-то на камнях, возле перевала. Никогда с ним такого не бывало. Джо, можно поставить его пока у вас в конюшне и одолжить другого?
— Конечно же, Клей. Рад буду тебе помочь. Как там твой отец и его красавица-жена? Все еще воркуют как голубки?
Клейтон никогда не любил Первиса. Это был дюжий здоровяк лет под пятьдесят, с красной бычьей шеей и резким неприятным голосом, раздражавшим как визг щербатой пилы. Тут на порог, старательно изображая удовольствие, вышла миссис Первис. Глазки у нее были узкие, серые и хитрющие.
Работник Первиса принес ведро теплой воды. Клейтон встал на колени на теплой соломе конюшни и, смочив в ведре полотенце, принялся растирать ногу лошади.
— Делай это два-три раза в день, — наставлял он работника, — и через неделю все будет в порядке. Я тогда заеду, заберу его. И еще: держи его в тепле и хорошо корми. Ты уж постарайся, ладно?
— Конечно, мистер Рой.
Клейтон вернулся к дому, где его, улыбаясь, поджидала миссис Первис:
— И не вздумайте отказываться, мистер Рой, — она взяла его под руку. — Обед уже на столе, стынет. Пожалуйте, мистер Рой! И Нелли тоже просит вас остаться!
Он последовал за ней в дом. У окна на стуле сидела Нелли, томно глядя куда-то вдаль, на горы. Она успела переодеться: вместо джинсов надела цветастое ситцевое платье с глубоким вырезом на груди и тщательно причесалась перед зеркалом в спальне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Согласен. Так почему бы тебе не перебраться сюда и не начать все заново?
— Что человеку нужно на самом деле? — спросил Клейтон, словно не слыша брата. — Поесть, завернуться на ночь в пару одеял, может, завести жену и ребятишек и работать на собственной земле. Но им этого мало. Их мучает страх. Им хочется чужого. Жадность и похоть. Да, похоть, — он говорил все громче и громче. — Им хочется иметь всего больше, чем нужно. Больше земли, больше скотины… стать чем-то побольше, чем они есть, и, наконец, их мучает просто похоть… они хотят тех, кто им не принадлежит. И не спорь. Я много повидал…
— Клей, ты молодой, а говоришь как старик. Ты обозлен.
— Наверное, так оно и есть, — и он замолчал.
— Не надо озлобляться, Клей. Какая муха тебя укусила?
— Никакая.
Лестер пожал плечами:
— Ну, делай как знаешь. Но ты все же мог бы попробовать — я имею в виду здесь, на этой новой земле. Хуже чем там, не будет. Или боишься, что Гэвин не отпустит?
— Нет, не боюсь. Когда почувствую, что созрел — уйду, и сам черт меня не остановит. — Он помолчал и глубоко вздохнул. Его руки искали опору, он стиснул пальцами тесаное дерево.
— У меня там еще есть дела.
— Ты мог бы взять ее с собой.
Клейтон резко вскинул голову:
— Ее? Ты кого имеешь в виду?
— Эту женщину, что в кафе работает. Она мне нравится.
Клейтон усмехнулся и опять наклонил голову:
— А-а-а… ты про Телму. — Он хлопнул Лестера по плечу. — Конечно, мог бы, Лес. Конечно, я мог бы ее взять. Только со мной ни одна приличная женщина жить не станет.
— Почему? Что за чушь ты несешь? Что это за разговор у нас пошел?..
— Да, скверный разговор, — он повернулся и скрылся в темноте, оставив Лестера одного. Далеко в прерии он остановился в тени деревьев. Ветер шумел в ветвях, а листья трепетали и прикасались к его щеке. Где-то далеко, у подножия гор затявкал койот. Клейтон ощутил себя одиноким, отрезанным от всех людей, от всех живых существ. Я как этот койот, воющий одиноко в ночи, — подумал он про себя, — зверь, питающийся отбросами…
Даже сейчас, здесь, под ночным небом, стоял перед ним образ Лорел и манил его. Он понимал, что это наваждение, но не мог избавиться от него. Она возникла перед ним как наяву… пришла, назвала его братом… Он отвернулся, надеясь, что страсть покинет его, что он проснется на следующий день и ничего такого не останется, он будет опять свободен…
И она всегда догадывалась! Она так и сказала: «Мне это всегда было ясно!» Он вспомнил эти слова со стыдом.
Может, его страсть у него на лбу написана? Может, уже все это знают? Может, Гэвин распознал, что скрывается за его угрюмостью и грубостью… Ну и пусть, — подумал он, свирепея, — плевать я хотел. Пусть видят, какой я на самом деле.
Он постоянно избегал ее, страстно желая — и в то же время страшась увидеть. Но больше всего он боялся оказаться с ней наедине. Как в тот вечер, когда он лежал с нею рядом на одной кровати, когда он думал, что ей плохо, и сам свалился от жары… Желал снова пережить эту минуту — ненавидел это свое желание, гнал его прочь, как будто это осязаемый предмет, который можно вышибить из головы ударом кулака. Он ненавидел это свое желание, и все же оно жило в нем и терзало его. Оно всплывало ночью, когда он, усталый после целого дня работы, валился на кровать. И всякий раз, вместо того, чтобы рухнуть в черный сон, как в пропасть, он видел в полудреме, как тянется к ней, а она к нему, их тела встречаются, ее губы терзают его плоть… И эта боль была реальнее настоящей раны.
Часто он кричал во сне, случалось, просыпался в темноте, и напряженно прислушивался к чему-то. К чему? Неужели он осмелился подумать, что она к нему придет? Наяву он этого не хотел; он бы двери закрыл на засов, если бы заподозрил, что это может случиться…
Когда Гэвин уехал по делам в Санта-Фе, он уехал тоже. Он не хотел оставаться вдвоем с нею на ранчо — уехал на неделю в горы, охотился. Наедине с самим собою, уставившись в сумерки леса, он опять грезил о ней: он видел ее лицо, волосы на подушке, белое тело. Запах хвои превращался в аромат жасмина. Он в бешенстве вскакивал и принимался топтать сапогами костер, расшвыривать дрова, пока не оставались одни тлеющие угли.
После выздоровления он все реже и реже виделся с Телмой. Он ловил себя на том, что с отвращением смотрит на ее грубое тело, и сам себя за это ненавидел. Он хотел сказать ей все и избавиться от омерзительного чувства, но не решался. Такого не простила бы ни одна женщина. Вместо этого он крепко сжимал ее тело и старался отогнать подальше то, другое чувство.
Вновь где-то у подножия гор завыл койот. Клейтон поднялся и медленно побрел в ночной темноте к хижине Лестера.
Когда на следующее утро Клейтон возвращался в долину, его мустанг захромал. Клейтон слез с коня и, прощупав его подколенок, обнаружил, что распухло сухожилие. Был уже почти полдень; на небе ни облачка; дул легкий ветерок. Клейтон вытер пот со лба, выпрямился. Неподалеку было ранчо Первиса, и он спокойным шагом направил мустанга туда, следя, чтобы конь ступал по ровному, и все время одной рукой управлял им, похлопывая по толстому загривку и разговаривая с ним тихо и ласково. В окно его заметил Джо Первис и вышел на порог.
Приблизившись, Клейтон сказал:
— Вот, наверное, подвернул ногу где-то на камнях, возле перевала. Никогда с ним такого не бывало. Джо, можно поставить его пока у вас в конюшне и одолжить другого?
— Конечно же, Клей. Рад буду тебе помочь. Как там твой отец и его красавица-жена? Все еще воркуют как голубки?
Клейтон никогда не любил Первиса. Это был дюжий здоровяк лет под пятьдесят, с красной бычьей шеей и резким неприятным голосом, раздражавшим как визг щербатой пилы. Тут на порог, старательно изображая удовольствие, вышла миссис Первис. Глазки у нее были узкие, серые и хитрющие.
Работник Первиса принес ведро теплой воды. Клейтон встал на колени на теплой соломе конюшни и, смочив в ведре полотенце, принялся растирать ногу лошади.
— Делай это два-три раза в день, — наставлял он работника, — и через неделю все будет в порядке. Я тогда заеду, заберу его. И еще: держи его в тепле и хорошо корми. Ты уж постарайся, ладно?
— Конечно, мистер Рой.
Клейтон вернулся к дому, где его, улыбаясь, поджидала миссис Первис:
— И не вздумайте отказываться, мистер Рой, — она взяла его под руку. — Обед уже на столе, стынет. Пожалуйте, мистер Рой! И Нелли тоже просит вас остаться!
Он последовал за ней в дом. У окна на стуле сидела Нелли, томно глядя куда-то вдаль, на горы. Она успела переодеться: вместо джинсов надела цветастое ситцевое платье с глубоким вырезом на груди и тщательно причесалась перед зеркалом в спальне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82